― Что значит, зачем? Мы с тобой всё ещё пара, забыла?
― В смысле, пара? Я что, рано обрадовала твоих подписчиков? Или вы со своими канцелярскими хорьками планировали сделать громкое скандальное расставание где-нибудь в людном месте? А, нет: выставить меня неблагодарной тварью, что разбила нежное сердце артиста, вот так вообще огонь. И дальше в самый подходящий момент, какая удача, подворачиваются силиконовые сиськи, на которых можно поплакать и уже звезда утешается в объятиях другой? Так это должно было произойти?
― Понятия не имею, как там должно было всё быть.
― Не успели придумать?
― Не надоело язвить? Может, ты не заметила, но я пытаюсь поговорить с тобой серьёзно.
― Да куда уж серьёзней?
― Ульяна!
― Ась-ась?
Кометов сидеть больше не мог, взвинчено подскочив на ноги.
― Ты невозможный человек. Это такая защитная реакция?
― А это у тебя такие паршивые извинения?
― То, что я сейчас здесь, а не в Питере на съёмках клипах, как мне кажется, уже говорит о многом.
Резко обернувшись, Ульяна театрально всплеснула руками, в которой был зажат разделочный нож.
― Батюшки, какая жертвенность. Право, не стоило ради меня так страдать!
― Сарказм не уместен.
― Ещё как уместен. Или предлагаешь вопить от восторга?
― По меньшей мере, не так откровенно выражать презрение. Ну прости, что скуп на эмоции. Мне никогда не давались все эти… ― Кирилл изобразил неоднозначное движение, выражающее всё его отношение ко «всему этому». ― Как-то всегда полагал, что поступки должны говорить громче слов.
― Поступки? Очень хорошо, ― она даже скрестила руки на груди, всем видом давая понять, что он сам напросился. ― Давай поговорим о поступках. С какого периода рассматривать? Из раннего творчества или что-то из последнего?
Кометов издалека почуял подвох.
― Не стоит.
Но собеседница уже завелась. Обида давала о себе знать.
― Давай из последнего. Итак: ты целенаправленно пытался влюбить меня в себя? Отвечай "да" или "нет".
Тяжёлый вздох.
― Да.
― И кто до этого первым докумекал? Ты, продюсер?
― Пиарщик.
― Мило. И все эти твои сладкие пожелания «спокойной ночи», цветы и ночные покатушки по клубам был не более чем сценарием? Такой себе пикап-подкат?
― Да.
― И силиконовая кукла, вытирающая об тебя губы, следующая на очереди после меня?
― Об Ане я ничего не знал, пока…
― Да или нет?
― Да.
Матвеева безрадостно кивнула.
― Что ж, подведём итог: девяносто процентов нашего общения враньё и фальшь. Так о каких поступках идёт речь?
― Я здесь. Сейчас. Пришёл, чтобы извиниться. Неужели это ничего не стоит?
― Ну давай.
― Что?
Разрешающий жест ножом, который до сих пор был зажат в руке.
― Извиняйся. А то всё никак не начнёшь. Не забудь на колени встать для пущего эффекта.
― Наслаждаешься моментом, да?
― Полагаю, я имею полное право быть мерзкой тварью, раз уж мне посчастливилось спать с мудаком.
― Ты спала с мудаком, который, сам того не желая, влюбился в тебя по-настоящему.
Что-то вдребезги разбилось. А, нет. Это просто прилившая к голове кровь застучала в ушах.
― Что, прости? ― переспросила Ульяна. ― А то мне послышалось что-то невнятное…
Кирилл поморщился. С вербальными признаниями у него всегда было туговато. В голове будто рычаг переключался и вроде бы несложные слова отказывались выходить наружу. Тоже самое случалось и с невинным "прости". Извиняться он никогда не умел, а потому сейчас в прямом смысле слова наступал себе на горло. Или же на горло своей гордости…
― Ты услышала. Не заставляй повторять.
― А то что, язык отсохнет?
― Слушай, ― Кометов потёр уставшие глаза. Эту ночь он почти не спал, проведя в дороге, потом сразу в звукозаписывающую студию, а оттуда к Ульяне. Усталость наливала веки свинцом, заставляя мозги плохо соображать. ― Я знаю, начало у нас вышло дерьмовое, но разве это важно, если в конечном итоге всё переросло в нечто большее?
Собеседница так не считала. Заветное слово продолжало маленьким разноцветными шариками отстукивать в ушах, дразня внутренних бесов, но она старалась не терять голову. Всё у них не так просто…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
― Ты не представляешь, как важно. Можно любить до безрассудства, но если ты не доверяешь человеку, отношений получится.
Кирилл не сдержал улыбки. Как славно обладать способностью читать между строк.
― Значит, ты любишь меня до безрассудства? ― в один широкий шаг он приблизился к Ульяне, но был красноречиво остановлен уткнувшимся в грудь кончиком ножа.
― Держи дистанцию, ― предупредила она.
Щекочущее лезвие Кометова не волновало.
― Да или нет?
― Это уже неважно, что чувствую я. И неважно, что чувствуешь ты. Мы слишком заврались, чтобы теперь говорить об искренности.
― Я так не считаю.
― Всё кончено.
― Ничего не кончено, ― холодное кухонное оружие забрали из её руки, откладывая подальше. Матвеева не сопротивлялась. Её парализовало от его запаха и горячих пальцев, скользнувших от её виска вниз по щеке и задержавшихся на губах. ― Ты ведь сама чувствуешь, что нас тянет друг к другу.
― Просто инстинкты.
― Нет. Это больше, ― близкое присутствие вновь объединяло два дыхания. Едва уловимые касания, от которых всё внутри замерло в предвкушении и лишь несколько миллиметров до того, как их губы встретятся…
В коридоре раздался характерный скрип, стук и шаги.
― Ты готова? Я тут тебе такое надыбала. Последняя коллекция. Будешь, как куколка. Только пятен не насажай, до пенсии не распл… ― на пороге кухни выросла Сан Саныч в умопомрачительном ярко-синем платье, собранном из чешуйчатых блёсток. Через плечо у неё была перекинута вешалка с ещё одним нарядом, но уже темно-зелёным. И без блёсток. ― О… прекрасно.
Сколько нескрываемого пренебрежения. Кирилла, кажется, ненавидели все её друзья. Ульяна смущённо выскользнула из капкана мужских рук, поспешно выключая начинающие подгорать котлеты. Её лицо пылало. То ли от стыда, то ли от сожаления, что их прервали.
― Иди, одевайся, подружка. Такси ждёт, ― Саша протянула ей вешалку. Отличный повод поскорее сбежать. От себя и от гостя.
― Присмотри за картошкой. Её скоро выключать.
― Да тут не только за ней надо присматривать, ― бросила вслед удалившейся фигуре Сан Саныч, сумрачно уставившись на Кирилла. — Ну и чего ты пришёл?
― Тебя забыл спросить. Я тебя даже не знаю, если уж на то пошло.
― Зато я тебя знаю. Но лучше бы не знала.
― Твои личные проблемы меня не заботят. Куда вы намылились?
― Не твоё дело.
― Моё.
― Идём мужиков нормальных искать. Если они ещё остались.
Кометов шутки не оценил. Да и шутки ли?
― Какие мужики? Сдурела?
― Вы официально больше не вместе. Она может встречаться с кем захочет.
― Это мы ещё посмотрим.
Саша желчно хмыкнула.
― Какой грозный, вы посмотрите. Что такое: что имеем не ценим, потерявши плачем?
― Ой, да заткнись уже, ― Кирилл не хотел грубить, но это массовый бабский бойкот начинал его бесить. И уже было понятно, что договорить им с Ульяной не дадут. С такой-то охраной.
― Влюбился ― добейся. Нет ― оставь в покое, ― нагнал его возле входной двери голос притаившейся в тени Кристины. Со стороны казалось, что с ним говорил голос из пустоты. ― Она человек, а не игрушка. Девушкам тоже бывает больно.
Кометов ничего не ответил, стремительно теряясь в изощрённых зигзагах лестничного пролёта. Обколупавшаяся на стенах краска, любовные послания, выведенные на них же в духе: «Даша, ты тупорылая идиотка! Я же люблю тебя» и «Здесь были Клещ, Пузырь и Начос», кислый запах из мусоропровода, смешанный с ароматом тухнувших бычков в банке из-под консерв ― он уже и не помнил, когда в последний раз бывал в подобных местах.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
На первом этаже, под почтовыми ящиками и правда обнаружилась пищащая коробка. Дно её было с любовью застелено чем-то мягким, а в уголке лежали перевёрнутыми пластиковые коробочки с остатками еды. Пять слепо тыкающихся во что придётся котят среди которых мелькнул и вышеупомянутый белый с чёрным ушком. Правда милый.
