«Представь себе полную гостиную пожилых миллиардеров обоих полов. Дамы в черных шелках и бриллиантах, джентльмены высовывают из цветных галстуков морщинистые черепашьи шеи… Они так стары, что называют меня деточкой… Дамы каждый день занимаются своей красотой, с утра к ним приходят косметички, массажистки, парикмахеры. Наводят марафет, подтягивают и разглаживают, полируют ногти, рисуют ало рты, взбивают кудри. Сеанс восстановления молодости занимает часа три, после чего дамы обессиленно засыпают в своих креслах. А когда они просыпаются, впору все начинать сначала… Я же отправляюсь на прогулку в горы, это дает энергию и прекрасный цвет лица. Один господин помоложе других – всего-то девяносто с лишним лет – решил мне сопутствовать, но забыл трость, из-за чего нам пришлось вернуться. Хорошо хоть ушли не далеко, не более чем на два шага…»
Я с удовольствием читала ее письма, они были полны остроумных заметок и тонких наблюдений. Иногда я думала, что моя мать и сама могла бы стать писателем, к определенному возрасту она выработала свой стиль.
«Я научила этих дам носить черное, а сама вхожу в зал ресторана в белоснежном, как снежные шапки Альп, костюме, с поддельными жемчугами на шее. Помнишь ли ты, мой Вороненок, как подарила мне нитку поддельного жемчуга? Ты всегда была моим вдохновением. Так вот, все эти динозавры смотрят на меня, и вдруг их лица изменяются, словно их озаряет солнце. Они вспоминают старые добрые времена, довоенные годы, роскошь и шик и прочую прекрасную эпоху. Они были тогда такими молодыми, всего-то семидесятилетними, вся жизнь была у них впереди! Я теперь их талисман, их богиня, их Психея – ах, и стоило так бороться, любить и страдать, чтобы стать кумиром горстки смешных стариков?»
«Знаешь, говорят, сам Петен здесь. Немцы помогли ему устроиться где-то в Швейцарии. Говорят, де Голль не хочет суда над своим бывшим полковником, ведь во время той, первой войны он сражался под его началом и даже назвал в его честь своего первенца. Генерал намекал послу Швейцарии, чтобы они не выпускали старика, если тот вздумает рваться на родину – тогда его придется отдать под суд. Что ни говори, он много сделал для Франции».
Этого матери, пожалуй, не следовало писать – временами она была так неосторожна! Но Петен все же вернулся на родину не без помощи союзников, которые не рассматривали тонких дипломатических шагов де Голля. Его дело рассматривалось в Верховном суде Франции. На всех заседаниях маршал Петен твердил, что в душе всегда был сторонником Сопротивления, что защищал родину от оккупантов, как мог, что судить его должен весь французский народ, а не Верховный суд, и наконец отказался отвечать на вопросы, предложенные ему судом. Думаю, на самом деле он хотел крикнуть, как та «горизонтальная коллаборационистка», – а где вы тогда были, герои? Подсудимый был признан виновным в государственной измене и военных преступлениях, за что приговорен к смертной казни через расстрел, общественному бесчестию и конфискации всего имущества. Но Председатель Временного правительства де Голль из почтения к солидным годам осужденного помиловал его. Должно быть, Петену не так уж плохо жилось в тюрьме, потому что он проскрипел там еще шесть лет. В тюрьмах правительства Виши узники столько не жили!
А Шанель не уставала звать меня к себе.
«Ты ведь можешь сказать на почте, чтобы корреспонденцию переслали тебе в Швейцарию? Подождешь своего американского вызова тут, тут тебе будет лучше. Знаешь, я арендовала виллу в Лютри, кантон Во. Тебе понравится этот небольшой средневековый городок, рыбацкий и винодельческий, на берегу Женевского озера. Пять минут езды от Лозанны, и ты окунаешься в удивительную тишину. Вороненок, я все время вижу тебя здесь. То ты осматриваешь кусок крепостной стены тринадцатого века, то присутствуешь в качестве гостьи на свадьбе в ратуше… Тебе понравилось бы здесь. А какое дивное вино! Правда, странно слышать это от француженки? Я полюбила Йохансберг, выпиваю не меньше литра в день и чувствую себя превосходно».
Это письмо соблазнило меня. Мне вдруг захотелось отведать этот самый Йохансберг. Пить вино на набережной с видом на Альпы, закусывать свежей рыбой, слушать голоса рыбаков и вдыхать воздух страны, не знавшей войны… Я собралась и поехала.
О своем решении я пожалела, едва переступив порог виллы – в самом деле очень миленькой, утопавшей в виноградниках. Мать намекала, что меня будет ждать какой-то сюрприз, но я не предполагала, что она считает сюрпризом… Своего любовника! Да-да, прыткий воробушек Диклаге каким-то невообразимым образом выкрутился и прискакал в Швейцарию, клевать зернышки, которые ему щедро подсыпала его подруга. Вероятно, мама и в самом деле истомилась своей бездеятельностью, если решила устроить себе жалкое подобие семейного очага!
Что ни день, они отправлялись на прогулку: то на лыжную, то на конную, то на водную. Барон был очень мил с матерью и заигрывал по-отечески со мной, но меня он раздражал, как никто и никогда. Я ненавидела его улыбку, рост, выправку, его стройную дородность – как будто он все это украл у кого-то дорогого мне.
Не выдержав бездействия, я написала в нервную клинику Вальмонт, предложив свои услуги в качестве врача. Мать расстроилась:
– Едва приехав, ты хочешь меня бросить?
– Я не ожидала, что стану участницей семейной идиллии. Признаюсь, я оказалась к этому не готова.
Ближе к старости у матери стали случаться вспышки гнева. Одна из них не миновала меня теперь.
– Ах, вот оно что! Так и сказала бы прямо – ты завидуешь, что у твоей матери есть любовник, а у тебя нет!
– Да, мама. Так оно и есть. Я завидую. Ничего не могу с собой поделать.
Согласиться с Шанель всегда было куда дешевле, чем спорить.
– Так вот что я тебе скажу, голубушка. Поезжай-ка ты не в эту дыру, как ее там зовут…
– Монтре.
– Так вот, не в Монтре, а в Сан-Франциско. Деньги у тебя есть, а если нет, то я тебе отсыплю. Найди себе там самца, знаешь, такого, с яркими губами, бугрящимся пахом и рубашкой, расстегнутой до солнечного сплетения. Заплати ему и получи наконец от жизни все, что полагается получить женщине.
– Я еще не так стара, чтобы заводить себе ручного альфонса, мама.
Я задела ее за живое. Я знала, что она платит своему барону и содержит его, а за это позволяет себе много лишнего. Однажды мне пришлось наблюдать за их ссорой. Он что-то говорил ей, она яростно отказывалась. Полагаю, речь шла о поездке в казино. Воробышек пристрастился к карточной игре, а Шанель, несмотря на авантюрный склад своего характера, совершенно чужда была азарту. Игра вызывала в ней раздражение бережливой нормандской крестьяночки – как можно бросать деньги на ветер, не покупая себе никакого удовольствия, кроме нескольких часов в чаду и духоте казино? Поэтому она отказывалась, и барон, вероятно, сказал ей дерзость, я успела заметить издалека издевательскую улыбочку, скользнувшую по его сытому, лоснящемуся лицу. Тогда моя невозможная мать подняла свой кокетливый розовый зонтик в духе прекрасной эпохи и со всей силы треснула Диклаге по плечу. А ведь она была вдвое меньше него, он мог бы раздавить ее голову своими огромными руками. Но он только рассмеялся и поцеловал ее руку, все еще сжимавшую зонт. Шанель в ответ встала на цыпочки и поцеловала его в губы, и…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
