«Хлеба в Питере на 2–3 дня. Можем ли мы дать хлеб повстанцам…» Ответ: «Скептики всегда могут сомневаться и ничем, кроме опыта, их не убедишь; именно буржуазия готовит голод; нет и не может быть иного средства спасения от голода, кроме восстания крестьян против помещиков в деревне и победы рабочих над капиталистами в городе и в центре; промедление в восстании смерти подобно – вот что нужно ответить тем, кто имеет печальное мужество смотреть на рост разрухи и отсоветовать рабочим восстание…» Комментарии после сказанного, видимо, не нужны. Пойдем дальше.
«В положении на фронте еще нет опасности; если солдаты даже сами заключат перемирие, то это еще не беда». Ответ: «Но солдаты не заключат перемирия; для этого нужна государственная власть, которой нельзя получить без восстания. Солдаты просто убегут. Ждать нельзя, не рискуя помочь сговору Родзянки с Вильгельмом…» Вот это было бы верно… если бы вместо большевистского восстания с утопическими целями говорить о диктатуре советской демократии, идущей на смену кадетско-корниловской коалиции, для выполнения реальной программы революции.
«А если мы возьмем власть и не получим ни перемирия, ни мира, то солдаты могут не пойти на революционную войну. Что тогда?»… Тут уже громовержец потерял терпение: «Один дурак, – ответил он, – может вдесятеро больше задать вопросов, чем десять умных могут разрешить… Мы не отрицали никогда трудностей власти, но… не дадим себя запугать трудностями революции».
Три столбца посвящает Ленин тому аргументу, с каким мы встречались не только у «парочки», но и у прочих советских людей и партий: «В массах нет рвущегося на улицу настроения, как передают все»… Ленин, «поставленный в стороне от русла», поправляет: во-первых, все говорят, что настроение «сосредоточенное и выжидательное»; во-вторых, рабочие не хотят выходить для демонстрации, но «в воздухе носится приближение общего боя»; в-третьих, «широкие массы близки к отчаянию, и на этой почве растет анархизм»; в-четвертых, «возбуждения» и не надо, а нужно именно «сосредоточенно-отчаянное настроение»… Ну, тут уже разбирайтесь кто угодно! Я лично всегда был решительно не согласен с тем, что настроение масс исключало успешное восстание. Вопрос был разве только в том, сколько их может выйти на баррикады? Но ведь баррикад-то требовалось всего меньше… И все же в этой словесности Ленина, хотя бы и направленной к тому же выводу, я не вижу нужды копаться.
Последний аргумент противников был таков: «Марксистская партия не может сводить вопрос о восстании к вопросу о военном заговоре». Это, по существу, правильно. Но и Ленин на этот раз прав в том, что это никакого отношения к делу не имеет. Говорить о военном заговоре вместо народного восстания, когда за партией идет подавляющее большинство народа, когда партия фактически уже завоевала всю реальную силу и власть, – это явная нелепость. Со стороны врагов большевизма это злостная нелепость. А со стороны «парочки» – аберрация на почве паники. Тут Ленин прав… Хотя на этом основании я никак не могу отказаться от сделанной оценки всего документа. Я не виноват в том, что «парочка» говорила нелепости.
Итак, аргументы исчерпаны. И теоретический материал того времени также, кажется, весь исчерпан. Теперь мы знаем всю тогдашнюю философию восстания. Другой не было. Имевший подходящие уши – слышал.
Что же касается «парочки товарищей», то они как будто только и ждали окрика. Через два дня Зиновьев опубликовал письмо, что он «откладывает спор до более благоприятных обстоятельств» и «смыкает» ряды. То же заявил в Совете и Каменев в самый день обнародования его взглядов в «Новой жизни».
Все спрашивали друг друга: а как Луначарский? Что думает он? Вероятно, он против «всего этого»?.. Я лично в это время видел его редко. Писать в «Новой жизни» ему давно запретило партийное начальство. Он много времени проводил в городской думе, где был товарищем городского головы. Он начал увлекаться вплотную культурно-муниципальной работой и говорил мне, что хочет совсем уйти в нее. Это имело причиной, главным образом, тот факт, что партия не пускала его в «большую политику» и держала его в черном теле… О большевистских делах и планах мне в эти времена, кажется, с ним говорить не пришлось. Что он думал, не знаю. Но по поводу всяких газетных слухов, порочащих его позиции, он рядышком с Зиновьевым печатно заявил: я с партией солидарен.
Однако пора оставить «идеи». В те дни, собственно, было не до «идей».
2. Последний смотр
Последняя мобилизация. – В Москве. – На фронте. – В окрестностях столицы. – Северный областной съезд. – Переворот прокламируется по радио. – Рабочие конференции. – Троцкий. – В Петербургском Совете. – Юбилей Горького. – Трамвайный пятак и социалистическая революция. – Диспозиция восстания. – Свердлов. – Три собрания гарнизона. – Последние приготовления. – Гарнизон подчиняется Военно-революционному комитету. – Все готово. – В Смольном спокойны. – В Зимнем тоже. – На Путиловском заводе. – Окончательный смотр. – День Петербургского Совета. – В Народном доме. – Восстание начато. – В Мариинском дворце тоже спокойно. – Занялись своими делами. – Но не успели.В те дни происходила последняя мобилизация и последний смотр сил. Повсюду в провинции в это время происходили советские съезды и почти везде давали преобладание большевикам. Принимались все те же резолюции. Кроме губернских состоялся целый ряд и областных съездов. Большевики оказались господами положения на съездах Поволжья, Урала, Западной и Северо-Западной областей. Меньшевики и эсеры ожесточенно боролись и иногда кончали демонстративным уходом. Но это не производило впечатления. Судя по отчетам «Рабочего пути», это производило «хорошее» впечатление… Только на съезде Центральной (Московской) области большинство было еще за старым блоком. Но что до того! Ведь Москва – в руках большевиков. А кроме того, ярославский губернский съезд немедленно опротестовал все решения области.
Между прочим, в Москве движение стало снова выходить на улицы, 15-го числа состоялась большая манифестация с самыми буйными лозунгами, особенно солдатскими: «Лучше умрем в Москве на баррикадах, чем пойдем на фронт!» И т. п… В Совете и Исполнительном Комитете констатировали, что сдерживать дальше московские массы уже невозможно… В других углах России, даже где не было крестьянских восстаний, движение под лозунгами Советской власти уже явно переливалось через край.
В общем, сомнений не было: Москва поддержит целиком и активно; провинция поддержит на большей части территории; остальное будет «ассимилировано».
Больше сомнений внушал фронт. На фронте партийное влияние было пестрым. Но там вообще было не до политики. Там ни о чем не хотели знать и думать, кроме мира… Против большевиков настраивало то, что они не выпускали из столицы Петербургский гарнизон для подкрепления. Командующий Северным фронтом генерал Черемисов на этой почве развел довольно большой шум уже около 20 октября… Но тут у большевиков была вся надежда на немедленное предложение мира. Против власти, которая предложила мир, едва ли можно было собрать сколько-нибудь реальную силу. На Петербург не пошли бы. А большего не нужно.
Но и на фронте были солидные большевистские организации. Корпуса, дивизии, батареи и прочие части присылали в газеты множество большевистских резолюций. Происходили и съезды под монопольным влиянием большевиков. В «Рабочем пути» я вижу целый ряд отчетов о таких съездах; их резолюции варьируют хорошо знакомые нам темы, перечислять и цитировать их не стану.
Мне хочется по поводу фронта упомянуть только вот о чем. Фронтовые делегации не только снова ходили вереницами в Смольный и не только выступали на больших советских собраниях со своими наказами и речами. Они, кроме того, упорно искали интимной беседы и непосредственных авторитетных разъяснений от старых советских лидеров. Но было не до них. Их почти не принимали.
Когда удавалось поймать лидера, он отсылал в «отдел» за казенной справкой. Беспартийные или эсерствующие делегаты, разочарованные и озлобленные, немедленно обращались в сторону большевиков. В Смольном они изливали им душу, а на фронте становились проводниками их влияния… Нашу редакцию (как, вероятно, и другие) люди из окопов в те времена буквально заваливали письмами. Это были замечательные человеческие документы. Изливая свои души до конца, солдаты показывали, во что превратила их нестерпимая страда войны. Только конец ее – больше ничего не нужно. Безразличны и партии, и политика, и революция. Поддержат всех, кто покажет хоть призрак мира…
В общем, тут не могло быть опасений. Если фронт не поддержит активно, то он не будет активно враждебен. Если не будет полезен, то не будет и вреден. Беспартийная и эсеровская масса будет легко ассимилирована большевистским меньшинством. И надо думать, что даже «сводные отряды» нелегко развернут свои операции против большевиков в такой атмосфере.
