О великолепной светской даме напоминали только гордо расправленные плечи и непроницаемые глаза. Она стояла в дверях и смотрела на шофера без удивления, без ненависти. Вообще без каких-либо чувств.
Оправившись от разочарования, Свендсен глядел на нее робко, как школьник на директора. У него был несчастный вид.
Не дав ему раскрыть рта, миссис Корвит безжизненно произнесла:
— Я ждала вас.
Последовало долгое молчание. Рядом с взволнованным Свендсеном женщина казалась совсем окаменевшей. Ее тусклые глаза смотрели на него без любопытства или нетерпения. Глаза человека, который уже никогда не испытает нетерпения, потому что впереди — только смерть.
— Вы меня ждали?
— Да.
— Но… как вы…
— Вы приехали за Хильдой. — Эти слова слабым эхом повисли в воздухе. Наблюдая за ней, видя ее размытое лицо, прислушиваясь к тихому, далекому голосу, Свендсен чувствовал себя как под гипнозом.
— Вы… не возражаете?
Некоторое время они изучали друг на друга, она — спокойная, как сфинкс, он — напряженный и смущенный. Миссис Корвит заговорила так тихо, что ему пришлось напрягать слух. Казалось, ее голос угасает, делается призрачным, как и облик.
— Возражаю? — Это слово сбило ее с толку. Она по-прежнему не испытывала никаких чувств и стояла, сложив руки на груди. — Это такое глупое слово. Возражаю ли я? Двое моих детей умерли насильственной смертью. Но к вам это не имеет отношения.
Ее голос сделался усталым, она содрогнулась, словно вот-вот растает в полумраке. Тонкая нить, удерживающая ее в комнате, натянулась. Но миссис Корвит все еще не закончила свою речь.
— Вы очень любите ее? — Тон нисколько не изменился, но Свендсен понял, что она спустилась к нему, чтобы задать этот вопрос. Стараясь заглянуть в едва заметные в темноте глаза, он кивнул.
— Понимаю. — Это звучало как подведение итогов. Она казалась умиротворенной: последнее дело, оставшееся ей на Земле, наконец-то завершено.
Нить порвалась, и фигура стала удаляться. Казалось, она уплывает. Темное платье сливалось с полумраком, туфли тонули в ковре, она медленно утекала, будто эктоплазма. Но, прежде чем фигура растаяла в воздухе, из темноты тихо донеслось:
— Подождите.
Его часы тикали в тишине. Свендсен слышал такое же медленное, ровное тиканье, когда прятался в темном шкафу, чтобы выяснить, кто же эта таинственная пациентка; он чувствовал этот звук, когда стоял в коридоре и слушал признание Доры в убийстве; и вот теперь опять в пустом старом кабинете. Казалось, тиканье часов обретало особое значение в этом полном воспоминаний доме. Только попав сюда, он обратил внимание на этот звук, который отныне всегда будет ассоциироваться для него с тесным и душным стенным шкафом, с голосом Доры и с тем чувством одиночества, которое он испытывал сейчас. Свендсен ждал. Он мечтал узнать, только ли боль и смерть наполняют этот дом, или же в нем есть еще и надежда на счастье.
— Что вам угодно?
Вздрогнув, Свендсен поднял глаза. Голос звучал негромко, но жутковато, потому что в нем слышалась ненависть.
Хильда стояла в дверях. Влажно блестящие волосы растрепанными прядями ниспадали на плечи. Пудра уже не скрывала темных кругов вокруг покрасневших глаз; румяна больше не придавали красок бледному лицу. Темные округлившиеся глаза горели от злости.
Увидев ее, Свендсен почувствовал внезапный холодок в груди. Он заметил, что ее черты так же расплывчаты, а фигура так же тает во мраке, как прежде фигура матери. Она тоже была похожа на призрак, только полный ненависти.
Свендсен крадучись подошел к окну. Резко дернув за шнур, он раздвинул тяжелые занавески. Яркие желтые лучи хлынули в комнату, в полосе света трепетали мириады пылинок. Темная комната, такая мрачная всего минуту назад, перестала быть мрачной и сделалась просто старой. Массивный камин превратился в груду камня с дурацкой игрушкой наверху. Темный провал двери, уходящий в никуда, словно зазеркалье Алисы, стал всего лишь входом в музыкальный салон. А фигура в дверях уже не была бесплотным видением.
Неряшливая девушка в помятой одежде, с нечесаными волосами, стояла и терла отвыкшие от света глаза.
Свендсен подошел и взял ее за руку. Хильда напряглась. Он резко повлек ее к окну и распахнул его. Теплый воздух хлынул в дом, принося с собой свежий запах земли и травы.
Повернувшись спиной к окну, Хильда холодно посмотрела на Свендсена.
— Что вам надо? — повторила она.
Свендсен угрюмо взглянул на нее. Заострившиеся от усталости черты, глаза, полные ненависти и боли. И развернул ее лицом к свету. Зная, что сопротивляться бессмысленно, Хильда уставилась в пространство.
Земля поросла густой зеленой травой, а та — сорняками. Листья плюща, еще маленькие, лезли в комнату. Над склоном холма блестел на солнце шпиль церкви, рассыпавший яркие стрелы.
Свендсен выглянул на улицу и, глубоко вздохнув, следил глазами за черной птицей с красным пятном, которая перелетела через стену, почти задев ее, и красиво опустилась на землю, но тотчас опять поднялась и исчезла за поворотом дороги.
— Когда вы в последний раз были на улице? — спросил Свендсен.
Хильда отвела невидящий взор от высокого дерева и с недоумением посмотрела на него. Затем ее приоткрытые губы сжались, и она выдернула руку из его руки.
— Почему вы не уходите?
Вытащив из кармана сигареты, Свендсен закурил и выкинул спичку в окно, не отрывая взгляда от девушки.
— Ваша мать сумела понять. Она знает, что я не виноват.
С минуту Хильда смотрела ему в глаза, затем перевела взгляд на дорогу. Сцепив пальцы, она резко сказала:
— Вот и прекрасно. Теперь вы исполнили свой долг и можете смело смотреть в лицо создателю. Уходите, пожалуйста.
Свендсен попытался развернуть ее, но Хильда вырвалась. Несколько секунд она не двигалась, потом гневно проговорила:
— Разве вы не понимаете, что я испытываю? Не понимаете, как мне больно вас видеть? Вы хотели, чтобы я выглянула на улицу? И прекрасно, я выглянула. Хотите знать, что я увидела? Я увидела Киттен, сидящую в саду и смеющуюся. Я увидела Фрэнсиса, нажимающего на клаксон своей машины, и Дору, выбегающую из дома, чтобы сесть рядом с ним. Они везде, куда бы я ни посмотрела. Киттен, спускающаяся вниз в вечернем платье. Дора, сидящая поджав одну ногу, как ей нравилось. Они всегда здесь, но я не могу приблизиться к ним. Я захожу в комнату, а они только что вышли. Я поворачиваюсь, а они только что исчезли. Когда я прохожу мимо двери, я жду, что кто-то из них крикнет: «Зайди на минутку, Хильда! Я хочу показать тебе мое новое платье». Выходя к столу, я жду, что кто-нибудь вот-вот начнет жаловаться на меню. У нас всегда было так весело, так шумно. Дом наполнялся гвалтом и смехом. А теперь здесь нет ничего. Нет сестер. Ни Доры, ни Киттен. И это вы увели Дору. Сначала я не понимала. Но теперь знаю. Вы пришли сюда с вашими уловками и перевернули нашу жизнь с ног на голову. Это вы довели Дору до самоубийства. Из-за вас моя мать никогда больше не сможет ходить с поднятой головой. Вы рассказали моему отцу, как умерла Киттен, и это чуть не убило его. Вы расставляли свои ловушки, вы шпионили за нами. А теперь вернулись и ждете, что я скажу: «Как вы хорошо поработали!» Вы ждете, что я встречу вас с распростертыми объятиями, забуду, прощу. Так вот, я не тот человек, который забывает и прощает. Я не из тех, кто подставляет другую щеку. Я ненавижу вас. И всегда буду ненавидеть. А теперь уходите. Убирайтесь, и побыстрее. Я не хочу больше вас видеть. Я не хочу…
— Ваша беда, — устало сказал Свендсен, — в том, что вы не умеете плакать.
Его тихая мягкая речь подействовала на Хильду, и она умолкла. Ненависть в ее глазах сменилась удивлением. Губы разомкнулись.
Не давая ей перевести дух, Свендсен поспешно продолжал:
— Послушайте меня. И на этот раз постарайтесь понять. В вашей головке, видимо, все перемешалось, если вы готовы обвинить меня в своих бедах. Да, это я довел их до логического конца. Но не я накликал их. После смерти Киттен ваш отец был конченым человеком. А Дора все равно рано или поздно покончила бы с собой. И ваша мать оказалась бы точно в таком же положении, как сейчас. Если бы вы не довели себя почти до сумасшествия непрерывными размышлениями о случившемся, вы бы знали, что от меня вообще ничего не зависело. Я виноват лишь в том, что появился здесь и объяснил вам, что к чему. Может быть, именно это вас и задевает. Если бы у вас была хоть капля здравого смысла, вы бы поняли, что все беды начались в тот миг, когда этот ребенок родился. Это было растение-паразит, посаженное вашим отцом и много лет росшее в этом промозглом нездоровом доме, пуская корни в ваших душах. А потом, когда оно, наконец, отравило всю вашу жизнь, весьма кстати появился я, и теперь вам есть, на кого свалить всю вину. Не на вашего отца, не на Киттен и не на Дору. А именно на меня. Вы говорили о веселье в этом доме. Кого вы хотите обмануть? Конечно, здесь было столпотворение, конечно, был шум. Но не говорите мне, что здесь было весело. Никто из вас не знал подлинного счастья. Основы вашей жизни прогнили. И если я случился поблизости, чтобы присутствовать при ее крушении, это не значит, что я несу ответственность за порок самой конструкции.
