Прилагательное, которое я даже не должен использовать к этой женщине.
У нее есть такая сторона, которая скрыта от всех.
От всех, кроме меня.
— У тебя ужасно хорошее настроение для человека, который посреди ночи колотил дерево, как главный герой из фильма про убийц.
— Интенсивный секс делает это. Ты была хорошим спортом.
Я тянусь к своим брюкам, которые лежат рядом, и достаю Зиппо.
— Я не чертов спорт.
— Ты можешь быть всей гребаной Олимпиадой.
Я хватаю ее пальто и накидываю его на нее.
Хотя мне жарко, как в сауне, она только что дрожала. Жаль жертвовать видом ее розовой груди и киски, но приоритеты и все такое.
— Ты можешь быть таким мудаком.
— Могу? Я думал, что я точно мудак.
Я заправляю пальто ей под подбородок, затем наклоняю ее голову, чтобы лучше увидеть ее глаза.
Они глубокие, как земля, но все еще тянутся к небу с упрямством высоких деревьев.
Она отстраняется, затем делает паузу, берет мою руку между своими и осматривает ее.
— Ты сломал костяшки пальцев.
Я тактично убираю, ложусь обратно и открываю Зиппо рукой, лежащей на груди.
— Заживут.
— Ты больше не бандит и не школьник.
— Спасибо за ненужное напоминание о моем экзистенциальном статусе. Добавлю это как примечание в свое расписание.
— Знаешь, упор на разум и систематическое мышление это синоним отступления от жизни.
— Избавь меня от брехни Ницше. — я наклоняю голову и смотрю ей в лицо. — Кроме того, ты когда-нибудь слышала о практике того, что проповедуешь?
— Я?
— Когда ты в последний раз жила настоящим моментом? Не считая того, когда я только что трахнул твои мозги, конечно.
— Полиция высокомерия берет тебя под стражу.
Я ухмыляюсь.
— Ты не избегаешь темы жизни в моменте. Делаешь ли ты это или ты такой же теоретик, как твой психически неуравновешенный кумир?
— Я…
— Что?
— Я смотрела «Друзей» с Кэролайн прошлой ночью.
Она вздрагивает, как только произносит это предложение.
— Вау. Это так же круто, как прыгать с тарзанки.
— Ты не можешь читать мне нотации, когда все, что ты делаешь, это разрушаешь, мстишь и еще больше разрушаешь.
— Или это, или влезаю в такие отвратительные сферы, как мир, любовь и лечение мирового голода.
Она хихикает, и звук получается легким и воздушным.
— Какое богохульство.
— Я знаю. Худшее.
Мы смотрим друг на друга с минуту, и единственный звук, раздающийся в воздухе, это звук открывания и закрывания Зиппо.
Аспен быстро переключает свое внимание на неровный потолок и его деревянные колонны.
— Нам, наверное, пора уходить, пока кто-нибудь не сообщил о нас за вторжение на их территорию.
— Если только я сам не заявлю, это маловероятно.
Она поворачивает голову в мою сторону.
— Это твоя собственность?
— И сотни иных владений. Признаться, этот дом самый хэллоуинский из всех и может быть использован для некоторых сатанинских ритуалов.
Она пробегает взглядом по старым, как грязь, оконным рамам, обшарпанному декору, которому место в малобюджетном мотеле, снятом для ковбойского фильма, и слабому свету от светильника, который грозит упасть рядом с нами.
— Ты никогда не говорил, что владеешь этим местом.
— Никогда не говорил, что не владею. Технически, в то время оно принадлежало моему отцу. — мои губы кривятся. — Подарок моей матери на день рождения, коттедж для отдыха, куда мы могли приезжать на выходные.
— Должно быть, было хорошо.
— Чертовски ужасно вот то слово, которое ты ищешь. В браке Бенджамина и Лилианы Шоу не было ничего хорошего. Все, что они делали, это притворялись, что они следующие американские король и королева, одновременно утопая в других вещах, кроме друг друга. Он в киске. Она в любых таблетках, которые попадались ей под руку, обезболивающих, успокоительных, антидепрессантах. — я делаю паузу, не понимая, какого черта мне взбрело в голову говорить о своих родителях. — Но из их неудачного союза вышел гениальный ребенок с богоподобной внешностью, так что, в конце концов, это была не такая уж бесполезная пара.
Она не купилась на мою попытку разрядить обстановку и нахмурилась.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Ты покинул это место, потому что оно напоминает тебе о родителях? Или, может, потому что оно напоминает тебе о ребенке, которым ты был со своими родителями? Ты назвал это место «янь для твоего инь», а не «инь для твоего янь», как это принято называть. Потому что ты инь, черная сторона сферы, так может быть, детская версия тебя это тот самый ян?
— У тебя так много вопросов для человека, который не далее, как десять минут назад умолял меня остановиться или упасть в обморок. Ты мне больше нравилось, когда была молчаливой.
— Твои попытки быть мудаком, чтобы заставить меня отказаться обсуждать тему, являются определением провала.
— Ты чертовски раздражаешь.
— Я знаю, ты говоришь мне это при каждом удобном случае. К твоему сведению, ты уже давно миновал стадию раздражения и перешел в стадию назойливости. А теперь ответь на мой вопрос.
— Добавь «пожалуйста», и я, возможно, подумаю над этим.
Она поджимает губы.
— Нет.
— Хороший разговор.
— Это шутка. Я просто сделаю свои собственные выводы. Когда они так глубоко засели в моей голове, никакая твоя правда не сможет их заменить.
— Не думал, что тебе нравится гравировать подробности обо мне в твоем занятом мозгу.
— Замолчи, — говорит она своей фирменной фразой «я смущена», ее шея краснеет. Затем она прочищает горло. — В любом случае, Гвен навестила меня, и я сказала ей, что ты не имеешь никакого отношения к моему нападению.
Моя челюсть сжимается от напоминания о моих ужасных отношениях с дочерью, которые пошли под откос с тех пор, как она выбрала моего лучшего друга в качестве любви всей своей жизни.
— Это не имеет значения.
— Конечно, имеет.
Она поднимается, позволяя пальто упасть до середины живота.
Ее грудь мягко подпрыгивает, когда она наклоняется.
— Ей было так больно от перспективы причинить тебе боль. Ты придурок, но ты хороший отец, так что не позволяй этой ненужной размолвке разделить вас на части… Кингсли!
— Что?
Я не перестаю пялиться на обозначенную плоть ее груди.
— Ты слышал хоть слово из того, что я говорила?
— И да, и нет. Это немного отвлекает, не говоря уже о том, что это жутко, говорить о Гвен, когда твоя грудь выставлена напоказ.
Она прикрывает ее рукой, становясь совсем красной.
— Ты чертов извращенец.
Я хватаю ее за руку и тяну вниз, обнажая ее розовые соски.
— Хочешь увидеть, как выглядит настоящий извращенец?
Должно быть, она уловила в моих глазах блеск похоти и миллион поз, которые я запланировал для нее, потому что ее глаза расширяются, переливаясь между зеленым и карим.
— Нет, Кингсли.
— Называй меня Кингом, как ты делала раньше.
— Я… не называла.
— Нет, называла, своим горластым сексуальным голосом.
Я притягиваю ее к себе, отбрасывая пальто в сторону.
— Не смей, или я откушу тебе член.
— Извращение. Ты же знаешь, я люблю это.
Я беру в охапку ее красную попку, и она стонет.
— Черт… ты мудак.
— Знаю, дорогая. У тебя есть зеленый свет, чтобы называть меня столькими красочными именами, сколько ты сможешь придумать, пока я трахаю тебя.
А потом я раздвигаю ее ноги и начинаю поедать ее сладкую киску, будто я голодное животное.
Это моя извращенная форма благодарности за то, что она спасла меня от моих собственных мыслей.
Или, по крайней мере, что отвлекла меня от этого.
Глава 17
Аспен
— Кто-нибудь собирается сказать мне, что происходит?
Я стону в чашку с текилой — бесполезно больше называть это кофе — и поворачиваюсь лицом к Нейту.
Мы находимся в конференц-зале компании Уивер & Шоу. Массивный, стерильный и бездушный зал. Его основное назначение, помимо встреч партнеров, выработка стратегии, как вытянуть побольше денег из богатых и влиятельных людей.
