Все ближе и ближе… Ближе… И громче… разрушающий, сметающий все на пути ураган… Ярость, несущаяся во тьме… Рев… Неистовство… Оглушающая буря, влекущая свой гром сквозь ночь… Всесокрушающая сила, рвущаяся из тьмы… Никто не поможет… Совсем одна… Все громче… Пискливый стон. Внезапный визжащий вихрь… Сияющий свет, превращающийся в одну слепящую, опаляющую вспышку… Такая счастливая семья… Моя маленькая дочурка… Смотри, Кит, смотри… Моя маленькая дочурка… Ты получишь свое… Ты получишь свое…
Он услышал визг тормозов, почувствовал вызывающий дурноту запах паленой резины. На долю секунды Свендсен застыл, склонившись над сиденьем, с влажным от пота лицом. Холодок, пробежавший по спине, поверг его в дрожь. Свендсен выпрямился и вяло пошел вперед, сжимая в руке связку ключей.
Дора лежала ничком. Это зрелище даже не казалось отталкивающим. Просто маленькая скрюченная фигурка в очень дорогой шубке, лежащая в сточной канаве Манхэттена. Богатая дочь богатого Ледьярда Корвита из «Анилиновой корпорации», лежала ничком в грязной канаве, убитая точно так же, как была убита ее сестра.
25
Четверг, 2 июня, утро
Сапфирово-синее небо сияло сквозь зеленую листву; раскаленная пустынная дорога лежала, словно кошка, дремлющая под утренним солнцем. Все было по-прежнему: ветерок из открытого окна, жужжание насекомых в траве, пышное цветение весны. А от земли поднимался теплый сладкий аромат жимолости.
Но не было смеха, этой песни юных сердец.
В облаке желтой пыли по дороге неохотно ползла машина. С одной стороны от дороги рос густой кустарник, с другой лежали волнистые зеленые холмы, исчезающие в дымке. Покрытые густой листвой, деревья отбрасывали тени на поросшие травой склоны, скрывали от глаз жавшиеся к склонам холмов дома.
Бурый кирпичный особняк был покинут. Плющ покрывал уродливые стены, кипарисы стояли вокруг, будто часовые. Молодая трава разрослась и теперь покрывала даже подъездную дорожку. Черные квадраты окон производили такое же унылое впечатление, как и в тот день, когда он впервые увидел их, и были занавешены тяжелыми шторами, не пускавшими в дом свежий весенний воздух.
Медленно проехав мимо урны и вывески: «Посторонним не входить», машина остановилась у серых колонн портала. Водитель направился было в обход дома, но тут же остановился и криво усмехнулся. Вернувшись, он подошел к парадной двери и на миг обратился в слух, будто ожидая, что кто-то вдруг заиграет «Это случилось в ясную полночь». Но внутри было тихо. Человек позвонил и стал ждать.
Медленно ползли секунды. После громкого и долгого шума мотора, здесь, казалось, стояла мертвая тишина. Человек прихлопнул севшую на руку мошку и вытер лоб тыльной стороной ладони. Жаркое солнце заливало светом фасад дома, тени нигде не было. Нетерпеливо посмотрев вверх на темные безжизненные окна, человек заломил шляпу на потный затылок и уже собрался позвонить снова, когда услышал в доме шаги.
Дверь открылась, и на улицу выглянул Уэймюллер.
Былая подтянутость дворецкого куда-то исчезла. На облике лежала печать заброшенности — под стать всему дому. Прядь темных волос на затылке стояла дыбом, одежда была слегка помята.
При виде посетителя его глаза враждебно сощурились.
Несколько секунд длилось молчание. Наконец пришедший сказал:
— Значит, вы все еще здесь. — В его голосе сквозили осуждающие нотки, как будто он был недоволен видом дворецкого.
— Ну… — произнес Уэймюллер. Это было не очень-то дружественное «ну» человека, который явно не хочет здороваться, но вынужден сказать хоть что-нибудь. «Ну», означающее: «Какого черта вам нужно?» И еще: «Я все время знал, что в вас есть что-то фальшивое».
Посетитель задумчиво посмотрел на дворецкого, потом отодвинул его в сторону и шагнул в прихожую. Все было как прежде, только теперь промозглая мрачная темнота сменилась прохладным полумраком, даже приятным после палящего солнца снаружи. Гость немного постоял, привыкая к темноте. Краски понемногу сходили с его лица.
Когда глаза приспособились к полумраку, он различил стенной шкаф, из которого Дора достала свою шубку, готовясь в последний раз выйти из дома. Он увидел все ту же старомодную унылую гостиную, в которой Дора с необыкновенным самообладанием спросила: «Но почему же вы забираете Хильду, мистер Свендсен?» Мертвая старая комната выглядела так, будто ни один человек не входил в нее с того январского вечера, когда Дора покинула дом навсегда. Даже кресло, в котором она сидела, казалось, все еще хранит отпечаток ее тела.
Посмотрев на витую лестницу, исчезавшую во мраке наверху, он подумал, что вот-вот увидит надменные глаза Доры, услышит ее шаги по мягкому ковру. Вот-вот ее глаза окинут его высокомерным взглядом и она скажет: «Интересно, Свендсен, а вы то что делаете в этой части дома?»
Но теперь он уже не боялся ее надменности. Теперь он знал, что это лишь притворство, личина, призванная одурачить весь свет. И ведь получалось же. Она обманула всех, кроме Хильды. Каким-то образом Хильда раскусила ее, возможно, сама того не понимая. Она знала обеих своих сестер. Холодную, внешне бесчувственную старшую, и веселую, но, вероятно, жестокую младшую.
Хрупкая Хильда, стоящая между ними. Знающая о порочности, лелеемой в Киттен со дня ее рождения, о боли, которая разрасталась в душе Доры, будто сорняк, целых двадцать четыре года. Она толком не сознавала, что за силы бурлят вокруг нее, но была несчастна, потому что чуяла неладное. Хильда не ведала, какие мысли бродят в головах сестер, но постоянно испытывала безотчетный страх.
Свендсен резко отвернулся от лестницы и перехватил пристальный взгляд Уэймюллера. Дворецкий как-то странно изучал его. Посмотрев вверх, на темную лестницу, он неожиданно улыбнулся.
— Вы тоже это чувствуете, правда? — Доверительным тоном спросил он.
Свендсен неохотно посмотрел ему в глаза, в них было какое-то весьма неприятное выражение.
— Что чувствую? — осторожно спросил он.
Продолжая улыбаться, дворецкий неопределенно взмахнул рукой.
— Атмосферу этого дома. Знаете, иногда у меня появляется очень странное ощущение. Мне кажется, что в один прекрасный день откроется запертая дверь, и оттуда выйдет Киттен. Она спустится по этим ступеням, такая же, как всегда — с развевающимися волосами и высоко поднятой головой. И окликнет меня, как делала всегда, и в синих глазах будут смешинки. «Уэймюллер, — скажет она, — когда они начнут трезвонить, отвечайте, что я вернусь в четыре».
Едва заметная дрожь пробежала по телу дворецкого, когда он смотрел на винтовую лестницу. Казалось, он и сейчас видит белую ручку на перилах, стройную фигурку, легко сбегающую вниз.
— Вы ее не знали, а я знал. Такие не вдруг умирают. Мне даже в голову не приходило, что ее нет там, наверху. Подумать только, все это время мы считали, что она там, в той комнате. А никого не было! Только лживая притворщица.
Бывший шофер посмотрел на Уэймюллера, потом решительно отвел глаза.
— Где мисс Корвит? — резко спросил он.
Уэймюллер не шелохнулся, как будто и не слышал. Несколько секунд он с отсутствующим видом размышлял о девушке, которая «не вдруг умирает», но, тем не менее, умерла в одночасье. Потом вздохнул и посмотрел на полицейского.
— Мисс Корвит? — рассеянно переспросил он.
— Да, — едко ответил Свендсен. — Мисс Корвит. И не спрашивайте меня, которая из них.
Дворецкий захлопал глазами, лицо его окаменело.
— Посидите в гостиной, — равнодушно сказал он. — Я посмотрю, дома ли она.
Свендсен шагнул было в сторону гостиной, но остановился и крикнул вслед дворецкому:
— Я подожду в кабинете. И скажите ей, что я не уйду, пока она не будет дома.
Фарфоровый котенок все еще стоял на каминной полке, устремив в никуда синие глаза. Свендсен потеребил пальцами губу, взял игрушку, повертел ее в своих больших грубых ладонях и потянул за веревочку. Потом поставил котенка на место и задумчиво побарабанил пальцами по камину, глядя в полумрак соседней комнаты.
За спиной послышались шаги. Свендсен быстро повернулся к двери, но сразу же расслабился и перевел дух.
В дверях стояла миссис Корвит.
Ее вид поразил его. Он никогда видел ее счастливой, но, тем не менее, она всегда была красиво одета, седые стриженые волосы были тщательно уложены, а неулыбчивое лицо искусно подкрашено.
А женщина, стоявшая в дверях, была совсем старухой. Стройное тело болезненно исхудало, седые волосы растрепались, лицо подернулось сеточкой морщин.
Неестественно отрешенная, она казалась призраком в этой темной комнате. Плечи окутывал полумрак, туфли сливались с ковром, как будто женщина приросла к полу мертвого дома. Только лицо и руки белели в темноте, будто желе, которое вот-вот задрожит и потечет, подобно амебе.
