Никогда он не целовал губ столь мягких. Он даже не знал, что на целом свете могут быть такие мягкие губы. А вот язык у нее был будто наждачная бумага.
«Кто ты?» – спросил он.
Она не ответила, только толкнула его на спину и, оседлав его единым движением гибкого тела, поскакала. Нет, не поскакала, но начала незаметно тереться о него чередой шелковых волн, и каждая следующая уносила дальше, чем предыдущая. Вибрация и ритм обрушивались на его разум и тело, словно волны, бьющиеся о берег озера. Ногти у нее были острые, как иглы, и они пронзили ему бока, оставляя кровавые полосы, но вместо боли он испытывал одно только наслаждение, все перевоплотилось какой-то алхимией в мгновения подлинного наслаждения.
Он стремился обрести себя, пытался заговорить, но мысли его полнились песчаными дюнами и ветрами пустыни.
«Кто ты?» – снова спросил он, через силу выдыхая слова.
В темноте блеснули глаза цвета темного янтаря, потом ее губы закрыли ему рот, и она стала целовать его с такой страстью, так совершенно и глубоко, что там – на мосту над озером, в его тюремной камере, в постели в похоронной конторе в Каире – он почти кончил. Он парил в вышине, словно воздушный змей, подхваченный ураганом, пытался задержать подъем, не взорваться, желая, чтобы это никогда не кончалось. Он совладал со своим телом. Ведь надо предупредить ее.
– Моя жена Лора. Она тебя убьет.
– Только не меня, – промурлыкала она.
Обрывок чепухи пузырьком поднялся из глубин его мыслей: в Средние века считали, что женщина, которая во время соития будет сверху, зачнет епископа. Так это и называли: метить на епископа…
Ему хотелось знать ее имя, но он не решался спросить в третий раз. Она прижалась грудью к его груди, и он ощутил прикосновение ее напряженных сосков, и она сжимала его, каким-то образом сжимала его там внизу и внутри, и на сей раз он не сумел перетерпеть или удержаться на гребне этой волны, на сей раз она подхватила его и закружила, опрокинула, и он выгибался, вторгаясь как можно глубже, насколько хватало воображения, в нее, словно они были частями единого существа, пробующего, пьющего, обнимающего, жаждущего…
– Дай этому произойти. – Голос у нее был словно горловое кошачье ворчание. – Отдайся мне. Дай этому произойти.
И он кончил, содрогаясь и растворяясь, сами мысли его обратились в сжиженный газ, который стал медленно сублимироваться – то испаряться, то отвердевать.
В самом конце он вдохнул полной грудью – глоток чистого воздуха прошел до самых верхушек легких – и понял, что слишком долго задерживал дыхание. Три года по крайней мере. Быть может, много дольше.
– А теперь отдыхай, – сказала она, мягкими губами целуя его веки. – Отпусти. Все отпусти.
Сон, который снизошел на него тогда, был глубоким и целительным. Тень нырнул в глубину и растворился в ней, и кошмары его не тревожили.
Свет был странный. Было – он сверился с часами – без четверти семь утра, и за окном еще темно, но комнату заливало тусклое бледно-голубое сияние. Он выбрался из кровати. Тень был уверен, что, перед тем как лечь, надел пижаму, но сейчас он был голый, и воздух холодил кожу. Подойдя к окну, он закрыл его.
Ночью бушевала метель: снега нападало дюймов шесть, может быть, больше. Грязный и запущенный уголок города, видимый из окна спальни Тени, преобразился в нечто чистое и свежее: дома уже не стояли заброшенные и забытые, узоры инея придали им достоинство и утонченность. Улицы совершенно исчезли под покровом белого снега.
В глубине сознания маячила смутная мысль, что-то о мимолетности и быстротечности, но мысль только вспыхнула и исчезла.
На улице ночь, а видно все как днем.
В зеркале Тень заметил что-то странное и, подойдя поближе, недоуменно уставился на свое отражение. Все его синяки пропали. Он коснулся бока, крепко надавил кончиками пальцев, отыскивая глубинные боли, которые свидетельствовали бы о знакомстве с мистерами Камнем и Лесом, откапывая зеленые гроздья синяков, которыми наградил его Сумасшедший Суини, и не нашел ничего. Лицо его было чистым, без отметин. Однако бока и спина (чтобы осмотреть ее, ему пришлось извернуться) были исцарапаны, со следами когтей.
Выходит, ему не приснилось. Не совсем.
Повыдвигав ящики, Тень надел, что нашел: древние синие «ливайсы», рубашку, толстый синий свитер и черное пальто гробовщика, которое отыскал в стенном шкафу.
Ботинки он надел собственные, старые.
В доме еще все спали. Он тихонько прокрался по лестнице, мысленно уговаривая половицы не скрипеть, и вышел на улицу. Вот он уже шел по снегу, оставляя глубокие следы на тротуаре. Здесь было много светлее, чем казалось из дома, снег отражал свет с неба.
Четверть часа спустя Тень вышел к мосту с огромной вывеской, которая предупреждала, что он покидает историческую часть Каира. Под мостом стоял, посасывая сигарету и непрерывно дрожа, высокий и нескладный малый. Тени показалось, что он узнал его.
А потом, спустившись к мосту, он подошел достаточно близко, чтобы увидеть пурпурный синяк под глазом, и сказал:
– Доброе утро, Сумасшедший Суини.
Мир словно притих. Даже шум машин не нарушал заснеженной тишины.
– Привет, приятель, – отозвался Сумасшедший Суини, не поднимая глаз. Сигарета вблизи оказалась самокруткой.
– Если будешь ошиваться под мостами, Сумасшедший Суини, – сказал Тень, – люди могут решить, что ты тролль.
На сей раз Сумасшедший Суини поднял на него взгляд. Тень заметил, что зрачки у него сужены и вокруг радужки проступает белое. Выглядел Суини напуганным.
– Я тебя искал, – сказал он. – Ты должен мне помочь, дружище. На этот раз я круто облажался.
Втянув дым самокрутки, он отнял ее ото рта. Бумага прилипла к его нижней губе, и самокрутка развалилась, высыпав содержимое на рыжеватую бороду и на перед грязной футболки. Сумасшедший Суини стал судорожно отряхиваться почерневшими руками, будто от опасных насекомых.
– Ресурсы у меня сейчас почитай что на нуле, Сумасшедший Суини, – сказал Тень. – Но почему бы тебе не сказать, что тебе нужно? Хочешь, я принесу кофе?
Сумасшедший Суини покачал головой. Вытащив из кармана джинсовой куртки мешочек с табаком и бумагу, он принялся сворачивать себе новую самокрутку. Борода у него при этом топорщилась, а губы двигались, но вслух он так ничего и не произнес. Лизнув липкую сторону бумажки, он покатал самокрутку меж пальцев. Творение его лишь отдаленно напоминало сигарету. Потом он сказал:
– Ни-ик-кой я не тролль. Дерьмо. Эти ублюдки – такие жабы.
– Я знаю, что ты не тролль, Суини, – мягко ответил Тень. – Чем я могу тебе помочь?
Сумасшедший Суини щелкнул «зиппо», и первый дюйм самокрутки, вспыхнув было, опал пеплом.
– Помнишь, я показал тебе, как достать монету? Помнишь?
– Да, – отозвался Тень. Мысленным взором он увидел перед собой золотую монету, глядел, как, кувыркаясь, она падает на гроб Лоры, увидел, как она блестит у нее на шее. – Помню.
– Ты взял не ту монету, дружище.
К сумраку под мостом подъехала машина, ослепив их светом фар. Приближаясь к мосту, машина притормозила, потом остановилась. Опустилось окно.
– У вас там все в порядке, джентльмены?
– Спасибо, офицер, все замечательно, – отозвался Тень. – Просто вышли прогуляться поутру.
– Тогда ладно, – сказал коп. Судя по его виду, он не поверил, что все в порядке, и остался ждать.
Положив руку на плечо Сумасшедшего Суини, Тень принудил его двинуться вперед, прочь из города и подальше от полицейской машины. Он услышал, как позади него, жужжа, закрылось окно, но машина осталась на прежнем месте.
Тень шел. Сумасшедший Суини шел, а иногда спотыкался, волоча ноги.
Полицейская машина медленно проехала мимо них, потом, развернувшись, стала возвращаться в город, набирая скорость на заснеженной дороге.
– А теперь почему бы тебе не рассказать, что тебя мучит? – сказал Тень.
– Я все сделал, как он сказал, но я дал тебе не ту монету. Я не собирался тебе ее давать, это не должна была быть та монета. Она для королевских особ. Понимаешь? Я, по сути, не должен был даже суметь ее взять. Такую монету дают самому королю Америки. А не какой-нибудь засранец вроде меня – тебе. А теперь у меня большие неприятности. Просто отдай мне монету, дружище. И ты никогда больше меня не увидишь, сраным Браном клянусь, никогда, о'кей, дружище? Клянусь годами, которые я провел на чертовых деревьях!
– Ты все сделал, как сказал кто, Суини?
– Гримнир. Тот мужик, которого ты зовешь «Среда». Знаешь, кто он? Кто он на самом деле?
– Думаю, да.
В безумных синих глазах ирландца мелькнула паника.
– Ты не подумай чего дурного. Ничего, что можно было бы… ничего дурного. Он просто велел, чтобы я был в баре и чтобы затеял с тобой драку. Он сказал, будто хочет посмотреть, из какого ты теста.
