По существу дела, переворот совершился в тот момент, когда Петербургский гарнизон, долженствующий быть реальной опорой Временного правительства, признал своей верховной властью Совет, а своим непосредственным начальством – Военно-революционный комитет. Такое постановление, как мы знаем, было принято на собрании представителей гарнизона 21 октября. Но этот акт в данной беспримерной обстановке имел, можно сказать, абстрактный характер. Его никто не принял за государственный переворот…
Не мудрено. Ведь это постановление фактически не изменило положения; ведь реальной силы и власти у правительства не было и раньше: вся реальная сила в столице уже давно была в руках большевистского Петербургского Совета, а между тем Зимний оставался правительством, а Смольный – частным учреждением. Теперь гарнизон объявил официально, urbi et orbi,[175] что он не признает правительства и подчиняется Совету. Но мало ли что говорится в Смольном, где нет никого, кроме большевиков!
Между тем это факт: уже 21 октября Временное правительство было низвергнуто и его не существовало на территории столицы… Керенский и его коллеги, называясь министрами, сохраняли полную свободу распоряжения собой и что-то делали у себя в Зимнем; на многих территориях страны их еще признавали правительством (где Советы не были большевистскими); кроме того, Керенский и его коллеги могли иметь реальную опору вне столицы и могли, говоря теоретически, разгромить большевиков вместе с их Петербургским гарнизоном; главное же – никакая новая власть не была объявлена, и положение было временным, переходным. Положение было такое же, как 28 февраля, когда гарнизон столицы обратился против царского правительства, а новой власти никакой не было; когда царь Николай был на свободе и что-то делал в Ставке; когда он еще признавался властью на многих территориях страны и еще мог найти верные войска, чтобы разгромить восставшую столицу…
И все же правительство было уже низвергнуто 21 октября, как царь Николай – 28 февраля. Теперь оставалось, в сущности, завершить сделанное дело. Оставалось, во-первых, оформить переворот, объявив новое правительство, а во-вторых, фактически ликвидировать претендентов на власть, достигнув тем самым всеобщего признания совершившегося факта.
Значение этого факта, совершившегося 21 октября, было неясно не только обывателю и стороннему наблюдателю, оно не было ясно и самим руководителям переворота. Загляните в воспоминания одного из главнейших деятелей октябрьских дней, секретаря Военно-революционного комитета Антонова-Овсеенки. Вы увидите полную «несознательность» в области внутреннего развития событий. Отсюда проистекала и бессистемность, беспорядочность внешних военно-технических мероприятий большевиков. Это могло бы кончиться для них совсем не так удачно, не имей они дело с таким противником. Было счастье, что противник был не только несознателен, но и совершенно слеп, и не только слеп, но и равен нулю в смысле реальной силы…
Но тут надо считаться вот с чем: ни Смольный, ни Зимний не могли сознавать полностью смысл событий. Он затемнялся историческим положением Совета в революции. Путаница понятий неизбежно происходила оттого, что уже полгода вся полнота реальной власти была в руках Совета, а наряду с этим существовало правительство, да еще независимое и неограниченное. Совет по традиции не признавал себя властью, а правительство по традиции не сознавало себя чистейшей бутафорией… Да ведь и гарнизон-то, в частности, сколько раз выносил резолюции, почти тождественные его вотуму 21 октября. Сколько раз он присягал в верности Совету! И после июльских событий, и в дни корниловщины… А ведь это не только не было переворотом, но даже производилось-то во славу коалиции. Где же тут заметить, что сейчас произошло нечто совсем иное!..
Этого никак не могли заметить в Зимнем. Но этого не оценили и в Смольном. Если бы заметили в Зимнем, то отчаянная попытка в ту же минуту разгромить Смольный была, казалось бы, неизбежной. Если бы оценили в Смольном, то неизбежность такой попытки со стороны Зимнего, казалось бы, должна была быть очевидной, и для ее предотвращения было бы необходимо ликвидировать Зимний немедленно, единым духом…
Но нет, дело переворота обеими сторонами считалось еще не начатым. Зимний после вотума 21 октября и ухом не повел. А Смольный потихоньку, ощупью, осторожно и беспорядочно приступил к тому, что казалось сущностью переворота, а на деле было лишь его оформлением и фактическим завершением.
Через несколько часов после собрания гарнизона, в ночь на воскресенье 22 октября, представители Военно-революционного комитета явились в Главный штаб, к командующему округом Полковникову. Они потребовали права контрассигновать все распоряжения штаба по гарнизону. Полковников категорически отказался. Представители Смольного удалились.
Главный штаб – это был главный штаб враждебной армии. Правильная тактика (по Марксу) требовала, чтобы повстанцы, будучи нападающей стороной, сокрушительным натиском, внезапным нападением разгромили, разорили, парализовали, ликвидировали этот центр всей вражеской организации. Отряд в 300 человек добровольцев – матросов, рабочих, партийных солдат – мог сделать это без малейшего затруднения. В это время никому ив голову не приходила возможность такого набега… Но Смольный поступил иначе. Большевики пришли к врагу и сказали: мы требуем себе власти над вами.
Акт Военно-революционного комитета в ночь на 22 октября был совершенно излишним. Он мог оказаться весьма опасным, если бы вызвал достойный ответ со стороны штаба. Но он оказался совершенно безопасным. Командующий округом не понял этого акта и не дал достойного ответа. Он мог арестовать делегатов «частной организации», которая (подобно Корнилову 26 августа) требует себе власти над высшей военной властью и вступает определенно на путь мятежа. Затем Полковников мог, собрав 500 юнкеров, офицеров и казаков, сделать попытку разгромить, разорить, парализовать Смольный, и в данный момент он имел немало шансов на удачу. Во всяком случае, казалось бы, ему больше ничего не оставалось делать.
Но штаб ничего не понял. Да и в самом деле: ведь это не в первый раз Совет желает контрассигновать его распоряжения. Ведь в апрельские дни нечто подобное было объявлено по гарнизону даже без всякого предупреждения: командующему не выводить войск из казарм без разрешения таких-то советских меньшевиков и эсеров. И никакого тут не было мятежа и переворота. Отлично объяснились с Гучковым и Милюковым в контактной комиссии. Зачем же сейчас думать о переворотах, о мятежах?.. Полковников ответил категорическим отказом. Делегаты ушли ни с чем. Все в порядке.
На другой день, в воскресенье, командующий округом давал журналистам компетентные разъяснения о сущности происшедшего конфликта. Дело, видите ли, в том, что правительство не пожелало утвердить комиссара, присланного в штаб Петербургским Советом. Правительство не хочет признать на таком посту большевика. К тому же при штабе уже есть комиссар, присланный ЦИК. Кроме того, в частях Петербургского гарнизона в последнее время усиленно идут перевыборы комиссаров частей: меньшевики и эсеры выбрасываются, а на место их всюду ставятся большевики. Правительство опротестовывает выборы… Вот в чем сущность конфликта. Но надо надеяться, что он будет улажен. Тем более что День Совета, как видим, проходит спокойно.
Все внимание Зимнего и штаба было приковано к уличным выступлениям. На случай их «меры принять!». Но выступлений нет. Стало быть, все в порядке. Можно заниматься очередными делами.
В воскресенье, 22 октября, совет министров ими занимался. Подписана отставка Верховскому. На его место был пожалован реакционный генерал Маниковский. Не признано возможным отказаться от посылки Терещенки на Парижскую конференцию. Но в качестве дани назревающему оппозиционному предпарламентскому блоку была решена уступка: в члены делегации кроме Терещенки были пожалованы Коновалов и Прокопович.
Впрочем, глава правительства вник и в дело охраны порядка. Он хорошо усвоил себе существо конфликта между штабом и Смольным. Полковников подробно доложил ему, в чем дело. Умных и государственных людей не собьешь с толку: Москва некогда сгорела от копеечной свечки; мировая война не столь давно началась из-за убийства австрийского наследника, а конфликт между Смольным и штабом возник из-за неутверждения комиссаров…
Ясно-то оно ясно, но все-таки Керенский, по слухам, стоял за окончательную ликвидацию Военно-революционного комитета. Керенский был решителен. Но… его убедил Полковников немного подождать: он уладит! А кроме того, как сообщают «Известия», Керенский в воскресенье имел на эту тему беседу с некоторыми членами ЦИК (не с Гоцем ли, почтенные «Известия»?), которые ему заявили, что «в этом конфликте они безусловно на его стороне, но просят его воздерживаться пока от активной борьбы, так как надеются разрешить конфликт мирным путем, посредством переговоров членов ЦИК с Петербургским Советом». Очень хорошо и мудро! Керенский стал ждать…
