Ужин был не таким как раньше, однако самым лучшим, что им доводилось пробовать за последние два года. На столе стояли ветчина, курица и приготовленная в соусе из каперсов баранина. После этого подали пудинг и смородиновое желе, пироги с черносливом, ежевику в заварном креме и бланманже.
Демельза никогда не видела родителей Элизабет, и они ее поразили. Если идущий с девятьсот семьдесят первого года род приводит к подобному внешнему виду, то уж лучше иметь такую родословную, которую по-тихому забудут. Мистер Чайновет был худым и жилистым, со слегка напыщенными манерами, и это удивляло, потому что они подразумевали слишком много претензий. Миссис Чайновет представляла собой жуткое зрелище: тучная, один глаз поблек, а шея опухла. Демельза никогда не видела ее до болезни и не могла представить, откуда у Элизабет такая восхитительная внешность. Довольно быстро стало ясно, что Чайноветы — недовольные судьбой люди. Что-то в их жизни пошло не так, и они воспринимали это как личное оскорбление. Демельза предпочла бы старую тетушку Агату с ее усами и слюнявым подбородком. Она почти не отвечала, но в ее разговоре всегда присутствовали живость и смысл. Жаль, никто при ее жизни не записал ее воспоминания, и все они исчезнут, затерявшись навсегда во вчерашнем дне.
После ужина, к ужасу Демельзы, хотя ей следовало помнить, что таковы правила, женщины пошли к себе, предоставив мужчинам пить портвейн; даже в самом страшном кошмаре Демельза не смогла бы выбрать трех более ужасных спутниц, чем Элизабет в ее нынешнем настроении, тетушку Агату и миссис Чайновет.
Они поднялись наверх, в спальню Элизабет, и болтали, прихорашиваясь перед зеркалом и поправляя прически, дамы по очереди посетили отвратительную уборную в конце коридора, которая, как отметила Демельза, оказалась гораздо хуже уличных удобств в Нампаре. Элизабет поправила кружевной чепец тетушки Агаты, а миссис Чайновет рассказала о том, что новая мода в Лондоне и Бате граничит с неприличием. Тетушка Агата заявила, что у нее до сих пор где-то хранятся рецепты для ухода за лицом: помады и тому подобное, бальзамы для губ, белая пудра и заговоренная вода, и что она найдет это всё для Демельзы перед ее отъездом. А Элизабет отметила, что Демельза сегодня очень тихая, и поинтересовалась, хорошо ли та себя чувствует. На что Демельза ответила: «О да, всё прекрасно и замечательно». Миссис Чайновет смерила ее обыденным взглядом снизу вверх, казалось, раскрыв ее секрет, и сказала, что сейчас в моде платья с завышенной талией, ниспадающие, подобно канделябру, и с глубоким вырезом сверху.
Демельза присела на кровать из палисандра с розовыми атласными занавесками, поправила подвязки и подумала, что Росс был прав, им не следовало сюда возвращаться до прихода Верити. Она сглаживала все различия, она — ее талисман и счастье. Сегодня Демельза чувствовала себя глупо, и даже портвейн не спасал в присутствии Элизабет, с ее прекрасными блестящими волосами, тонкой талией и большими серыми глазами, культурной речью, грацией и гармоничностью. Как же пережить остаток вечера и завтрашний день?
Внизу бутылка портвейна уже совершила два круга, и Джонатан Чайновет, человек унизительно слабый в отношении выпивки, клевал носом и говорил невнятно. Дуайт, у которого никогда не хватало денег на выпивку, постоянно помнил об отсутствии опыта и пил помалу, доливая лишь каплю. А кузены, конечно же, даже не ощущали, что они уже начали пить.
— Осталось всего три бутылки портвейна 83 года. Ты пополнил запасы? — спросил Росса Фрэнсис.
— У меня не хватало денег, я вернулся из Америки к руинам. До прошлого года у меня не было ничего. Когда портвейн закончится, придется перейти на дешевый джин.
Фрэнсис хмыкнул.
— Деньги. Их отсутствие отравляет жизнь нам обоим. Я бы ограбил банк, если бы он принадлежал Уорлегганам, а я бы смог избежать виселицы.
Росс перевел на него скучающий взгляд.
— Из-за чего ты с ним поссорился?
Этот вопрос оказался первым, коснувшимся основ взаимоотношений между кузенами. Фрэнсис немедленно осознал его важность и невозможность дать развернутый ответ при всех собравшихся, но и избегать его не хотел.
— Осознал, что твоя оценка той семейки оказалась верна.
Последовала пауза, прерванная боем часов. Металлическое эхо отдавалось в комнате еще долго, пытаясь вырваться наружу.
Фрэнсис прочертил вилкой три полоски на скатерти.
— Подобное осознается медленно. Не замечается, пока однажды ты не проснешься, поняв, что человек, которого годами считал другом — просто подлец и... — Фрэнсис махнул рукой, — и всё!
— Ты как-то уладил свои дела?
— Нет, предоставил это им. Я вел себя достаточно вызывающе, чтобы Джордж умыл руки, но он ничего не предпринял.
— Я собираюсь уладить свои.
— Это невозможно. Никто больше не выкупит твои долги.
— Слушайте, — произнес Дуайт, чувствуя неловкость, — я мог бы забрать свою выпивку, а вы обсудите личные финансовые вопросы...
— Вздор, в финансовых вопросах не может быть ничего личного, — ответил Фрэнсис. — Эти сведения являются достоянием всех. И в этом состоит единственное утешение... В любом случае, я не собираюсь скрывать этого от вас.
Бутылка снова пошла по кругу.
— Кстати, — сказал Фрэнсис, — что там сотворила Демельза с кобылой Бодругана?
— Сотворила? — с опаской переспросил Росс.
— Да. Я повстречался с ним нынче утром, и он находился на вершине блаженства, потому что его любимая Шеба пошла на поправку. Я даже не знал, что лошадь больна. Он сказал, что это всё дело рук Демельзы. В смысле выздоровление, а не болезнь.
Бутылка оказалась в руках Росса.
— У Демельзы есть кое-какие умения обращаться с животными, — твердо сказал он. — Бодруган заходил к нам и жаждал получить ее совет.
— Что ж, теперь она пользуется его расположением. Бодруган мне все уши об этом прожужжал.
— А что было с лошадью? — поинтересовался Дуайт.
— Лучше спроси Демельзу, — ответил Росс. — Не сомневаюсь, она объяснит.
— Ссоры с Уор-Уорлегганами — весьма опасное дело, — вмешался мистер Чайновет. — Они оч-очень влиятельны. Дотянутся повсюду.
— Как вы красноречивы в последнее время, батюшка, — сказал Фрэнсис.
— Что?
— Позвольте снова наполнить ваш бокал, и тогда вы сможете спокойно уснуть.
— Они уже год пытаются купить долю в Уил-Лежер, — сказал Росс.
— Не сомневаюсь. Уорлегганы заинтересованы в любом приносящем доход предприятии, особенно в том, что принадлежит тебе.
— Уил-Лежер мне не принадлежит. Хотел бы я, чтобы принадлежала.
— Но ты крупнейший акционер. Ты сумел связать шахту со старыми выработками в Треворджи?
— Нет. Мы прекратили работы на несколько дождливых месяцев, но теперь начали снова. Не думаю, что остальные будут долго терпеть эти дополнительные расходы.
— Где-то там есть хорошая жила.
— Я знаю. Но в счетных книгах накапливаются выплаты по жалованию работникам.
— Ты помнишь, как мы вместе спускались к старым выработкам, Росс? Кажется, это было совсем недавно. В Треворджи и Уил-Грейс есть деньги. Я прямо-таки чуял их в тот день.
— Но прежде чем извлечь деньги, их придется вложить. Это главное требование горного дела.
— И медь, и олово опять поднялись в цене, — сказал Дуайт. Он взял в руки бутылку и позволил ей охладить пальцы. — Как думаете, есть какой-нибудь шанс вновь запустить Грамблер?
— Ни единого, — ответил Фрэнсис. — Ладно, допивайте уже свой бокал, вы выбились из ритма.
Он посмотрел на Росса, чье худое беспокойное лицо до сих пор не раскраснелось.
— Ты знаком со старым Фредом Пендарвом? Он уже месяц как исследует мои земли. А Эллери ему помогает. Не думаю, что даже если Эллери доживет до восьмидесяти, из него выйдет путный фермер, он и морду коровы от хвоста не отличит. Но горное дело у него в крови, как терьер рожден для охоты, так что надеюсь, что они создадут работоспособное предприятие. В глубине души я такой же, как Эллери: медь у меня в крови, и если бы мне пришлось выбирать ремесло, я бы снова начал заниматься именно этим, вместо того чтобы пропалывать сорняки или тащить свиней на рынок.
