ибо поодиночке не выжить.
– Владимир Ильич, у вашего соратника товарища Дзержинского и его Чрезвычайной комиссии разговор с ростовщиками короткий, не так ли? – улыбнулся Столыпин, пытаясь сбросить возрастающий градус спора…
– Марксизм, – Ленин пропустил мимо ушей комплимент главы правительства, – указывает на единственный прогрессивный и революционный класс, способный кардинально изменить ситуацию в государстве. И этот класс – пролетариат.
– Позвольте, – уязвленный невниманием к своей персоне, Столыпин закопал «трубку мира» и выкопал томагавк. – Не вы ли в своей фундаментальной работе с подражательством Чернышевскому «Что делать?» чёрным по белому пишете: «…пролетариат не способен самостоятельно формулировать никаких требований и задач, кроме экономических». А для заявленных коренных преобразований в государстве, по вашему же мнению, пролетариату требуется костыль в виде партии профессиональных революционеров, где среди руководства никакими рабочими и не пахнет.
– И давно царские министры изучают мои работы? – насмешливо прищурил глаза лидер РСДРП.
– С первого дня моего пребывания в этой должности, – Столыпин ухмыльнулся, – и не только ваши. И Струве с Плехановым, и Бакунина с Кропоткиным, которые, кстати, разошлись с Марксом, указав, что реализация его теории неизбежно ведёт не к коммунизму, а к государственному капитализму.
Стук в дверь оборвал беседу в самом её разгаре.
– Пётр Аркадьевич, – на пороге стоял адъютант Столыпина, – срочной аудиенции просит ротмистр Лавров…
– Простите, господа строители, – глава правительства торопливо застегнул сюртук, – надо идти. Постарайтесь за время моего отсутствия не устроить в одном отдельно взятом купе филиал Вандеи. Государь не просто так собрал нас вместе, поставив задачу разработать устраивающую всех теорию государственного строительства. Как он сказал, «без теории нам смерть»! Вот и отнеситесь соответственно…
* * *
После ухода Столыпина беседа сама собой затихла, и только Ильич, теребя подстаканник, ещё долго переваривал услышанное, пока не взорвался от переполнявших его эмоций.
– Нет, ну каков наглец! Марксу изволит Бакуниным тыкать! Да что может вообще понимать в марксизме помещик и царский чиновник?
– Хм… – кашлянул Дзержинский, сохранявший молчание в процессе разговора.
– Феликс Эдмундович! – Ленин, поняв, что его внимательно слушают, решил апеллировать к известному революционеру, ушедшему последнее время с головой в ликвидацию беспризорности силами своих «иезуитов с красными звёздами», – надеюсь вы понимаете всю нелепость ситуации? Это же абсурд – проверять передовую и единственно правильную теорию построения общества будущего какими-то нелепыми расчётами мощности трудящихся в лошадиных силах!
– Владимир Ильич, – Дзержинский говорил так тихо, будто боялся разбудить спящего, – уверен, что вы помните «Манифест Коммунистической партии», а конкретнее – программу построения коммунизма из десяти пунктов, приведенную в этом документе.
– Ну, конечно… близко к тексту, – осторожно обронил Ленин, не понимая, к чему клонит суровый «главный красный инквизитор».
– А я ещё в тюрьме выучил наизусть. Так вот, по порядку, первый и четвертый пункт – «экспроприация земельной собственности» и «конфискация имущества эмигрантов и мятежников» в России уже идёт, и вы это имели возможность лицезреть собственными глазами, а я – осуществлять собственными руками. За год у сельских ростовщиков и контрабандистов изъято почти пять миллионов десятин пашни. Это при том, что у всех помещиков России вместе взятых в собственности находилось всего шесть миллионов[47].
Ленин согласно кивнул, продолжая выжидающе смотреть на Дзержинского.
– Второй пункт программы Манифеста – высокий прогрессивный налог – тоже введен! Причем невиданная нигде больше в мире ставка пятьдесят процентов налога на прибыль от спекуляции и ростовщичества равнозначна запрету и того, и другого.
Согласились все, сидящие в купе. Нелюбовь к процентщикам была всеобщей и повсеместной.
– Третий пункт – отмена права наследования, как видите, тоже сокращен кардинально. Наследование титула – это, знаете ли, вековая база высшего света, и невозможность передавать его по наследству производит еще не оцененную перестройку общества… Впрочем, вам как дворянину…
– Меня это не интересует, – нервно поморщился Ленин. Дворянство и революция, дворянство и бесклассовое общество плохо вязались между собой и создавали для него постоянный дискомфорт при общении с «низшими сословиями».
– Как скажете. Продолжим. Пункты пять, шесть и семь – централизация кредита, транспорта и увеличение числа государственных фабрик – также реализуются у вас на глазах. Столыпин это поддерживает двумя руками, ибо управлять лоскутным одеялом невозможно. Одинаковая обязательность труда – пункт восемь – вытекает из ликвидации всех и всяких синекур, в первую очередь великокняжеских, благодаря этому бюджет уже сэкономил миллионы рублей. Соединением земледелия с промышленностью, стиранием границы между городом и деревней – пункт девять – занимается денно и нощно Александр Николаевич.
Балакшин привстал и церемонно поклонился, чуть не смахнув своей бородой стаканы с остывшим чаем.
– Ну и, наконец, пункт десять – общественное и бесплатное образование всех детей. Вы прекрасно знаете количество манифестов и указов на эту тему, а я лично ежемесячно открываю казенные школы и интернаты для малообеспеченных и беспризорных…
– И какой вывод из всего вышесказанного?
– Простой: то ли провидением Всевышнего, то ли влекомое непреодолимыми обстоятельствами, но царское правительство России, начиная с первых дней двадцатого века, кирпичик за кирпичиком строит именно то здание, которое описал в своем манифесте Маркс. Я перечислил все пункты. Добавлю, что, призывая «централизовать все орудия производства в руках государства», основатели марксизма предупреждали: это может «произойти сначала лишь при помощи деспотического вмешательства в право собственности и в буржуазные производственные отношения». Вот наш самодержавный тиран и централизует орудия производства в руках государства путем достаточно деспотического вмешательства. Все строго в соответствии с «Манифестом Коммунистической партии». И это, кстати, главная причина, по которой я принял предложение участвовать в работе комиссии графа Толстого и вообще остался в России, а не уехал в Польшу или в вашу вотчину – Финляндию.
– Революционный царь? Смешно!
– А что вас смущает? Если есть революционный капиталист Энгельс, революционный дворянин Ульянов и даже революционный князь Кропоткин, то почему не может быть революционным император? Тем более что революция – это просто переход от менее эффективной модели отношений к более эффективной. Все хотят в светлое будущее, Владимир Ильич, никто не желает прозябать в темном прошлом, – резюмировал Дзержинский и, прислонив голову к мягкой обшивке, прикрыл глаза, явно не собираясь продолжать дискуссию.
– Вы хотите знать, что меня смущает? – Ленин вскочил и попытался ходить взад-вперед по купе. – Меня смущает притягивание за уши случайных… да-да, я подчеркиваю, случайных результатов действий царской администрации к плану системных революционных преобразований, которые под силу только одному классу, ведомому партией, готовой взять на себя ответственность за самые радикальные изменения в жизни общества! А вы? А в буржуазной и тем более в клерикальной среде есть хоть кто-то, кто способен взять на себя такую ответственность?
– Феликс Эдмундович, – всплеснул руками Балакшин, – вы просто обязаны показать Владимиру Ильичу свой проект закона об ответственности политических партий и политиков!
– Какой проект? – живо сверкнул глазами Ленин.
– Закон, предусматривающий полную материальную ответственность и уголовное наказание за невыполнение предвыборных обещаний… Как
