— Это значит — бить? — Отличный метод воспитания. Данька был возмущен.
— А как вразумлять глупых и не разумных детей? Только так. Капитан мне постоянно говорил, что я — не родив, ленив и прожорлив. Так оно и есть. — Мальчишка оперся подбородком на поджатые колени. Обнял их руками. Спотыкаясь бредут по тропам в голове унылые мысли, не находя дороги. — Вот капитан меня и учил уму-разуму.
Мальчишка делился с Данькой своими глубокими познаниями в педагогике и истине жизни. Таково было всеобщее мнение. Непререкаемое мнение. Толкование простых и понятных заповедей божьих может увести в дебри. Чти отца и мать свою. И дадут розги свое толкование.
— И часто он тебя учил? — Вот изверг, порол почем зря, не иначе.
— Не знаю. Как положено. — В голосе смирение.
Проклятая точка отсчета. Раз в неделю. Часто? Ежедневно?
— Сильно бил? — Допытывался Дэн. Словно разница в силе удара. Измерь боль души. Тяжесть ожидания порки. Гром во время грозы — эхо стонов под куполом неба.
— Нет, не очень. Правда, однажды… Я опрокинул бутылку, — мальчишка всхлипнул, вспомнив тот день, — разлил вино. И он меня плетью по спине.
— Покажи, — попросил Данька. Подозревал, следы побоев остались.
Испанец задрал рубаху, и юнга увидел рубцы на спине парня. Следы от плети на спине. Убить мало этого скота. Он заслужил смерть.
— Это он так учил тебя уму-разуму!
— Да, конечно. Как же иначе? Я ленив, не родив и прожорлив. — Парень каялся в своих кем-то выдуманных грехах. Искал оправдание своему мучителю.
Господи, — думал Данька, — его не просто уродовали физически. Его уродовали морально, заставляя верть, что его избивают в его же благо. Как это возможно?
— Ладно, Хуан, отдыхай. Завтра будем на Тортуге.
Парень прижался к стене, в глазах ужас. Для него это остров смерти, последнее пристанище.
— Меня завтра сожгут? — Надежда и безысходность в голосе.
А как бы Дэн повел себя в такие минуты? Рвал на себе волосы? Плакал? Просил о пощаде? Или выскреб из уголков памяти какую-нибудь гордую чушь: аве цезарь, моритуре те салютант. Славься цезарь, идущие на смерть приветствуют тебя. Дай, Господи, сил в горький час, не сплоховать на лобном месте. Дорогой предначертанной для нас, пройти позволь, не запятнавши чести.
— Не знаю, Хуан. Как-то я сомневаюсь в этом. Сам подумай, кто будет кормить, если все равно убьют, кто будет тратить еду, деньги, если все это все будет выброшено. Ты… Ты лучше помолись, если веришь. Глядишь, твой бог тебя спасет, или капитан передумает. — Как еще утешить парня. Снять камень с души, камень, что бог не осилит.
— Да, я буду молиться, — обещал мальчишка прерывающимся от волнения голосом, — Дева Мария, она заступница. Она заступится за меня. Я в грехах буду каяться. Я покаюсь, и она заступится. И Господь меня простит. Простит. — Сколько веры в его отчаянии.
— Ты не бойся, парень. Я то же попрошу капитана. Он у нас хороший. — Дэн верил, Свен не запятнает себя кровью ребенка.
Данька забрал корзину и ушел. А Хуан сидел в темноте трюма и молился. Каялся в своих грехах, накопленных за все пятнадцать лет своей жизни. Пытался вспомнить, в чем согрешил. Яблоко украл. От работы отлынивал. Что же он еще такого совершил? Грешник пятнадцати лет от роду каялся в грехах знамых и незнамых, ведомых и не ведомых, вольных и не вольных. Он надеялся. Покайся и спасен будешь.
На утро корабли вошли в порт. Бросили якорь. Ждал их солнечный город. Спокойные чистые улицы, дома в белом камне. Приветливый дом Леона, улыбающиеся в морщинках глаза Жанетты. Парни с бака бросали озорные взгляды в сторону причала. "Скиталец" покачивался в ладонях родной бухты. Заботливые руки "смоляных курток" заменят подгнившие доски, просмолят бока. И паруса поднимутся, и искатель ветра выйдет в рассвет. Удачи и наслаждений, парни, вам на берегу.
Свен отдал распоряжения. Оставил за старшего Колина. Положенное роздано команде. Дэн приметил, капитан всегда тщательно одевался перед выходом на берег. Ни малинового пиджака, ни массивных перстней, ни увесистых золотых цепей на шее. Таких здесь не носят. Удачливые разбойники украшают себя перевязями, мушкетами. Может, боятся мелких воришек. Ловкий мошенник и с шеи снимет цепочку. Капитан одевался изысканно. Позволял лишь небольшие небрежности, подчеркивающие отменный вкус капитана.
— Ну, — сказал капитан, Дэн, пойдем на берег. А то Жанетта ждет. Если я не приведу тебя на берег, она мне такое устроит. — И не поймешь, шутит Свен или вправду опасается, что Жанетта разгневается.
— Идем, капитан, — Данька не возражал. Дом Леона стал родным. Там тепло и уютно.
— Дэн, захвати своего пленника, — капитан словно напоминал юнге, что б тот не забыл взять свои вещи. Не пленник, а зонтик какой-то, перчатки.
— Почему моего, капитан? — Лично он никого в плен не брал. Теперь ему, Дэну, за все отвечать? Может еще сбегать хворост собрать?
— Ты же за него так радеешь. Вот и бери, — в голосе: хотел — получи.
Данька пошел, что бы выпустить испанца из трюма. Когда Дэн вошел, парнишка поднял взгляд настороженных глаз. Даже в полумраке трюма они вспыхивали огоньками тревоги.
— Идем, капитан приказал. — Дэн говорил не громко, не хотел пугать подранка.
Парень встал. Сжал кулаки, вовсе не для того, что бы наброситься на стражника, а лишь одолеть себя, свой ужас. Идет, плечи подрагивают. Хуан вылез из темного трюма. Щурился на солнце. Теперь его можно было лучше рассмотреть лучше. Щуплый, худой паренек. Симпатичное лицо. Не складные руки. Плохонькая одежонка. Черноволосый, с глазами как две крупные черные смородины. Беспризорник. Такому ходить по электричкам и петь жалостливые песни. Позабыт, позаброшен с молодых юных лет, а я — мальчик на чужбине, счастья — доли мне нет. Данька похлопал его по спине.
— Не робей. Мы еще поживем, — Дэн хотел подбодрить пленника, но парень не слышал этих слов. Кого не страшит предстоящий день, день смерти. А небеса молчат, не откликаются на мольбу. И синий купол в редких облаках скоро закоптит дым костра. Не ласково нас встретит ключник рая, насупив брови вспомнит о грехах. Дорогу в ад укажет, горестно вздыхая, Архангел, что сидит на облаках.
— Идем, Хуан, на берег. Капитан приказал. — Дэн пошел вперед, а мальчишка, ступая босыми ногами по доскам палубы, плелся следом. В свой последний путь.
Они спустились в лодку. Хуан скорчился на дне. Что-то шептал и украдкой крестился. Жизнь не была к нему щедра и не много дарила тепла и радости. Но это была жизнь. Как страшно шагнуть за грань. Безжалостное небо не даровало отпущения грехов. Ты украл яблоко и съел его. За такой грех твой прародитель Адам заплатил бессмертием.
Один из матросов рассмеялся:
— Кайся, может сегодня Господь примет тебя.
Матросы не испытывали привязанности к испанцам. Для них — это враги. Холодное равнодушие — не более. Капитан произнес:
— Душа его вознесется к небу вместе с дымом костра. — Щека Свена дернулась.
Нет, Друг, — он увидел пламя и искаженное болью лицо, — ты заслуживаешь иной памяти. Жизнь — достойный памятник для тебя. Аллилуйя, аллилуйя, славе тебе боже, и жизнь вечная… Ты достоин памятника жизни.
Хуан только плотнее вжимался в дно лодки. Они добрались до берега. Высадились.
— Идем, Дэн. И этого бери с собой, — капитан пошел вперед, не оглядываясь.
Данька шел рядом с Хуаном. Поглядывал на него. Мальчишка был настолько подавлен, что и не помышлял о побеге. О последнем бесполезном рывке к жизни.
— Все позади. Тебе ничего не грозит. — Прошептал Дэн. — Мы идем к капитану домой. Там тебя не обидят.
Хуан не мог поверить в свою удачу, но надежда разгоралась в его душе с каждым шагом сильнее. Несколько слов, сказанных юнгой, как вода в пустыне, как медный грош, упавший в кружку нищего оборванца. Словно уши и глаза открылись. Он слышал звуки голосов прохожих, мостовую под ногами. Опьяняющий дурман воздуха.
Они шли в дом Леона. Хуан озирался по сторонам, не ведая, что его ждет. Но обретя надежду. Босые ноги ступали по камням, перестали дрожать и подгибаться.
Как обычно их встретил Леон. Широко распахнул двери.
— Капитан! Дэн! Жанетта ждет вас. Соскучилась. Хлопочет на кухне. Как только весть пришла, что наши корабли вернулись, занялась делом. Готовит угощение. А это что? — оборванец не пришелся ему по душе.
— Это, Леон, испанец. Мальчишка. Мы его вместе с кораблем захватили.
Дэн отметил про себя, говорит так, словно к каждому кораблю в нагрузку полагается испанский парнишка. Довесок, без которого золото не отдавали. Пришлось брать.
— Испанец, так испанец. А что мы с ним делать будем? — Леон озадачен. Куда пристроить такое непотребство. Притащат, а ему голову ломать.
— Отведи ему комнату. Дай воды. Пусть помоется. Сам видишь, в дороге пропылился. Будет здесь жить. По хозяйству помогать. — Капитан пожал плечами. Стал оправдываться. — Куда его еще? Жанетте за продуктами сбегать, тебе помочь. Думаю, с этим он справится. Не гнать же на улицу.
