Телохранителю, из последних сил удерживающему левой рукой пасть Логи у самой своей шеи, наконец удалось нащупать рукоять меча и ухватиться за него, как утопающий хватается за брошенный ему канат. Но Эгин был уже рядом. Ухнул отпущенный Эгином топор, телохранитель взвыл от страшной боли в раздробленной кисти, его левая рука мгновенно ослабла и челюсти Логи сошлись на его кадыке. По коридору разнесся гулкий стук каблуков. Это спешил Есмар.
x 3 x
Это было и жалкое, и страшное зрелище. Большое продолговатое подземелье с очень низким потолком. Среднее между тюрьмой, казармой и склепом. Страшная вонь падали, которую явно старались перебить какими-то дешевыми благовониями и тем самым только усиливали общий смрад. Грубые лежанки вдоль стен. Даже не лежанки, а так – связки длинных жердей. Бурые потеки на стенах. Пол с небольшим наклоном в сторону одного из углов. Там – прямоугольное отверстие. Нужник? Сток? В изголовье каждой лежанки – большой пучок засушенных трав, запах которых давно растворился в общем смраде. И, что больше всего удивило Эгина – два ряда вечных хрустальных светильников под потолком. Пыльных, заляпанных, но в точности таких, какими были украшены коридоры Свода Равновесия и фехтовальный зал Багида. Светильников, заливающих все мертвенным темно-голубым светом. Заливающих всегда. Днем и ночью. Зимой и летом.
«Кто бы здесь ни жил, живется ему препогано», – подумал Эгин. Он почти не сомневался в том, что попал в жилище костеруких. Его удивляло лишь одно обстоятельство: где же сами устрашающие обитатели этой горе-казармы?
Багид Вакк, землевладелец, был в самом конце подземелья. Там от пола начинались каменные ступени, упирающиеся прямо в потолок. А над ними находился железный люк. И вот к этим-то ступеням ковылял Багид Вакк. Ковылял на четырех костях, слабо перебирая по полу ногами и помогая себе руками. Ковылял, потому что самостоятельно ходить, по-видимому, не мог, потому что его телохранители были мертвы, а костерукие, выпустив наконец альбатроса, изготовились к последней схватке.
Маскарад был окончен. Наличники на шлемах костеруких были подняты, перчатки, скрывающие страшную костяную конечность, сброшены на пол. Наконец Эгин получил возможность рассмотреть Переделанных Человеков при свете.
Их лица сохраняли сходство с человеческими. В той, приблизительно, мере, в какой детский рисунок корабля сохраняет сходство с кораблем. Казалось, все, что в человеческом лице может быть упрощено, свелось к примитиву и окостенело. Ломаные плоскости скул, носа, лба и подбородка, покрытые крупными ромбовидными чешуями. Округлившиеся желтые глаза, испещренные мелкими прожилками – словно две растрескавшихся янтарных слезы. И – руки. Если правые руки Переделанных были человеческими, но столь же огрубевшими, как и лица, то левые больше походили на крабьи клешни. Но клешни не раздвоенные, а «распятеренные», что ли – Эгин не мог подобрать лучшего слова. Да, пять костяных когтей сходились в один смертоносный конус, имеющий в ударе пробивную силу стального тарана. Либо расходились, становясь невиданными ножницами, уловителями мечей или более чем трехлезвийной секирой в колющем ударе.
Странно. По впечатлениям от встречи с костерукими в Кедровой Усадьбе Эгину казалось, что они не так далеко ушли в своем Изменении от людей. Эгин не знал, что в Кедровой Усадьбе судьба сводила его накоротке со сравнительно неудачными тварями, а здесь он повстречал самых отборных бойцов Багида. И если бы сорок обитателей казармы не ушли в сумерках к реке, не канули в нее тяжелыми бревнами и, подхваченные течением, не направились к Вае, то у него, аррума Опоры Вещей, вообще не было бы сейчас никаких шансов. Никаких.
Лога, отпраздновавший сегодня три победы над человеческой слабостью, поджал уши и очень осторожно, выгнув спину, начал подкрадываться к костеруким.
– Осторожно, Есмар! – предостерегающе выбросил руку Эгин, заслышав за своей спиной тяжелое дыхание эрм-саванна. Сам Эгин, выставив «облачный» клинок, на котором не утихало суровое ненастье, мелкими шагами пошел на сближение с костерукими.
Интересно, насколько твари сообразительны. Интересно, насколько они умны. Столь ли далеко зашли Изменения в их душах, как в телах? Эгин еще не знал, что тело Переделанного Человека напрочь лишено святого семени души. Что их плоть полнится одним-единственным желанием – поглощать сердца живых тварей. Ибо плоть Переделанного Человека знает о себе, что она есть совершенство, обремененное единственным изъяном. Полным отсутствием сердца. И плоть Переделанного Человека вечно голодна. Она вечно жаждет чужих сердец. Все больше и больше.
Лога быстро учился. Пока Эгин пробивался в нижний коридор, Лога дважды едва не попал под стремительный удар костяной молотоглавой змеи и успел понять, что нападать на костеруких можно только под их правую руку. Только под правую!
Мнимые вялость, медлительность, почти оцепенение противников не могли длиться вечно. Да и всей-то вечности было – каких-то десять ударов сердца.
x 4 x
Гнук дрался так, как подобает настоящему солдату Ее Сиятельства. С первого мгновения боя, когда только его молот обрушился на затылок вышагивающего перед ним факельщика в красной рубахе, Гнук понимал, что обречен встретить свою смерть здесь. Здесь, в чужом, враждебном доме на Медовом Берегу, который так далек от Ре-Тара и так непохож на его родную Суэддету…
Когда на шум боя от парадного входа подоспели двое алебардистов, Гнук был ранен в первый раз. Трехлезвийный топор-копье пропорол ему правый бок. Он убил обоих.
Потом появились другие. Дурно вооруженные – кто длинным ножом, кто топором, кто бичом (эти двое с бичами были бы самыми опасными, если бы их озлобленные односельчане расступились и предоставили им действовать самостоятельно) – но в числе не менее десяти. Гнук долго дрался с ними, истекая кровью и получая новые раны, которым не было суждено со временем зажить и обратиться почетными шрамами-отметинами его доблести. Дрался трофейной алебардой. Она была сподручнее в свальном беспорядочном бою, когда лучшее, что можно сделать – держать своих противников на почтительном удалении. Гнук убил еще двоих и ранил троих. Потом ему вновь пришлось взяться за молот, ибо древко алебарды не выдержало удара топора и в руках Гнука осталась лишь бессмысленная палка длиной в три локтя.
А потом появился тот самый щуплый малый в пурпурной рубахе, расшитой золотыми птицами и морскими единорогами. Тот, который привел их сюда, в Серый Холм. В руках у него были два цельножелезных метательных топорика. Малый стоял за спинами потного, разъяренного мужичья, по-птичьи склонив голову набок. Он прислушивался к тому, что происходит в подземелье, хотя, казалось бы, человеческим ушам было не под силу уловить хоть что-то сквозь лязг боя. Малый не спешил пустить в ход свое оружие. Не спешил – словно бы ждал чего-то.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
