– Молодец, мало съел, будет чем собаку покормить.
Дед жил всего в десяти километрах от города, но Дима редко у него бывал. Маленьким он ездил с бабушкой к Семену Ивановичу в гости. Тот целыми днями читал газеты, сидя на завалинке, с внуком почти не разговаривал, только изредка подзывал к себе и просил сбегать узнать, не готов ли ужин. Инга Константиновна тоже не испытывала особой любви к родному дяде, ее прямо передергивало, когда тот называл ее «Голиафом».
Дима не представлял, как у такого спокойного, беззаботного человека, которого никто и ничто, кроме любимого пса Джульбарса, не волновало, могло заболеть сердце.
Он посмотрел на часы. Мать если и появится, то не раньше чем через пятнадцать минут. За это время можно успеть чего-нибудь перекусить. Ему очень не хотелось обедать вместе с матерью.
Димка успел дожевать бутерброд и вымыть чашку из-под кофе, когда услышал скрежет ключа в замке.
– Мам, это ты? – позвал он.
– Да, – отозвалась Инга Константиновна.
– Звонила бабушка: Семен Иванович лежит в больнице с инфарктом.
– Что? Какой Семен Иванович? – Мать зашла на кухню.
– Брат бабушки.
– Семен Иванович? А в какую больницу его положили?
Дима пересказал все, что услышал.
– Хорошо, я позвоню, попрошу, чтобы за ним был должный уход. – Инга Константиновна открыла холодильник и достала кастрюльку с гречневым супом. – Тебе греть?
– Спасибо, мам, я пока не голоден. Я пойду к ребятам.
Инга кивнула:
– Только до ночи не гуляй. Я же тебя совсем не вижу.
– Хорошо, – чуть заметно усмехнулся Дима.
Он до вечера не вспоминал о Семене Ивановиче, а когда наконец заявился около полуночи домой, то нашел родителей на кухне. Они о чем-то тихо разговаривали.
«Сегодня странный какой-то день. Все выбилось из установленного порядка», – пришла Димке в голову нелепая мысль.
– Семен Иванович умер, – не своим голосом сказала мать. И всхлипнула. А отец произнес:
– Хоронить его нам придется. У него более близкой родни нет.
Дима пожал плечами. К известию о смерти он отнесся так, словно умер чужой человек: жаль, конечно, но он ведь уже старый был, шестьдесят восемь лет. И еще подумал, что несколько дней каникул пойдут коту под хвост.
Так оно и получилось. Два дня он был «на подхвате» у бабушки, ходил с ней везде. И в церковь тоже. Попозже подошли Инга с мужем.
На похороны пришли все деревенские пенсионеры. Они долго толпились у гроба, но никто не плакал и не причитал. Потом гроб вынесли на улицу, и люди стояли там. Ждали транспорт.
Инга задержалась в хате, искала валерьянку. Она нервничала, страшно нервничала, но сил нарушить традицию и не проводить родственника в последний путь у нее не хватило. Выходя из хаты, она отогнула от зеркала край черного сукна и ужаснулась – на нее смотрело бледное морщинистое лицо семидесятилетней старухи.
В суете про нее чуть не забыли, автобус уже тронулся, когда она вышла на улицу. Автобус проехал немного и затормозил, передняя дверь открылась. Инга двинулась к нему и вдруг застыла на месте. В окнах – одни черные платки...
Иван Алексеевич сделал вид, что не замечает плохого самочувствия жены: похороны ведь, так и должно быть. Да и просто боялся напороться на обычное Ингино: «С чего ты взял, что я болею?!»
Когда автобус поехал, у Инги закружилась голова, она даже вцепилась в кресло, чтобы не свалиться, но до самого кладбища держала себя в руках.
Вид кладбища произвел на нее такое же впечатление, как крест на черта. Она стояла над могилой и думала о том, что ей уже за сорок. И о том, что правы были язычники, когда сжигали трупы. «Ну кому это надо – класть мертвеца в гроб, чтобы его там ели черви. Такие маленькие беленькие червячки, которые заползают через мелкие щели в этот деревянный домик и начинают ползать по телу. А потом они потихоньку начинают грызть мясо, грызут, грызут, пока не останутся лишь белые кости, такие же белые, как и сами червячки. Червячки уползают к следующему трупу, а белые кости, рассадники инфекции, остаются... Сибирская язва, бубонная чума, сифилис... Вся кладбищенская земля пропитана этой дрянью... Зачем сюда приходят? Нельзя, нельзя...»
Когда гроб опускали в могилу, где-то на дереве каркнул ворон, и Инга почти почувствовала, как покойник положил руку ей на плечо. Женщина застонала и пошатнулась. Иван Алексеевич, который стоял рядом, поддержал ее.
– Может, пойдем в автобус? – шепнул он.
Инга покачала головой. Ей не хотелось привлекать к себе лишнее внимание, иначе все эти старушки, которые помнят ее еще девчонкой, начнут суетиться и похороны с поминками растянутся до бесконечности. А она не любила бесконечность: от одного этого слова веяло холодом.
Первые комья сухой земли ударили по крышке гроба, и Инга почувствовала, что ее словно сжали в холодных тисках. Она вновь покачнулась, но Иван Алексеевич приобнял жену и не отпускал, пока не сели в автобус. Инга была бледная и за все время, пока хоронили, не проронила ни слова.
В автобусе услышала, как судачили про нее старухи:
– Ишь, как переживает-то за Семена. А когда жив был, так и не помнил его никто.
– Может, нездешняя?
– Та не, это Клавкина дочь.
Поминки были очень скромными и недолгими, в небольшом кафе на окраине города. После поминок, уже дома, Инга вновь почувствовала себя плохо. Переступив порог квартиры, женщина хотела пройти на кухню попить воды, но голова у нее закружилась, и она упала в обморок. На этот раз Иван Алексеевич не успел подхватить жену. Вдвоем с сыном они перенесли Ингу Константиновну на диван. Они хотели вызвать «скорую», но Инга очнулась и сказала, что обойдется без врачей. Остаток дня ее сильно знобило, а голова прямо раскалывалась.
Всю ночь Ингу мучили кошмары. Проснувшись, она долго не могла поверить, что просто лежит в постели в своем доме. Но успокоиться так и не смогла. На душе было тяжело, в висках стучало. Она попыталась встать – в глазах потемнело, и она рухнула обратно на кровать. На работу в таком состоянии нельзя было идти, и Инга, дотянувшись до телефона, вызвала врача.
Доктор появился ближе к обеду. Измерив Инге давление, он предложил ей лечь в больницу. Она отказалась.
– Инга Константиновна, у вас гипотония, прескверная штука. Хотя, в принципе, можно и дома полежать. К вам медсестра походит, уколы поделает. А дней через десять – ко мне на прием. И не раньше. Никаких «через три дня на работу». Договорились? Я вам раньше все равно больничный не закрою. Да и в санаторий вам не мешало бы съездить. Подлечитесь, продышитесь. Там такой замечательный воздух. Полюбуетесь закатами, успокоитесь.
Инга, которая больничный последний раз брала, когда рожала Людмилу, не стала спорить.
