Неожиданно из темноты послышалось:
– Если ты не решишься, тогда, пожалуй, сам переберусь. Посуди: так лучше будет. Понятно, мы жили вместе, когда некуда деваться. Но теперь…
Он ждал. Правду сказать, как-то не верилось, что разговор тот затеян от благих намерений. Но какие причины не доверять? Потому что порой он высокомерно со мной обходился? Или его совет привел к неприятностям? Откуда эта подозрительность? – обругал я себя.
– А что Антонио скажет, если попроситься в комнату Дандоло?
– Ничего не скажет, – равнодушно обронил он. – Его это не озаботит.
– Ты говорил с ним?
Антонио знает, – ответил себе. Он отдал в аббатство вещи Дандоло, ещё подозревая болезнь, но теперь разрешает селиться в той комнате, значит, не видит опасности. Значит, сомнения его разрешились. Или кто-то их разрешил.
*****
6Следующим вечером Ансельми унес свой сундучок во флигель. Я помогал ему: тащил вслед мешок, в который мы уложили его небогатую одежду. Столик он обещал забрать позднее, пока же великодушно разрешил им пользоваться. Я выполнил все его просьбы, хотя во время сборов сильно засомневался, правильно ли поступаю, и печалился, видя, как пустеет комната. Переезд ведет к новому в наших отношениях, какими они станут, я затруднялся ответить, но, очевидно, его уход отдалит нас ещё больше. В мастерской к тому времени я освоился настолько, что почти не обращался за помощью, значит, теперь нам вообще будет не о чем говорить. Видно, так угодно Господу, – в конце концов, я принялся твердить излюбленную присказку, чтобы справиться с волнением и горечью.
Мы перенесли вещи, он вернулся за своей постелью и ушел, не задерживаясь. Ничего не сказал напоследок. Я остался в нашей комнате один. Хотя почему так её называю? Теперь в ней ничего не напоминало, что мы жили здесь вместе. Избавившись от его вещей, комната выглядела больше, но имела весьма неустроенный и грустный вид. Мне в ней было очень неуютно, даже не хотелось следующим вечером возвращаться. Но я скрывал своё настроение: не хватало показать, как для меня это болезненно.
Все уже знали, что отныне Ансельми живет в комнате Дандоло. Моё положение в жилище, как и думал, укрепилось. Итальянцы наперебой твердили: ловко этот малый сумел к нам пробраться, при виде меня нарочито они отпускали остроты и закатывали глаза, но подшучивали беззлобно. А вечером ко мне пришел Марко. Довольно уверенно осмотрелся.
– Как теперь живется?
– Как видишь, – буркнул я.
– Вижу. И в чем, позволь узнать, причина дурного настроения? Неужели из-за его ухода?
Подумал, прежде чем отвечать. С Марко хитрить было незачем.
– Нет, пожалуй, не прямо из-за ухода, но на душе скверно, – признался я. – За что ни возьмусь – заканчивается плачевно.
– Так уж? Вот бы не подумал. Здесь тебя считают везунчиком… Слышал, что говорят?
– Слышал, только мы о разном. Говорим о разном.
– Догадываюсь, о ком ты. По-моему, у тебя лишняя чувствительность ко всему, что исходит от него.
– Ты же не знаешь, как мы с ним познакомились, – возразил я. – И что случилось потом.
– Это стоит такой привязанности? Было бы странно, продолжай он с тобой оставаться.
– Понимаю, Марко. Не думай, что уж совсем ничего не смыслю, – попробовал я улыбнуться.
– Тогда чего хнычешь? Радуйся тому, что про вас известно, а то шептались бы втихую о разном непотребстве.
– Может, вы ждали его ухода, тогда я и вправду глупец, раз для меня он случился как полная неожиданность, – вздохнул я.
– Кстати, ты спрашивал однажды, знал ли я Ансельми до прихода в Париж, – вдруг сменил он разговор.
– Ты вспомнил его?
Марко отрицательно замотал головой.
– Я его не встречал. Но имя мне знакомо. Оно не распространено в Венеции. Не так уж часто можно встретить, поэтому легко запоминается. Если, конечно, он родился в Венеции или…
– Нет, Марко, не в Венеции, – живо перебил я. – Другой город. Вере… Верна… Как это?
Запнулся, стараясь выговорить название.
– Верона? – подсказал он.
– Да, да, – с облегчением произнес я. – Верона.
– В Вероне я не был… Но кто-то о нём упоминал, – он морщил лоб. – Не могу вспомнить.
– Одно время казалось, – продолжал он. – Приятель в разговоре вел речь о неком Ансельми, работавшем на площади возле Большого канала. Тот, кажется, повздорил с хозяином и угрожал отнести жалобу судье. Но нет, не то…
Он задумался. Я замер, опасаясь сбить с мысли. Заметив мою настороженность, он несильно толкнул в плечо, давая понять, что тишины не требуется:
– Скажу, если припомню. В остальном не вижу причины для уныния.
Обсуждать Ансельми не хотелось. Проку от этого ничуть, и то, что накопилось между нами, всё-таки касалось нас двоих, и уж точно – никого третьего.
– Скажи, Марко, а в других мастерских, где тебе приходилось работать, тоже случалось много непонятного? Загадок, одним словом.
Спросил, лишь бы отвлечься. Присутствие Марко было приятно и не имело особого значения, о чем говорить. Он рассмеялся:
– С нашего первого разговора ты говоришь про всякие небылицы. Души зеркал и что-то ещё мерещилось… На этот раз – загадки.
– Но это так, – оправдывался я. – Разве на то, что происходит у нас, ты всегда знаешь ответ? Ничего тебя не смущает?
– Назови хоть одну твою загадку.
– Во-первых, шаги на лестнице, – принялся перечислять.
– Про шаги соглашусь: хорошо бы узнать, только как взяться – непонятно. А что ещё?
– Дандоло, и потом… Странно то, что Ансельми знает о моих догадках про его смерть, хотя я с ним никогда не заговаривал.
– Разговаривать с ним совсем не обязательно, достаточно сказать тому, кто может передать. Я-то думал, работая в мастерской, ты усвоил это правило. Кому ты говорил, кроме меня?
– Отцу Бернару, – сознался я.
Лицо его недоуменно исказилось.
– С чего ты ведешь с ним такие беседы?
– На исповеди, – соврал я. – А почему ты удивился?
– Тогда не жалуйся, сеньор исповедующийся, если кое-что из сказанного тобой станет известно Антонио.
– Вот не подумал, – я насторожился. – Значит, отцу Бернару нельзя довериться?
– В общем, он довольно безобиден. Таким своеобразным способом заботится об интересах мастерской, но поступает разумно. Источник познаний сокрыт, и, выходит, тайна исповеди не нарушена.
– Он хорошо знает ваш язык? Как он смог его выучить?
– Говорят, ездил с поручениями в Авиньон и выучился у тамошних монахов.
– Он связан с Антонио, потому что тот старший в мастерской? – предположил я.
– Антонио он выделяет, хотя к другим вполне дружелюбен. Но не могу представить, что он начнет толковать про Дандоло с Ансельми. Отбросим отца Бернара. Ещё с кем?
– В мастерской – ни с кем.
Марко недоверчиво хмыкнул.
– Тогда действительно странно… А что, помимо мастерской, есть с кем говорить?
– Только Ноэль.
– Ноэль? Ну, Корнелиус, загадка твоя совсем проста и не требует дальнейших размышлений. Ведь они видятся.
*****
7Я ничего не понял.
– Как это – видятся?
– Ну, встречаются, может… Не знаю. Я видел, как они разговаривали. Конечно, не настаиваю, что она ему сказала, но, вспоминая их беседу, исключить не могу.
– Ансельми и Ноэль? – глупо переспросил я.
– Ну да.
– Где?
– В аббатстве.
– Но когда? Марко, ты ошибаешься, – решительно заговорил я. – Со мной она там бывает, уверяю тебя, они никогда не разговаривали.
Прикусив губу, он озадаченно смотрел на меня.
– Да, припоминаю, тебя с ней не было, когда я их заметил.
– Ты хочешь сказать, она бывает в церкви, когда меня там нет?
– Да, частенько бывает.
Я пришел в замешательство.
– И каждый раз разговаривает с ним?
– Ну, может, не каждый… Слушай, я не слежу за ними намеренно, – слабо отбивался он от расспросов.
Но я так разволновался, остановиться не мог:
– Марко, прошу, вспомни, как это было!
– Боюсь, в следующий раз ты потребуешь подслушать, о чем они говорят, – заметил он. – Вспоминать-то особенно нечего. Представь, они просто стоят рядом или задерживаются на выходе, когда проходят другие. Так что не только я, многие их видели. Они не прячутся.
– Почему же ты решил, что она могла ему рассказать?
– Потому что, Корнелиус, какой-никакой опыт у меня имеется. Ты не замечал: вот иногда посмотришь на молоденькую девушку и парня при ней и думаешь: нет, не подходят они друг другу. Ничего у них не выйдет, сколько ни заглядывай он ей в глаза. А иной раз с первого взгляда понятно: здесь-то неспроста. Так что, как я их вместе увидел, так теперь и думаю: она ему вполне могла передать.
Пока он пускался в рассуждения, я кружил по комнате как птица, загнанная в силки. То, что она может пойти в церковь без меня, и в голову не приходило – зачем это нужно? Или кому, – выскочило в голове. Мелочи, касающиеся их, слова или взгляды, на которые раньше внимания не обращал, всплывали теперь в памяти и выглядели подозрительно, разрослись до небывалых размеров. Чего только себе под конец не представлял сгоряча!
