– Он тебе еще что-нибудь приказал?
Суини поеживался и подергивался. Сперва Тень подумал, что все дело в холоде, а потом вспомнил, где видел эту крупную дрожь раньше. В тюрьме. Это была дрожь джанки. У Суини – абстиненция, и Тень готов был поспорить, что он уже какое-то время без героина. Лепрекон-джанки? Сумасшедший Суини отщипнул горящий кончик самокрутки и, уронив его себе под нога, убрал недокуренный пожелтевший бычок в карман. Он потер черные от грязи пальцы, подышал на них, пытаясь немного согреть.
– Послушай, просто отдай мне эту чертову монету, дружище, – захныкал он. – Я дам тебе другую, не хуже этой. Черт, я дам тебе дерьмовую кучу кругляшков.
Сняв засаленную бейсболку, он правой рукой погладил воздух и извлек из него большую золотую монету. Потом извлек другую из облачка пара у себя изо рта, и третью оттуда же, и еще одну, и еще, ловя и подхватывая из неподвижного утреннего воздуха, пока бейсболка не заполнилась до краев и Суини не пришлось взять ее обеими руками.
Наполненную золотом бейсболку он протянул Тени.
– Вот. Возьми, дружище. Только отдай монету, что я дал тебе тогда.
Тень поглядел на бейсболку, спрашивая себя, сколько может стоить ее содержимое.
– И где мне тратить эти монеты, Сумасшедший Суини? – спросил Тень. – Разве много здесь мест, где золото можно обратить в наличность?
На какое-то мгновение Тени показалось, что ирландец сейчас его ударит, но мгновение прошло, и Сумасшедший Суини просто стоял, обеими руками держа полную золота шапку, словно Оливер Твист. Потом на глаза его навернулись слезы и потекли вдруг по щекам. Суини нахлобучил бейсболку, теперь пустую, если не считать засаленной ленты, на лысеющую макушку.
– Ты должен, должен, дружище, – тараторил он. – Разве я не показал тебе, как это делается? Я показал тебе, как брать монеты из клада. Я показал тебе, где этот клад. Только отдай мне ту первую монету. Она не моя была.
– У меня ее больше нет.
Слезы Сумасшедшего Суини высохли, а вместо них на щеках загорелись два красных пятна.
– Ах ты, сраный… – начал он, но потом будто лишился дара речи и только стоял, беззвучно открывая и закрывая рот.
– Я говорю правду, – сказал Тень. – Извини. Будь она у меня, я вернул бы ее тебе. Но я уже ее отдал.
Грязнющие лапы Суини вцепились в плечи Тени, бледно-голубые глаза поймали его взгляд. Слезы прочертили дорожки в грязи на щеках ирландца.
– Дерьмо, – сказал он наконец, и на Тень пахнуло табаком, прокисшим пивом и пьяным потом. – Ты говоришь правду, засранец. Отдал щедро и по собственной воле. Будь прокляты твои светлые глаза, ты ее, черт побери, отдал!
– Извини, – повторил Тень, вспоминая шепчущий стук, с каким ударилась монета о гроб Лоры.
– Извиняйся не извиняйся, а я проклят, и я обречен.
Сумасшедший Суини утер нос и глаза рукавом, развозя грязь по лицу странным узором.
Неловким мужским жестом Тень сжал ирландцу плечо.
– Будь проклят день и час моего зачатия, – произнес наконец Сумасшедший Суини. Он поднял глаза. – Тот парень, кому ты ее отдал. Он ее мне не вернет?
– Это женщина. Я не знаю, где она. Но боюсь, она тебе ее не вернет.
Суини скорбно вздохнул.
– Когда я был зеленым щенком, – сказал он, – была одна женщина, которую я повстречал под звездами и которая позволила мне поиграть ее титьками и предрекла мне мою судьбу. Она сказала, что я буду покинут, и что конец мне придет к западу от заката и что жизнь мою украдет побрякушка мертвой женщины. А я только посмеялся и подлил нам ячменного вина, и еще поиграл с ее титьками, и поцеловал прямо в спелые губы. Хорошие тогда были деньки: первые серые монахи еще не заявились на нашу землю, еще не поплыли по зеленому морю на запад. А теперь… – Он остановился на полуслове. И вдруг, повернув голову, сосредоточился на Тени. – Ему нельзя доверять, – с упреком проговорил он.
– Кому?
– Среде. Не доверяй ему.
– Мне и не нужно ему доверять Мне незачем ему доверять. Я на него работаю.
– Помнишь, как это делается?
– Что? – Тени казалось, будто он разговаривает с полудюжиной разных людей. Самозваный лепрекон бормотал, брызгая слюной, перескакивая из одной личности в другую, от темы к теме, словно сохранившиеся еще скопления клеток мозга вспыхивали, пылали и сгорали насовсем.
– Монеты, дружище. Монеты. Я ведь показывал тебе, помнишь?
Он поднял два пальца к лицу, пристально поглядел на них и вытащил у себя изо рта золотую монету. Монету он бросил Тени, который подставил ладонь, чтобы поймать ее, но она до нее не долетела.
– Я был пьян, – ответил Тень. – Ничего не помню.
Суини, спотыкаясь, сделал несколько шагов. Рассвело, и мир окрасился в белые и серые тона. Тень двинулся за ним следом. Суини шел широким неверным шагом, словно вот-вот упадет, но ноги всегда выручали его, реактивно толкали на еще один неверный шаг. Когда они достигли моста, Суини, схватившись одной рукой за кирпичный парапет, повернулся к Тени:
– Есть пара баксов? Мне много не нужно. Только на билет отсюда. Двадцати мне с лихвой хватит. Паршивой двадцатки, а?
– Куда можно купить билет за двадцать долларов? – спросил Тень.
– Я сумею выбраться отсюда, – отозвался Суини. – Успею убраться до того, как разразится буря. Подальше из мира, где опиум стал религией для народа. Подальше от… – Он умолк, вытер нос рукой, а руку о рукав.
Поискав по карманам джинсов, Тень протянул Суини двадцатку.
– Вот, возьми.
Скомкав банкноту, Суини затолкал ее поглубже в масленый карман джинсовой куртки, прямо под нашивкой, на которой два стервятника сидели на сухом суку, а под ними шла надпись: «К ЧЕРТЯМ ТЕРПЕНИЕ! Я СЕЙЧАС ЧТО-НИБУДЬ УБЬЮ!»
– С этим я доеду куда нужно, – кивнул он.
Прислонившись к парапету, он порылся в карманах, пока не нашел недокуренную самокрутку. Осторожно прикурил бычок, стараясь не обжечь пальцы и не опалить бороду.
– Вот что я тебе скажу, – проговорил он, будто за все утро не сказал ни слова. – Ты под виселицей ходишь, а на шее у тебя – веревка, и два ворона сидят у тебя на плечах, только и ждут, чтобы выклевать тебе глаза. У виселицы глубокие корни, потому что простирается это дерево от небес до преисподней, а твой мир – всего лишь сук, с которого свисает петля. – Он замолчал. – Я отдохну тут немного.
С этими словами Суини съехал по парапету и так и остался сидеть на корточках, привалившись спиной к закопченному кирпичу.
– Удачи, – сказал Тень.
– Ну, мне-то уже давно хана. Но все равно спасибо.
Тень неспешно вернулся в город. Было восемь утра, и Каир просыпался. Обернувшись, он увидел бледное лицо Суини, все в потеках слез и грязи: ирландец глядел ему вслед.
Это был последний раз, когда Тень видел Сумасшедшего Суини живым.
Короткие зимние дни перед самым Рождеством были промежутками света в зимней темноте и в доме мертвецов летели быстро.
Двадцать третьего декабря Шакал и Ибис предоставили свой дом для поминок по Лайле Гудчайлд. Кухню заполонили деловитые женщины с чанами и соусниками, сковородами и пластмассовыми мисками, и гроб покойной выставили в парадном зале в окружении тепличных цветов. В дальнем конце комнаты накрыли стол, загромоздили его мисками бобов с салом и салата из сырой капусты, моркови и лука, блюдами кукурузных оладий, куриных крылышек, свиных ребер, коровьего гороха. Во второй половине дня дом заполнили люди, которые смеялись и плакали, и пожимали руку священнику, и все это было незаметно организовано и проходило под присмотром облаченных в строгие костюмы господ Шакала и Ибиса. Похороны были назначены на следующее утро.
В холле зазвонил телефон (старинный черно-белый аппарат из коллекционного пластика-бейклита со старым добрым крутящимся циферблатом), подошел мистер Ибис. Закончив говорить, он отвел Тень в сторону.
– Звонили из полиции, – сказал он. – Сможете забрать тело?
– Разумеется.
– Будьте сдержанны. Много не говорите. – Записав на клочке бумаги адрес, он отдал его Тени, который прочел написанное четким каллиграфическим почерком и, сложив, убрал бумажку в карман. – Там будет полицейская машина, – добавил Ибис.
Выйдя через черный ход, Тень завел мотор катафалка. И мистер Шакал и мистер Ибис, каждый в отдельности, особо потрудились объяснить, что вообще-то катафалк следует использовать только для похорон и что для вывоза тел у них имеется фургон, но фургон вот уже три недели в ремонте, и не мог бы он быть поаккуратнее? Тень осторожно вывел катафалк в проулок. Снегоуборочные машины уже расчистили улицы, но ему по душе было ехать медленно. Казалось правильным и разумным медленно ехать на катафалке, хотя он даже и не помнил, когда в последний раз видел на городских улицах катафалк. Смерть исчезла с улиц Америки, думал Тень; теперь она случается в больничных палатах и в машинах «скорой помощи». Не надо пугать живых, думал Тень. Мистер Ибис рассказывал, что мертвецов теперь возят по нижним этажам больниц на якобы пустых каталках, и умершие путешествуют собственными потайными путями.
