Прошло дней пять, может, шесть, и все эти дни я не ходил в аббатство. План, созревший в моей голове, был до смешного прост и, по сути, ни к чему не вел: если и удастся что-то выяснить, вряд ли покажется убедительным. Но именно своей простотой он мне нравился.
С каждым днем на душе становилось мрачнее, и печаль та не миновала лица, оно выглядело осунувшимся, растерянным. Я тосковал без Ноэль, а ожидание, что случится дальше, изматывало. И ночью не было покоя. Спал мало, больше лежал, неотрывно глядя в темноту или ворочался, не находя себе места. Гадал: сколько придется ждать, и никак не мог решить: что зависит от меня, а к чему лучше бы не притрагиваться. Наконец, судьба смилостивилась, и её колесики медленно задвигались.
Поздним вечером раздался стук. Открыл и увидел Ансельми. С одной стороны, я ожидал его прихода и, кажется, подготовился… Но когда увидел, понял, как надеялся, что именно этого не случится.
– Раньше ты входил, не спрашивая, – заметил я.
Дверь оставил открытой, приглашая войти, но он не двинулся. Что скажет, было понятно без слов.
– Ноэль спрашивала о тебе, почему ты не приходишь на утреннюю литургию.
– Что ты ответил?
– Ответил, что узнаю.
Я выдержал мгновение и задал свой вопрос недоуменно:
– А почему она спросила у тебя?
И почувствовал напряжение. Ответа, такого, чтобы дать сразу, не нашлось, ведь подразумевалось, что они не знакомы, я только рассказывал одному о другом. По тому, как он маялся настороженно, видел: он с усилием подбирает нужные слова.
– Это ты у неё узнай, – наконец, последовал ответ.
– Хорошо, – с некоторым простодушием произнес я. – Пойду завтра и спрошу.
Захлопнув дверь, какое-то время стоял, уткнувшись в неё лицом, не замечая, что неровная деревяшка оставляет царапины.
Первым делом, когда вошел в церковь, я осмотрелся. Ансельми видно не было. А Ноэль стояла, глядя на статую Девы Марии, ту самую, возле которой я молился о прощении… Увидев меня, заулыбалась. Я словно сейчас вижу: картина та навсегда во мне сохранилась. Застывшее в печали и забвении лицо святой и рядом лицо Ноэль, подвижное, тонкое, покрытое легким румянцем, нежные губы полураскрыты… Она не бросилась ко мне, как было однажды, дождалась, пока я пройду через неф.
– Почему ты не приходил столько дней, Корнелиус?
Я сделал знак, что поговорим позже. Она послушно замолчала, но до конца литургии стояла, повернувшись ко мне. Две женщины, из камня и плоти, пожелали моего внимания. Ансельми в церкви тем утром не появился. Я всё время искал его глазами, Ноэль же спокойно внимала молитвам, но может, она знала, что он не придет…
– Я пойду с тобой, – сказал, когда мы вышли во двор.
– Тебе не нужно возвращаться в мастерскую?
– Есть ещё время, – отвечал я и взял её за руку, хотя необходимости особой в том не было: день оказался сравнительно теплый для зимнего.
Мы шли, и временами я прикрывал глаза, рискуя при этом падением, но так, мне казалось, лучше пойму, говорит она правду или старается избежать. Она не замечала моей холодности.
– Я берегу твой подарок, как ты учил, но когда матушки нет дома, достаю.
– И как с ним поступаешь?
– Смотрю на него.
– Наверно, видишь в нём себя? – сухо осведомился.
В чем-то в тот час я походил на Ансельми.
– Случается, вижу, – с легкой усмешкой отвечала она.
– И тогда о чем думаешь?
– Особенно ни о чем… Иногда, правда, удивляюсь, как случилось, что оно оказалось в моих руках. И тогда вспоминаю о тебе…
– Ты скучала без меня, Ноэль? – спросил я, внезапно прервав её.
Она пошла медленнее, осторожным шагом.
– Я беспокоилась – что тебя задержало, почему ты не появляешься?
– Почему ты выбрала Ансельми, чтобы спросить обо мне?
– Как? Ведь он твой друг. Кого же ещё спрашивать?
– Вообще-то есть отец Бернар.
Она смотрела на меня, словно не понимала.
– Хорошо, – согласился я. – Пусть друг. Но разве ты знакома с ним? Просто подошла и спросила? Он не удивился твоему вопросу?
– Почему ты говоришь со мной так? – пробормотала она.
– Ты права, у меня нет на то права расспрашивать тебя, – процедил я. – Если это тайна, не отвечай.
Несколько шагов мы прошли, раздражение зрело в нас обоих. Разговор двинулся не как я задумал. Впрочем, в жизни такое совсем не редкость.
– Мне говорили: ты приходишь в церковь, когда меня там нет. Это верно?
Её рука затряслась, задергалась в моей, ища освобождения, тогда я стиснул руку сильнее. Она вскрикнула.
– Что ты делаешь? Мне больно!
– Мне было больно, когда узнал, – прошипел я, всё более распаляясь от смятения в её глазах. – Зачем ты приходишь?
– Отпусти меня, – она резко вырвалась и бросилась вперед.
Ноги её заскользили, она едва не покатилась по мерзлой дороге. Я нагнал, чтобы поддержать, но она не поняла мои намерения и грубо оттолкнула. Я пытался повернуть её к себе, она вырвалась с такой яростью, что я растерянно отступил.
– Опомнись, Ноэль! Что ты скрываешь?
– Мне нечего скрывать! – почти кричала она. – Я не хочу, чтобы со мной так обращались. С меня довольно упреков от матери.
И, круто повернувшись, она побежала вниз по улице. Как в сновидении, я видел, что фигурка её, неловко взмахивая руками, чтобы не упасть, движется и постепенно теряется из вида. И испытывал странную тяжесть, будто тело срослось с землей и не может пошевелиться…
В мастерской Марко поджидал моего возвращения.
– Выяснил, что хотел? Видел, вы уходили вместе…
Я молчал, словно окаменел.
– Что на этот раз стряслось?
– Ты был прав, Марко.
– В чем?
– Что-то происходит, наверно, между ними, иначе не объяснить.
Нетерпеливый голос звал Марко из глубины мастерской, но он встревоженно оставался рядом.
– Ты от неё услышал?
– Хотел услышать… Но она вырвалась и убежала, я слова не успел вымолвить. Она что-то скрывает, – отвечал в тоске.
– Марко! – снова послышался требовательный окрик, на этот раз Ла Мотта.
Я наспех рассказал ему о приходе Ансельми накануне.
– Странный он всё-таки, этот Ансельми, – лицо Марко кривилось сильнее обычного. – Кто же о нём говорил… Поспрашиваю, пожалуй, может, что скажут, а я вспомню.
*****
9Я не желал нападать на Ноэль, хотел говорить с ней по-иному. Кажется забавным, как я не задумался тогда, что разговор образуют не столько вопросы, но и ответы. Какого ответа я ожидал, – спросите вы. По своему обыкновению предавался бесполезной привычке, сочинял разговор, тратя на это занятие долгие часы размышлений. Лучше, – думал я, – если она скажет, что выбрала Ансельми, потому что робела перед старшими, а он всё-таки её возраста, я бы понял и этим довольствовался. А самое лучшее, что могло прозвучать и рассеять мои тревоги мигом, если бы она сказала, что совет говорить с Ансельми дал отец Бернар, почему бы нет. Всё остальное вызывало подозрения. Настраивало на мысль, что легко спросить, потому что между собой они не раз прежде говорили. Худшим же было услышать ложь – неважно, в каком свете представленную – я верил, что сразу её распознаю. Я всегда чувствовал слова Ноэль, по тому, как она говорила, мог догадаться о настроении. Вероятно, то, о чем пытался учить Ансельми, многое понимал по умолчанию.
И вот я судил о том, что не услышал и почти уверился: Ноэль хочет что-то скрыть, но сказать, что скрывает именно своё отношение к Ансельми, не смог бы… Я не заметил обмана, но, как понял впоследствии, жизнь сможет научить лгать или изворачиваться не каждого. А таким натурам, как у Ноэль, это вообще не свойственно. В щекотливом положении они скорее предпочтут уклониться от разговора, перейти на другое или попросту не отвечать. К такому я оказался совсем не подготовленным, моя неопытность не позволяла выйти из затруднения. Я пожалел, что надумал всё решать сам и отказался от помощи Марко. Впредь решил с ним советоваться, а потому вечером позвал к себе.
Он вошел, ухмыляясь.
– Я здесь частый гость, в этой комнате. Может, пора перебираться?
Шутка удалась, не удержавшись, я подыграл.
– Слухи пойдут, не боишься?
– Слухи? Я сам начну их распускать. Про то, как ты боишься оставаться в темноте и потому зовешь к себе на ночь каждого по очереди.
Я притворился напуганным.
– Что обо мне станут думать?
– Здесь не думают, – отвечал он. – Сразу языком работают.
Мы оба расхохотались.
– Послушай, я спрашивал о твоём друге, – заговорил он, когда отсмеялся.
– Называй его по имени, – попросил я.
– Как скажешь, – он едва заметно усмехнулся. – Поспрашивал тихонько, был ли кто знаком с ним до прихода в Париж или что слышал… И странно выходит: о нём раньше не знали. Словечка не вытянул.
