в городе, где церковью правит мужик (то есть я).
Хоча я и знал, што это они меня дразнют… одначе решил Самарина к черту. Одначе ответил, штоб и их подразнить, што думаю опять двинуть Саблера368, хоча и знаю, – што он козел бодливый, но што яму уже бока намяли и к его вони принюхались.
«Ну што ж, – говорит Бел[ецкий], – ежели Вы по доброте яму простили, то и пущай!»
Ну, вижу этого сукина сына не переспорить! – «Ежели так, – говорю, – давай начистую: ково даешь?»
Тут он мне назвал Волжина369 и сказал, што он свойственник Хвоста. Стал говорить об ем, што он человек покладливый, што яво куда хошь гни – не сломается.
«Вот, – говорю, – все хорошо. Я об ем еще кое с кем разговор иметь буду, одначе не нравится, што он сродни Хвосту. – Не люблю, когда дядья барыш делят, завсегда племяши плачут».
Вот.
Не прошло и дня, как об ем Вобла заговорила. Уж такой, мол, старатель до православия… уж такой мягкий, да сердечный. «Только, – говорит, – хватит штобы будто сам он по себе назначение заполучил, меня не знаючи. Оно, говорит, и для Думы лучше, об ем никто ничего не знает, так что лаять не будут. А ежели узнают, что он чрез меня, так еще не знаючи, заплюют».
«Так. Ладно», – сказал я. А вечером по телефону сказал Белецк[ому]: «Надумал я посадить Волжина, только ране дайте его повидать: не хочу “покупать кота в мешке”? Может шерсть не ко двору, а то блудлив очень!»
А еще говорю ему, что ежели ему охота замест Самарина сесть, то пусть не стесняясь заявится. Я к нему Ваню370 из «Вечерней Газеты» пришлю… Тот приведет… Вот!
20/ 9 – 16 г
Мой отец сказывал когда-то: «Кажна жизня, кабы ее изо дня в день собрать, да умеючи разсказать, то лучше книги не надо!»
Особенно, ежели в своей жизни и в чужи окна заглядывал.
Ну, а ежели бы мне свою жизню, всю свою дорогу от волостной избы, где розгой драли – до царских хоромов, где мужицку руку Царевы губы целуют, то была б сия книга многим, как Евангелие, как житие, ежели и не святого, то много в своей жизни осенившаго.
Вот.
Сия жизнь моя – как большая река. Большая река, котора откуль течет? из-под горня, из болотца. Куда течет? в большо море, в глубокое море, где кит-рыба живет.
Маленький боле с Папой; што все поэтому видят, што он ближе к Отцу, чем к Матери, которой не доверяют. Говорилось и еще разное. Ну, как уж у всех, от разговоров голова кругом идет, то и порешили помене прислушиваться…
Да и Папа дал ей371 отпор, заявив, што ему надоели слухи из княжеских дворцов.
Великая княгиня М[ария] П[авловна] заобиделась и в скорости уехала.
А в то время Маленький чего-то заскучал и стал подоле оставаться с Папой.
И случилось это, што, поев каштаны, он пожаловался на тошноту. Пока ему принесли питье, – с им стали судороги.
Когда бросились к Папе, Его не было. Вызвали. Но с Папой в моторе стало плохо. В продолжении двух часов положение было очень тяжелое, но Папа при виде Маленького переборол себя. Сказывали потом, што испуг Его излечил…
Прошло страшных три часа, после которых сказали, што они спасены.
Маленькаго спасло то, што испуганный Дер.372 сильно встряхнул его, вызвав рвоты.
Разследование показало следы яда в каштанах. Кроме их двоих никто не пострадал.
Виновных не оказалось.
Были аресты в поварской части. Ни к чему не привело.
Мама об этом узнала уже там. Выехать Она решила внезапно, почувствовав каку-то особую тоску. С этой поры она особенно боится дворец В. К. М[арии] П[ав-ловны].
И когда с Ей был припадок, то она все, как в бреду, испуганно: «Оттуда, оттуда огонь!»
Кто же виновен в этом диком покушении?
Те, кому мешает Маленький…
Те, которые говорят: дать новаго царя – мало…
Надо новую ветку!
Старое – долой с корнем!
А говорят так многие. Говорят близкие.
А к им не подступиться.
Вот.373
7/ 9
Вот приходит ко мне Н. Н. [Н. П.?]374 Он вчера обедал у Мамы. Сегодня Там чаевали. Какой он есть человек? И чего его держит Мама? Она к яму всем сердцем и как царица, и, может, и по иному. Не все горячее – греховно. А только он, как сетка. Дерявый. Его не поймешь, не проглядишь. Заговорит, и будто все тут. Замолчит, и увидишь в глазах смешок, будто хочет сказать: ты мне не верь, это я зря… А главное, не верю ему, когда он ко мне, как к молельщику. В глазах – похабщина, а пальца – крестом.
Жаловался на В. К.375 – какой это, говорит, командир, ежели он, окромя своей злобы к Маме, и Рассею ненавидит.
Очень его безпокоят слухи всякие.
«А ты не слухай», – говорю.
«Не можно. Надо слухать, штобы их обмануть. Штобы развязнее стали».
15/X – 16 376
Сказал Аннушке, штоб написали в Ставку Папе такое: убрать Климовича377 так как он, хоча и вхож ко мне, похуже лютаго ворога. Ходит затем, штобы подглядывать да подсматривать. А главное тем плох, што носит вести на половину Старухи378.
Ну вот. Значит, штоб написать об этом Папе. А как только Климовича уберут, – Хвост379 сам за ним подастся. Потому это пора. А как нам неудобно сразу убирать и министра, и его товарища, то начать надо с Климовича. А потом и Хвоста. Мама написала.
Еще велел написать Папе, штобы до моего сказу никого замест Хвоста не назначать. А я должен тут померковать об одном человечке. Вот. Окромя того, што велел написать, еще наказал Н. П. [Саблину], штобы он на словах передал Папе, што хоча я тут и гляжу за всем, но што бунты со дня на день могут начаться. Што необходимо иметь свой глаз за Думой, котора не только не может успокоить народ, а еще подливает масла на огонь. Вот.
Што особенно [ненадежный Гучков]380, он все сбивает Толстопузаго – взять над Папой што-то на манер опеки. А посему, [чем] скорей убрать Климовича и Хвоста… тем и лучше, потому што эти дружки все с Думой шушукаются. И еще, штоб ждать с назначением новаго, штобы не нажить новую беду. Ведь Папу все надо за хвост отдернуть, потому там
