У Чуньмэй тоже не возникло никаких подозрений, когда ей сказали, что это из кабачка от приказчика, но не о том пойдет речь.
А пока расскажем о вышибале. Воротился он на пристань вечером и тут же вручил пакет Хань Айцзе. Она при свете лампы распечатала его и принялась читать.
Ответ гласил:
«Моей любимой Хань Пятой с поклоном отвечает Цзинцзи.
Милостивая Государыня!
Вы удостоили меня посланием и щедрыми дарами, за что выражаю Вам мою сердечную благодарность. Я постоянно помню о тех усладах, той пылкой любви, которую Вы мне подарили. Памятуя о нашем уговоре, я жаждал свидания с Вами, но из-за непредвиденного недомогания моего пришлось Вас разочаровать в Ваших ожиданиях. Мне доставили огромное удовольствие любезно присланные Вами яства и искусно вышитый мешочек, за что я Вам бесконечно благодарен и признателен. Дня через два-три обо всем поговорим с глазу на глаз.
Р.S. Дабы как-то выразить мое почтение, шлю пять лянов серебра и набивной платок. Искренне надеюсь, что придутся Вам по душе.
С поклоном Цзинцзи».
Айцзе прочла письмо, потом стала разглядывать платок. На нем было написано четверостишие.
Оно гласило:
Мой сучжоуский платок причудлив узором.Четкой кисти мазок, изящный и скорый.Полон сладостных чувств Хань Пятой в подарок.Пары фениксов пусть союз будет жарок.
После чтения стихов Айцзе отдала пять лянов серебра Ван Шестой. И мать и дочь с нескрываемой радостью стали ждать приезда Цзинцзи, но не о том пойдет речь.
Да,
С гостем любезнымбеседу вовек не нарушу.С другом сердечнымвдвоем лишь отводим мы душу.
Тому свидетельством стихи:
Сердечные думы бумаге она поверяла,Писала красавица – дух ее в высях парил.В руке ее ловкая кисть трепетала, порхала.Пойми: это крик приглушенный души ее был.
Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.
ГЛАВА ДЕВЯНОСТО ДЕВЯТАЯ
ПЬЯНЫЙ ЛЮ ВТОРОЙ ОБРУШИВАЕТСЯ С БРАНЬЮ НА ВАН ШЕСТУЮ
РАЗГНЕВАННЫЙ ЧЖАН ШЭН УБИВАЕТ ЧЭНЬ ЦЗИНЦЗИ
Изречения гласят:
Все огорченья наши, все волненья —
От неуменья перенесть лишенья.
При пораженье не теряй терпенья,
Глядишь – и низойдет к тебе прозренье.
Наставит слово Будды нас в морали,
Конфуций держит от вражды подале.
Желает каждый жизни бестревожной,
Но век прожить беспечно невозможно.
Так прошло еще два дня, а на третий приходилось рождение Чэнь Цзинцзи. Чуньмэй в его честь устроила пир в дальней зале. Веселились всем домом целый день.
– Давно я на пристань не заглядывал, – сказал он на следующее утро Чуньмэй. – Делать мне сегодня нечего, надо съездить в кабачок. И счета пора подвести, и от жары отдохнуть. Я скоро вернусь.
– Возьми паланкин, – посоветовала Чуньмэй. – Легче будет добираться.
Чуньмэй велела двоим солдатам нести паланкин, а слуге Цзяну сопроводить Цзинцзи в кабачок на пристань, однако не станем говорить, как они туда добирались.
Было уже за полдень, когда Цзинцзи вышел из паланкина и проследовал в кабачок. Его встретили приветствиями оба приказчика.
– Как ваше драгоценное здоровье, сударь? Полегчало немного? – спрашивали они Цзинцзи.
– Благодарю вас за заботу, – отвечал он, все мысли которого были заняты Айцзе.
Цзинцзи присел ненадолго и встал.
– Счета пока приготовьте, я приду и проверю, – наказал он и направился во внутрь кабачка, где его встретил вышибала и доложил Ван Шестой.
Хань Айцзе, облокотившись на перила, сверху всматривалась и кистью выводила стихи, чтобы отогнать душевную тоску, когда ей сказали о прибытии Цзинцзи. Она тотчас же, приподняв подол юбки, засеменила своими лотосами-ножками и торопливо спустилась из терема вниз. При встрече с Цзинцзи она и ее мать расплылись в улыбке.
– Дорогой сударь! – воскликнули обе. – Редкий вы у нас гость. Каким ветром вас принесло, какими судьбами!
Цзинцзи приветствовал их поклонами. Они вошли в комнату и сели. Немного погодя Ван Шестая заварила чаю.
– Прошу вас, сударь, пройдемте ко мне в спальню наверх, – пригласила его после чаю Айцзе.
Цзинцзи поднялся в терем. Они резвились, как рыбки, обретшие воду. Казалось, их прилепили друг к дружке, лаком склеили. В задушевной беседе они только и говорили о нежной любви и крепких узах, их связывающих.
Айцзе достала из письменного столика разрисованный цветами лист бумаги и показала его Цзинцзи.
– Это я писала здесь, в тереме, пока ждала тебя, чтобы отогнать тоску, – пояснила она. – Тревожит одно: не оскорбили бы они твой слух.
Цзинцзи принялся читать. Вот какие стихи написала Айцзе:
ВеснаЗолотою форзицией сад пробуждён.Только я неумыта и прячусь от света.Ты ушел, моей нежности нету ответа.Изнываю в ночи и стыжусь себя днём.ЛетоЯ с заоблачной башни гляжу в никуда.Ароматные розы пред нею коврами…Я перила до блеска натру рукавами…Теплый ветер… И только в душе – холода.ОсеньЛотосы вымерзли, вымок весь дом.Ложе – слезами, крылечко – дождем.Сумрак не кончится сутками.Бросил любимый и жутко мне.ЗимаНазло холодам зацвела слива-мэй,Изводит меня и горда и жеманна.Я ставни закрою – пусть станет темней,А зеркало брошу в сугроб. Не желанна!
Цзинцзи прочитал стихи и долго ими громко восторгался.
Немного погодя наверх с поносом поднялась Ван Шестая. Она отодвинула в сторону зеркало и расставила на туалетном столике вино и закуски. Цзинцзи и Айцзе сели рядышком. Айцзе наполнила кубок и обеим руками поднесла Цзинцзи.
– Вы так давно у нас не были, сударь, – говорила она, низко кланяясь. – А я постоянно думала о вас, посылала узнать. Вы были так любезны и помогли нам деньгами, за что мы всей семьей бесконечно вам благодарны.
– Мне нездоровилось, – объяснял он, беря кубок и отвечая поклоном. – Оттого и не смог явиться в назначенный срок. Не обижайся на меня, сестрица. А по случаю встречи и я хочу поднести тебе чарку вина.
Айцзе осушила чарку, и они опять сели рядом. Пир продолжался. Вскоре к ним присоединились Хань Даого и Ван Шестая. Правда, после нескольких чарок, ссылаясь на дела, они удалились вниз, оставив молодых наедине. Те продолжали пировать и за разговорами о долгой разлуке захмелели.
Когда в них пламенем разгорелась страсть, они, как и раньше, отдались безмерным усладам любви. Потом, одевшись и приведя себя в порядок, снова сели за стол. После нескольких чарок у них помутилось в глазах и опять вспыхнуло желание. Молодой любовник настрадался дома. Отдав сердце Айцзе, он давно избегал встреч с женою, а тут вдруг свиделся с возлюбленной, и страстное вожделение, понятно, не давало ему покоя.
Да,
Кого в жизни и смерти связала любовь,Как пятьсот лет назад, стали счастливы вновь.[1758]
Цзинцзи был прямо-таки заворожен красавицей Айцзе и через некоторое время опять разделил с нею ложе. Тут он почувствовал во всем теле такую истому, побороть которую оказался не в силах. Отказавшись от обеда, он повалился в постель и заснул.
И надо же было случиться беде!
В кабачок неожиданно пожаловал торговец шелками Хэ. Его угощала внизу Ван Шестая. Пока Хань Даого ходил за съестным и фруктами, купец наслаждался с его женой. Потом к ним за стол сел и Хань Даого.
Близился вечер, когда в кабачок ворвался в дым пьяный Лю Второй по прозвищу Спрут. Рубашка на нем была расстегнута и виднелась багровая грудь.
– Где тут этот заезжий болван Хэ? – заорал он, потрясая кулаками. – Подать его сюда! Я его сейчас угощу.
Приказчики всполошились. Боясь, что он разбудит спавшего наверху Цзинцзи, они поспешно оставили счета и радушно поклонились Спруту.
– К нам никакой Хэ не приходил, брат Лю, – говорили они.
Но Спрут их и слушать не хотел, а прошагал прямо в комнату Хань Даого, сорвал дверную занавеску и увидел купца Хэ, пирующего с Ван Шестой. Зло охватило Спрута.
– Ах, разбойники, сучьи дети! – набросился он на купца. – Стебал я мать вашу! Обыскался. Вот ты где, оказывается! В моем кабачке двумя красотками завладел. Сколько ночей переспал, а где деньги? Два месяца за жилье не платишь, а еще бабу заводишь?
– Не сердись на меня, брат, – успокаивал его купец Хэ, поспешно вставая из-за стола. – Я сейчас уйду.
– Уйдешь, говоришь, ебарь собачий! – заорал Спрут и одним ударом засветил ему под глазом фонарь.
Купец бросился наутек. Тогда Спрут ногой опрокинул пиршественный стол. Зазвенела осколками рухнувшая на пол посуда.
