Петроград жил войной. Россия жила войной. Но каждый класс, каждая социальная группа по-разному относилась и воспринимала войну.
В шумном хоре "защитников" царя и "отечества" особенно громко и воинственно звучали голоса поэтов-акмеистов:
И поистине светло и свято
Дело величавое войны.
Серафимы ясны и крылаты
За плечами воинов видны,
писал Н. Гумилев в стихотворении "Война".
Незадолго до приезда Есенина в Петрограде прозвучали другие стихи, ничего общего не имеющие с "ура-патриотической" поэзией акмеистов и прочих декаденствующих пиитов:
Вам, проживающим за оргией оргию,
имеющим ванную и теплый клозет!
Как вам не стыдно о представленных к Георгию
вычитывать из столбцов газет?!
Знаете ли вы, бездарные, многие,
думающие, нажраться лучше как,
может быть, сейчас бомбой ноги
выдрало у Петрова поручика?..
Если б он, приведенный на убой,
вдруг увидел, израненный,
как вы измазанной в котлете губой
похотливо напеваете Северянина!
Вам ли, любящим баб да блюда,
жизнь отдавать в угоду?!
. . . . . . . . . . . . . . . . .
Стихи эти в февральские дни пятнадцатого года в кафе "Бродячая собака" прочитал автор - Маяковский. Позднее в автобиографии "Я сам" он писал: "Война. Принял взволнованно. Сначала только с декоративной, с шумной стороны. Стихотворение - "Война объявлена"... Зима. Отвращение и ненависть к войне. "Ах, закройте, закройте глаза газет". Последняя фраза - это строка-рефрен из стихотворения "Мама и убитый немцами вечер":
По черным улицам белые матери
судорожно простерлись, как по гробу глазет.
Вплакались в орущих о побитом неприятеле:
"Ах, закройте, закройте глаза газет!"
. . . . . . . . . . . . . . . . .
Звонок.
Что вы,
мама?
Белая, белая, как на гробе глазет.
"Оставьте!
О нем это,
об убитом, телеграмма.
Ах, закройте,
закройте глаза газет!"
20 ноября 1914 года Маяковский впервые напечатал это стихотворение в московской газете "Новь". Через три дня, 23 ноября, в этой же газете Есенин опубликовал стихотворение "Богатырский посвист". Отдельные мотивы этого стихотворения получат свою дальнейшую разработку в есенинской "Руси".
Так "встретились" два поэта. Через год они познакомятся лично. Позднее - будут встречаться на литературных вечерах, в редакциях, спорить на диспутах и в печати о России и Америке, о футуризме и имажинизме. Доходя порой в этих спорах до "отрицания".
При всем том горькие и живые строки Маяковского о войне Есенин запомнит надолго, если не навсегда. "Вечер. Идем по Тверской, - вспоминает Иван Грузинов одну из своих встреч с Есениным в 1920 году. - Есенин критикует Маяковского, высказывает о Маяковском крайне отрицательное мнение.
Я:
- Неужели ты не заметил ни одной хорошей строчки у Маяковского? Ведь даже у Тредьяковского находят прекрасные строки?
Есенин:
- Мне нравятся строки о глазах газет: "Ах, закройте, закройте глаза газет!"
И он вспоминает отрывки из двух стихотворений Маяковского о войне: "Мама и убитый немцами вечер" и "Война объявлена".
Читает несколько строк с особой, свойственной ему нежностью и грустью..."
Стихи Маяковского о войне тогда же, в февральские дни пятнадцатого года, впервые услышал Горький, который незадолго до этого писал одному из своих адресатов в Сибирь: "...Общее впечатление - и не мое только таково, что люди потихоньку разбираются в хаосе эмоций, возбужденных войною, начиная кое-что критиковать, желая в чем-то разобраться. Особенно - ничего, однако - веет некий новый дух, становится свежее, умнее".
Этого веяния "нового духа" царизм страшился едва ли не больше, чем немецких штыков Вильгельма. Каждому, кто поднимал мужественный голос протеста, грозила тюрьма, каторга, ссылка. Царизм не останавливался ни перед чем. В феврале 1915 года были сосланы в Сибирь выступавшие против войны депутаты-большевики.
В те дни В. И. Ленин, решительно осуждая беззаконие и произвол царских властей, писал: "Расправа с "внутренними врагами" проведена быстро, и на поверхности общественной жизни опять не видно и не слышно ничего, кроме бешеного воя тьмы буржуазных шовинистов..."
В те же дни, в связи с позорным судилищем над депутатами большевиками, Горький в одном из писем замечает: "Помолчим до времени. И немота, порой, красноречива". К этому времени Горький освобождается от некоторых эмоциональных заблуждений, касающихся характера и социальной сущности войны, которые возникли у части русской интеллигенции в первые недели военных действий и которые он поначалу в чем-то разделял. Он стремится объединить и сплотить вокруг задуманного им издательства и журнала тех писателей, которые пытались поднять свой голос против "тьмы буржуазных шовинистов и честно разобраться в происходящих событиях.
В условиях жестокой военной цензуры казалось почти невозможным создать такой журнал. И все же такой журнал стал выходить. Это была горьковская "Летопись".
"Журнал имеет резко оппозиционное направление с социал-демократической окраской, - докладывает "по начальству" царский цензор. - В отношении к переживаемой Россией великой отечественной войне журнал "Летопись" следует отнести к числу пораженческих изданий".
Вскоре после того, как Горький услышал Есенина, он напечатал в "Летописи" его стихотворение "Молебен" ("Заглушила засуха засевки..."). Алексей Максимович намеревался поместить в журнале и поэму Есенина "Марфа Посадница". Но царская цензура запретила ее печатать... Все это ждало Есенина впереди...
А пока никому не известный в столице молодой рязанский поэт шагал по оживленному и шумному Невскому проспекту. Считанные минуты отделяли его от заветной цели. Позднее, в 1924 году, Есенин рассказывал одному из поэтов-современников: "Блока я знал уже давно - и только по книгам, конечно. Был он для меня словно икона, и еще проездом через Москву я решил: доберусь до Петрограда и обязательно его увижу. Хоть и робок был тогда, а дал себе зарок: идти к нему прямо домой. Приду и скажу: "Вот я, Сергей Есенин, привез вам свои стихи. Вам только одному и верю. Как скажете, так и будет".
Ну, сошел я на Николаевском вокзале, с сундучком за спиной, стою на площади и не знаю, куда идти дальше - город незнакомый. А тут еще такая толпа, извозчики, трамваи - растерялся совсем. Вижу - широкая улица, и конца ей нет. Невский. Ладно, побрел потихоньку. А народ шумит, толкается, и все мой сундучок ругают. Остановил я прохожего, спрашиваю: где здесь живет Александр Александрович Блок? - Не знаю, - отвечает, - а кто он такой будет? Ну, я не стал ему объяснять, пошел дальше. Раза два еще спросил - и все неудача. Прохожу мост с конями и вижу - книжная лавка. Вот, думаю, здесь уж наверно знают.. И что же ты думаешь, действительно раздобылся там верным адресом. Блок у них часто книги отбирал, и они ему с мальчиком на дом посылали.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
