Видимо, в ту же ночь Керенский и Багратуни распорядились о вызове в Петербург батальона самокатчиков. Батальон было двинулся, но потом решил запросить Смольный: зачем его зовут и надо ли идти? Смольный «с братским приветом», конечно, ответил, что совсем не надо…
Вообще с вызовом особо надежных войск дело обстояло негладко, очень негладко. Но особенно тревожиться нечего. Ведь это только на всякий случай. Может быть, никакого выступления не будет. День Совета прошел без всяких эксцессов… Правда, большевики осуществили свое решение: распоряжения штаба действительно контролируются на местах комиссарами частей. Но все же распоряжения исполняются.
Какие же именно штаб делал распоряжения в эту ночь и на следующий день? Это были распоряжения о караулах и нарядах. Их контролировали, но выполняли. И караулы, и наряды несли в эти сутки, можно сказать, блестяще. Полковников ставил это на вид. Стало быть, все в порядке.
В понедельник, 23-го, с утра в Предпарламенте при довольно пустом зале мирно текли скучные прения поспешней политике. Вчера была какая-то тревога, был бурный День Совета, но все миновало, и серьезные люди перешли к своим очередным делам… Говорили разные микроскопические фракции. С ораторами лениво перекрикивались зевающие депутаты.
Я не помню оживления и в кулуарах. Не помню никакой особой реакции на чрезвычайные события. Большевики? Ну ведь они всегда… Я атаковал товарищей по фракции и требовал обсуждения общеполитической проблемы. Но, несмотря на сочувствие многих, из этого ничего не выходило. Мартов и его верные Мартынов, Семковский, Астров решительно саботировали, ссылаясь на то, что еще будут наши выступления, будет резолюция по внешней политике и мы скажем все, что надо. Мартов по-прежнему считал несвоевременными решительную атаку и курс на немедленную коренную ликвидацию керенщины…
А в Смольном в эти часы все шло своим порядком. Заседал Военно-революционный комитет. Тут же для связи находились представители от каждого полка. Работа была непрерывной. Но работали одни большевики. Их партийная военная организация, конечно, поступила в полное распоряжение комитета… Было избрано бюро: председатель Лазимир, его товарищ Подвойский, секретарь Антонов, члены Садовский, Сухарьков. Как видим, все люди не особенно именитые, а иные просто никчемные. Но тут же работали и крупные организаторы: Свердлов, Лашевич и – всему венец – Троцкий.
Смольный в эти дни сильно преобразился. Отделы ЦИК почти не работали. Их чистенькие комнаты во втором этаже были закрыты. Но Смольный гудел новой толпой совсем серого вида. Было грязно, заплевано, пахло махоркой, сапогами, мокрыми шинелями. Всюду сновали вооруженные группы матросов, солдат и рабочих. Непрерывной чередой тянулись всякие ходоки и делегаты частей по лестнице в третий этаж, где пребывал Военно-революционный комитет. Но главная толкотня была внизу, около комнаты № 18, где помещалась большевистская фракция Совета…
В эти дни тут уже было несколько сотен провинциальных делегатов, приехавших на съезд. Это были кадры полезных работников, первоклассных провинциальных организаторов и ораторов, поступивших в распоряжение Военно-революционного комитета. Однако эти слова надо понимать весьма относительно: эта квалификация не исключает очень низкого культурного уровня и совсем нежного политического возраста огромного большинства из этой делегатской массы. Если на первом, июньском съезде в кадетском корпусе мы имели дело с меньшевистско-эсеровской интеллигентской обывательщиной, мещански косной и находящейся в плену у бульварной прессы, то сейчас перед нами была совсем серая масса, «серая сотня», носительница стихийного духа, разгулявшегося по лицу русской земли.
Ныне были «приняты меры» к охране Смольного. У некоторых дверей стояли вялые часовые. Внизу дежурили караулы. А в подъезде между колоннами под чехлом дремала трехдюймовка. Но сомнений тут быть не могло: хороший отряд в пятьсот человек был совершенно достаточен, чтобы ликвидировать Смольный со всем его содержанием… Так же как было достаточно такого отряда 28 февраля, чтобы разгромить Таврический дворец и направить всю революцию совсем по иному руслу…
В заседании Военно-революционного комитета решались важные дела. Прежде всего была составлена и отдана для распубликования следующая прокламация к населению Петербурга:
«В интересах защиты революции и ее завоевании от покушении со стороны контрреволюции нами назначены комиссары при воинских частях и особо важных пунктах столицы и ее окрестностей. Приказы и распоряжения, распространяющиеся на эти пункты, подлежат исполнению лишь по утверждении их уполномоченными нами комиссарами. Комиссары, как представители Совета, неприкосновенны. Противодействие комиссарам есть противодействие Совету. Советом приняты меры по охранению революционного порядка от контрреволюционных и погромных покушений. Все граждане приглашаются оказывать всемерную помощь комиссарам. В случае возникновения беспорядков надлежит обращаться к комиссарам Военно-революционного комитета в ближайшую воинскую часть».
Какое практическое значение могла иметь эта прокламация? Разумеется, ни малейшего. Большевистской защите от контрреволюции обыватель не поверит, а рабочим районам и казармам эта дипломатия не нужна. Что же касается каких-то беспорядков, то никто из «граждан», конечно, не стал бы обращаться за содействием к каким-то большевистским комиссарам… Результат прокламации мог быть только один: население столицы могло усвоить то, что ему вбивали в голову: мы, большевики, начали восстание против законной власти.
Зачем это вбивалось в головы всем и каждому при полном воздержании от боевых действий, мне не вполне ясно. Но положение правительства казалось теперь совсем невыносимо. Казалось, после этой всенародной пощечины должна немедленно произойти схватка.
Но все было тихо… Делает ли Смольный глупости или играет с Зимним, как кошка с мышью, провоцируя его нападение? Решил ли уже Зимний сдаться за безнадежностью борьбы или «мудро» не идет на провокацию, выжидая момента?
Что предпринимали в штабе и в Зимнем в эти часы, мне совершенно неизвестно. Вероятнее всего, ждали, пока меньшевистско-эсеровские лидеры уладят «конфликт», отстояв для неограниченных и полномочных правителей их прежние положения опереточных министров.
Однако, насколько я знаю, ни ЦИК, ни «звездная палата» не предпринимали никаких мер воздействия на Смольный. Бесполезность переговоров была очевидна. Не рискуя быть жестоко осмеянными, Дан и Гоц могли бы явиться в Смольный только в том случае, если бы они решительно поставили крест на всяком контакте с буржуазией и категорически присоединились бы к большевистской платформе мира и земли. Но до этого было далеко.
Именно в эти дневные часы Дан был в Смольном. Но не для переговоров с большевиками. Он собрал меньшевистских делегатов и наставлял их по «текущему моменту». Коренная реконструкция власти, говорил он, сейчас несвоевременна, но частичное обновление кабинета возможно и нужно в связи с «новым курсом политики демократии». Новый курс состоит в решительной политике мира. Для нее, пожалуй, придется пожертвовать Терещенкой. Мирные переговоры, по мнению Дана, это дело ближайшего будущего.
Все это, конечно, был существенный прогресс, но идти к большевикам для переговоров о «ликвидации конфликта» с таким багажом было бесполезно. Да советские лидеры об этом, видимо, и не думали, занимаясь текущими делами в своих фракциях и в Предпарламенте… Впрочем, на вечер 23-го было назначено заседание бюро ЦИК. Оно должно было состояться в Мариинском дворце. В порядке дня было большевистское «выступление»…
А пока все, что сделал ЦИК для «ликвидации конфликта», выразилось в прокламации, опубликованной комиссаром «звездной палаты» при Главном штабе. Таковым состоял некто Малевский. И за душой у него не нашлось ровно ничего, кроме голого требования спокойствия и порядка во избежание гражданской войны, которая будет на радость врагам революции.
Этого было явно недостаточно. Если правительство, ничего «решительного» не предпринимая, ждало, пока ЦИК ликвидирует конфликт, то ведь так всегда было. Ведь здесь искони сосредоточивались все надежды наших полномочных, независимых, неограниченных. Ведь таков был древний закон и порядок: в «нормальное» время неприхотливым звездоносцам давали пинка, требуя, чтобы они помалкивали на задворках и не совали нос в государственные дела; в острые же моменты им кричали: спасайте, на то вы и существуете!.. И до сих пор малых ребят из Зимнего всегда спасали дядьки Смольного.
Но сейчас дядьки были выжиты из Смольного. Там теперь жили серые волки. А дядьки оказались не только беспомощны, но и нераспорядительны. Они забыли свои обязанности и занимались текущими делами, когда волк уже разинул пасть. Ведь это прямая измена! Ведь они предают неограниченных!.. Малое дитя, если бы видело как следует опасность, имело бы все основания кричать не только от страха, но и от обиды. Но дело-то в том, что дядьки прозевали опасность не только для господского дитяти: ведь пасть была разинута и для них самих.
