Наверное, своим отношением ко мне. Ни разу папа Мира не выказал мне неодобрения из-за развода, не прожег глазами пулями за то, что сбежала от его сына. Смешно говорить, но именно папа Андрей помогал мне с переездом, потому что моему «запретила помогать» мама.
Я вижу с какой любовью и заботой относятся друг к другу старшие Соболевы. Как сдувает пылинки с жены серьезный и вечно озадаченный работой судья. Как принимает она это проявление чувств. С достоинством, по-королевски мудро. Невооруженным глазом видно, как боготворит папа Андрей свою жену.
Вот только Татьяна Николаевна никогда не пыталась загнать мужа под каблук. Их семья другая. В ней не принято унижать близких или лезть в душу с ненужными наставлениями. Здесь царит гармония и взаимопонимание. А еще любовь. Ее так много, что я сама чувствую, как отогреваюсь после «показательной порки» и битья посуды дома.
Прижавшись к боку Мира, слушаю его рассказы про Москву, грея в ладонях блюдце с ароматным чаем.
Уверена, что его родители уже слышали это всё, и сейчас самые забавные истории повторяются ради меня. Я чувствую благодарность к людям, которые приняли меня в семью и остались ей.
Мир, отхлебнув прямо из моего блюдца, вдруг переплетает наши руки, а мое сердце трепещет от нежности. Она переполняет меня, когда я вижу, какими глазами смотрит на нас мама Таня. В ее взгляде столько тепла и материнской любви, что у меня подозрительно щиплет в носу, а глаза вот-вот заслезятся.
Я все еще боюсь загадывать, как же дальше у нас с Миром всё будет, но прямо сейчас я счастлива.
Мое сердце наконец оттаяло и больше не сжимается от боли.
* * *
— Банька сегодня хороша! — Мама Таня выдает мне стопку полотенец. — Идите, попарьтесь досыта.
Краснею под ее смеющимся взглядом. Мы с Миром уже спали вместе — да, вообще, блин, женаты были, — но я отчего-то сейчас чувствую неловкость перед его мамой. Будто застукала меня на «горяченьком».
— Не торопитесь. Мы с отцом попозже пойдем. В купели водичка прохладная, пара всем хватит. И, дочка, захвати полотенце и Миру тоже. Оболтус, ушел без всего.
Красная, как рак, шлепаю в сторону бани. У родителей Мира она чуть в стороне от дома.
Подсвеченные последними лучами солнца, на меня равнодушно взирают сосны-великаны. Вот кому дела нет до человеческих страстей. Дышу полной грудью, здесь даже воздух пахнет по-другому — сухой хвоей под ногами, смолой, а еще немного рекой. Она здесь, в каких-то сотнях метров, разлилась широким морем.
Сона как-то жаловалась, что купить участок на Горьковском водохранилище вышло им в солидную копеечку. От Мира знаю, что эта земля досталась им от деда. У них даже выход к воде есть и собственный причал, который маленький Мир помогал строить еще тогда, когда дед — Афанасий Петрович — был жив.
Я часто ездила сюда одна. Мама Таня давно показала, как пользоваться сигнализацией, и дала запасной комплект ключей.
«Милая, ты меня ничем не обременишь. Приезжай, как душа потребует. Семеныча предупреди, он тебе и баньку истопит, и веничек заготовит».
Семенычем мама Мира звала человека, который присматривал за домом, когда супруги Соболевы были в городе. С ним я ни разу не познакомилась за все время, но видела, в каком порядке он содержит и дом, и участок.
Я старалась не злоупотреблять доверием свекрови. Да и зачем напрягать людей лишний раз. Приезжала сюда помолчать, побыть в тишине. Послушать плеск волн, почти неотличимый от морского. Поэтому, наверное, и прицепилось это название Горе-море.
Из печной трубы идет белесый дымок. Соболевы себе не изменяют, топят дровами, хотя, насколько я знаю, сейчас и есть электрические котлы.
Тяну дверь предбанника на себя и замираю на пороге, прижав стопку белья к груди.
Мир, раскрасневшийся, весь мокрый… и абсолютно голый, развалился на скамье. Нахально смотрит на меня, пока я с колотящимся в горле сердцем разглядываю каждый сантиметр его тела. Капелька пота стекает по его виску, катится по заросшей щеке и, срываясь с подбородка, шлепается на живот. Мышцы пресса подрагивают, а мой взгляд скользит ниже. Туда, куда меня уводит дорожка темных волос от пупка.
Прикипаю взглядом к эрегированному члену, и он, качнувшись, приветствует меня. Во рту собирается слюна… Боже!
Вспыхиваю спичкой, снова встречаясь с потемневшим взглядом мужа.
— Где же ты бегала, Лисичка-сестричка? — Меня пробирает дрожь от сексуальных модуляций его голоса.
Сглотнув, отвечаю:
— А ты заждался уже, Волчок-серый бочок?
17.2
Плавно поднявшись — во всех смыслах, — Мир подходит ко мне и закрывает дверь. В тишине предбанника слышу, как щелкнул засов.
— Давай-ка, тебя избавим от всего лишнего, — с этими словами у меня забирают банные принадлежности, небрежно сбросив их на лавку, и стаскивают футболку.
Следом летит лифчик, и горячие ладони касаются напряженных сосков. Обводят по кругу, выбивая воздух из легких.
— Неужто замерзла, пока бежала ко мне, а, Лисичка-сестричка? — Мир прожигает меня взглядом, пока играет с моей грудью. — Снимай скорее трусики, греться будем…
От горячего шепота, сказанного мне на ушко, сердце грозит тахикардией. Еще никогда персонажи из сказки не вызывали у меня порнографических ассоциаций. Стыдно признаться, но у Лисички-сестрички при одном взгляде на Волка промокло всё белье насквозь.
От жара, прокатившегося по телу, когда Мир стащил с меня шорты вместе с трусиками, я теряю дар речи. Еле слышно шепчу:
— С таким Волчищей я рискую растаять, как другая героиня морозной сказки.
От Мира не укрывается то, в каком я состоянии. Присев, он избавляет меня от остатков одежды. Касается пальцами нежных складок, распределяя влагу, и удовлетворенно смотрит на меня снизу-вверх.
В его взгляде столько порока, что хватило бы на всех Снегурок, чтобы они растеклись лужицей у его ног. Что уж говорить обо мне. Он меня только коснулся, а я уже давно превратилась в желе.
Внизу живота ноет, нерастраченное желание сворачивается горячей спиралью. Пульсирует.
И когда Мир с жадностью приникает губами к лобку, я не сдерживаю
