Как и кухню, его спальню, похоже, обставили в двадцатых годах: подле комода и напольного зеркала стояли рукомойник и кувшин. Кто-то уже выложил для него одежду на кровать: черный костюм, белую рубашку, черный галстук, белое нижнее белье, черные носки. На персидском коврике у кровати стояла пара черных ботинок.
Тень оделся. Все вещи, пусть и не новые, были отменного качества. Интересно, кому они принадлежали раньше?
Надел ли он носки покойника? Займет ли он место умершего? Тень взглянул в зеркало, проверить узел галстука, и ему показалось, что отражение улыбнулось ему и притом сардонически.
Теперь немыслимо было даже подумать о том, как он только что едва не перерезал себе горло. Пока он поправлял галстук, отражение продолжало ему улыбаться.
– Хей! – проговорил он. – Ты знаешь что-то, чего не знаю я? – И тут же почувствовал себя глупо.
Со скрипом приоткрылась дверь, и, проскользнув между дверью и косяком, маленькая кошка прошлась по комнате и беззвучно вспрыгнула на подоконник.
– Послушай, – сказал ей Тень. – Я помню, что закрыл за собой дверь. Я знаю, что я ее закрыл.
Кошка поглядела на него с интересом. Глаза у нее были темно-желтые, цвета янтаря. С подоконника она спрыгнула на кровать, где свернулась клубком и заснула: ни дать ни взять – мохнатый пирожок на старом покрывале.
Оставив приоткрытой дверь спальни, чтобы кошка могла выйти и чтобы проветрить немного комнату, Тень спустился вниз. Ступеньки скрипели и ворчали, когда он наступал на них, протестуя против его веса, словно тоже хотели, чтобы их просто оставили в покое.
– Проклятие, а вы недурно выглядите, – приветствовал его Шакал, который ждал у подножия лестницы, облаченный в черный костюм, похожий на костюм Тени. – Когда-нибудь водили катафалк?
– Нет.
– Все на свете когда-нибудь бывает в первый раз, – сказал Шакал. – Он припаркован у парадного входа.
Умерла старая женщина. Звали ее Лайла Гудчайлд. Крестница под Рождество, не мог не подумать Тень. По указанию мистера Шакала он внес вверх по узкой лестнице в спальню складную алюминиевую каталку и развернул ее возле кровати. Тень вынул прозрачный синий полиэтиленовый пакет и, разложив на кровати покойницы, открыл молнию. На Лайле была розовая ночная рубашка и стеганый халат. Подняв хрупкое и почти невесомое тело, он завернул его в одеяло и уложил в мешок. Закрыл молнию и перенес на каталку. Пока Тень занимался всем этим, Шакал разговаривал с очень старым мужчиной, который при жизни Лайлы Гудчайлд был ее мужем. Или точнее, Шакал слушал, а старик говорил. Когда Тень закрывал молнию на миссис Гудчайлд, старик распространялся о том, какие неблагодарные у них дети, да и внуки тоже, впрочем, это вина не их, а родителей, ведь яблочко от яблоньки недалеко падает, он-то думал, что лучше их воспитывал.
Тень и Шакал вывезли каталку в узкий лестничный пролет. Старик шел за ними следом, все еще не закрывая рта, говорил о деньгах, жадности и неблагодарности. На ногах у него были спальные шлепанцы. Взявшись за более тяжелый конец каталки, Тень снес ее по лестнице и на улицу, а там покатил по обледенелому тротуару к катафалку. Шакал открыл заднюю дверцу. Увидев, что Тень мнется, Шакал сказал:
– Просто толкните каталку внутрь, ножки сами сложатся, и она въедет по полозьям.
Тень сделал как было сказано; щелкнули ножки, закрутились колеса, и каталка въехала прямо на пол катафалка. Шакал показал ему, как надежно закрепить каталку ремнями, и Тень закрыл катафалк, пока Шакал слушал старика, который был мужем Лайлы Гудчайлд. Не замечая холода, старик в шлепанцах и банном халате, стоя на продуваемом ветром тротуаре, рассказывал Шакалу, какие стервятники у него дети, самые что ни на есть хищники, только и ждут, чтобы забрать то малое, что они смогли наскрести с Лайлой, и как они бежали сперва в Сент-Луис, потом в Мемфис, оттуда в Майами, как они очутились в Каире и какое для него облегчение, что Лайла умерла не в доме для престарелых, и как ему страшно, что там окажется он сам.
Они проводили старика назад в дом, вверх по лестнице в его комнату. В углу семейной спальни стоял маленький телевизор. Проходя мимо него, Тень заметил, как диктор ухмыляется и подмигивает ему. И, уверившись, что никто не смотрит в его сторону, показал телевизору средний палец.
– У них нет денег, – сказал Шакал, когда они вернулись в катафалк. – Завтра он придет к Ибису. Он выберет самые дешевые похороны. Полагаю, друзья будут уговаривать его сделать все по высшему разряду, устроить ей последнее прощание в передней зале. А он станет ворчать. Нет денег. Ни у кого в этих местах сейчас нет денег. Как бы то ни было, через полгода его не станет. Через год в лучшем случае.
В свете фар медленно вращались и плыли снежинки. На юг надвигался снегопад.
– Он болен? – спросил Тень.
– Не в этом дело. Женщины переживают своих мужей. Мужчины – мужья вроде него – после смерти своих жен долго не живут. Вот увидите – он начнет путаться и заговариваться, все знакомые вещи исчезнут с ее уходом. Он устанет, начнет слабеть, потом сдастся – и вот он уже мертв. Возможно, его унесет воспаление легких, а может быть, это будет рак или просто остановка сердца. Сперва наступает старость, потом нет больше сил бороться. Потом вы умираете.
Тень задумался.
– Шакал?
– Да?
– Вы верите в существование души? – Это был не совсем тот вопрос, какой он собирался задать, и он сам удивился, что такое сорвалось с его уст. Он собирался спросить об этом не столь прямо, но иносказания тут были явно не к месту.
– Как сказать. В прошлом все было ясно. Умерев, человек становился в очередь и со временем держал ответ за дурные и добрые свои поступки, и если его дурные поступки перевешивали перо, мы скармливали его душу и сердце Аммету, Пожирателю душ.
– Наверное, он съел немало людей.
– Не так много, как вы думаете. Это было поистине тяжелое перо. Нам его специально изготовили. Нужно было быть распоследним злодеем, чтобы перевесить эту «пушинку». Остановитесь тут, у заправки. Надо залить несколько галлонов.
Улицы были тихи – той тишиной, какая всегда сопутствует первому снегу.
– Снежное будет Рождество, – сказал Тень, вставляя пистолет в отверстие бензобака.
– Ну да. Черт. Этот мальчишка был чертовски везучим девственницыным сыном.
– Иисус?
– Везунчик. Он мог упасть в выгребную яму, и ему все как с гуся вода – ни душка. Черт, это ведь даже не его день рождения, это вы знаете? Он забрал его у Митры. Еще не встречали Митру? В красной шапке. Приятный парнишка.
– Нет. Думаю, нет.
– Что ж… Я в наших краях Митру не видел. Он – сын полка. Может, вернулся на Восток, прохлаждается там теперь, но, думается, с большей вероятностью он уже исчез. Такое случается. То каждый солдат в империи должен принять душ в крови пожертвованного тебе быка. А то вдруг и день твоего рождения позабыли.
«Св-шш», – прошуршали по ветровому стеклу дворники, сдвигая в сторону снег, прессуя снежинки в комья и завитки прозрачного льда.
Светофор мигнул на мгновение зеленым, потом зажегся красный свет, и Тень нажал на тормоз. Катафалк занесло и развернуло на пустой дороге, и лишь потом он остановился.
Загорелся зеленый. Тень вел катафалк на скорости десять миль в час, что было более чем достаточно на скользкой дороге. Катафалк был вполне рад неспешно тащиться на второй передаче: наверное, он часто так ездит, подумал Тень, задерживая остальные машины.
– Неплохо проделано, – похвалил Шакал. – Да, Иисус тут неплохо устроился. Но я встречал парня, который сказал, будто видел, как он стопорил машину на трассе в Афганистане и никто не останавливался, чтобы его подвезти. Знаешь? Все зависит от того, где ты.
– Думаю, надвигается настоящая буря, – сказал Тень, имея в виду погоду.
Когда спустя долгое время Шакал наконец открыл рот, говорил он вовсе не о погоде:
– Возьмите нас с Ибисом. Через несколько лет мы останемся не у дел. У нас есть кое-какие сбережения на черный день, но черный день давно уже наступил и с каждым годом становится все чернее. Гор сошел с ума, он по-настоящему не в себе: все время проводит в облике сокола, питается падалью, которую сбили машины на трассе. Ну что это за жизнь? Баст ты видел. А мы еще в лучшей форме, чем многие. У нас хотя бы есть немного веры, за счет которой мы живем. У большинства неудачников нет и этого. Это как похоронные конторы – настанет день, и большие ребята скупят вас, нравится вам это или нет, потому что они больше и расторопнее и потому что они работают, а не сидят сложа руки. Черт побери, битвы ничего тут не изменят, потому что это сражение мы проиграли, когда прибыли в эту зеленую страну сто, тысячу или десять тысяч лет назад. Мы прибыли, а Америке просто на это плевать. Поэтому нас скупают, или мы вкалываем, держимся на плаву или снимаемся с места. Поэтому, да, буря надвигается.
