давай договорим.
— Чего говорить? — откликнулся Ширяй. — Про то все знают. Крепости берут пешие солдаты. И Нотебург мы взяли. Вот этими руками, — Троха потряс растопыренной, заскорузлой пятерней, — а пушкари на бережку сидели, пока мы тут страдали.
Он поправил перевязь и снова принялся за сипку.
Логин не мог стерпеть такой обиды. Глаза под упавшими на лоб кудрями сверкнули.
— Да ведь это наши ядра вам дорогу пробили, — сказал он, — без наших мортиров вы бы на острову до сих пор куковали.
Ширяй сыпал скороговорочкой:
— Не спорь, не спорь. Из нета не выкроишь естя.
И опять дул в берестяночку. Ему только и надо было взбесить пушкаря.
В спор ввязались еще несколько человек, и, наверно, не миновать бы драки. Но в это время из круглого окошка воротной башни высунулась голова пушкарского урядника. Он глазами разыскал Жихарева и крикнул ему:
— Логашка, подь сюда! Глянь, что открылось. Сатанинское наваждение, право слово.
Крепость по всем углам и каморам обшаривали полковые писари. У них на поясах — железные чернильницы. За оттопыренными ушами — перья. Глаза быстрые, придиристые. Толпой вслед за писарями шагали солдаты, доброхотные помощники. Они выволакивали из башенных казематов и подземных погребов всякую кладь. Вели счет взятым трофеям.
Пороху насчитали 270 непочатых бочек. Свинца оказалось 135 пудов в слитках да 4 пуда дощатого. Повсюду валялись ядра, гранаты, картечь.
Взглянуть на трофеи пришел Шереметев. Увидел горы воинского добра, закашлялся, сотрясаясь тучным телом. Даже парик съехал на сторону, и фельдмаршальского величия как не бывало.
— Ну и лиса же этот Шлиппенбах, — отирая старчески увлажнившиеся глаза, проговорил Борис Петрович, — я уж знаю, приедет полковник в Стекольну и начнет плакаться своему королю, как мне плакался: дескать, дрались до последней пули, мушкеты заряжали мелким камнем, и вместо гранат камни кидали… А тут сколько боевого припасу. С ним не один месяц продержаться бы можно… Нет, не скажет Шлиппенбах своему королю правды, что у русских кулак крепкий…
Писари со своими помощниками продолжали путь по завоеванному Нотебургу. Сколько неожиданного открывалось перед ними!
Множество казематов до самого потолка были набиты исправными мушкетами. Тысяча штук, не меньше. Узкий двор между полусгоревшим деревянным зданием и крепостной стеной оказался забросанным латами, кольчугами, шишаками. Кто-то из гвардейцев потехи ради напялил на себя пудовые доспехи. Шага не мог сделать. Упал — не подняться. Солдаты выволокли его из лат, как из капкана, чуть кожу не содрали.
С особенным вниманием писарская команда вела роспись захваченным пушкам. Было их 129 штук — железных, медных, дробовых. Самые тяжелые орудия для навесного огня покоились на широких плитах во дворе. Орудия для огня прямого прицела в три яруса заполняли собою башни.
Сейчас пушки молчали, почернелые, остро пахнущие пороховым нагаром. Среди них одна выделялась хитрой вязью узора, вычеканенного на тонком, длинном стволе. В башне было темновато. Зажгли смоляной факел и при свете его прочли русскую надпись, вырезанную на меди.
Вот тогда-то урядник и кликнул Жихарева.
Пушкарь склонился над стволом, прочел и ахнул. Схватил факел, приблизил его вплотную к орудию. Громко, по складам перечел надпись: «Отлита при великом государе Иване Васильевиче. Делал литец Логин Жихарев».
Это казалось чудом. Полуторавековая пушка хранила имя нынешнего мастера.
Вот ведь как бывает. В нотебургской башне пушкарь повстречал родича. Значит, в дальние времена у петровского пушкаря имелся знатный предок, и звали его так же — Логин Жихарев.
Какой он был, тот Логин? Такой же лохматый и цыганистый, как наш?.. Важно другое: мастер — из тех, кого зовут «золотые руки». Стоило прикоснуться к старинной пушке, чтобы понять это.
Ствол ее был украшен резным и чеканным рисунком, на медном теле сплетались листья. Ствол казался очень легким. Но его не могли оторвать от земли трое молодцов. Логин отлично знал, каким трудом дается эта прекрасная легкость. Сколько пота пролито над каждым витком узора, над листочком, который, думается, вот сейчас слетит, закружится в воздухе. Но и этот узор только игра могучего мастера, игра, завершающая дело. А самое дело — медь, сваренная в печах и отлитая так, что выдержит искус огнем и временем.
Согнутым пальцем Логин постучал по меди; припав к ней ухом, слушал звон. Литец и пушкарь был счастлив и горд. Он слушал голос своего далекого предка. Он нашел свою вековую родословную.
Для стороннего человека это был самый обыкновенный звон меди. Чуткому уху Жихарева он говорил многое: и сколько свинца в примеси, и как сушилась форма, и в каком огне калилась, и даже много ли ядер выбросило жерло.
Пушкарь не отходил от старого ствола, оглядывал и ощупывал его. Да, это настоящая работа. Орудие хоть сейчас ставь на боевую линию.
В крепости уже все знали о находке. Солдаты судили-рядили, как русская пушка попала в Нотебург. Наверно — при давнишней осаде. И вот, наконец-то, ее вызволили из плена.
Теперь у Логина Жихарева были две свои пушки.
21. ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ НОТЕБУРГА
В покоях бывшего коменданта крепости сумрачно и тихо. Узкие окна пропускали мало света. Под потолком двигались тени. На стенах косо висели писанные маслом портреты рыцарей. Такие же рыцари, без лиц, с плотными железными масками, стояли у порога.
Бомбардирский капитан Петр Михайлов ходил по каменным плитам и прислушивался к отзвукам своих шагов. Вид у него недовольный. Он не терпел больших комнат и, в особенности, высоких потолков.
Петру было не по себе. Он сердито повел бровями.
— Леонтьич, бери чернильницу. Пойдем отсюда.
Бомбардирский капитан вышел на крепостной двор, посмотрел на солдатскую толчею и зашагал к маленькой тесной каморе с сорванными дверями. Вкатил туда пустую пороховую бочку и поставил ее вверх дном. Придвинул к бочке ящик из-под картечи. Сел на него, вытянув огромные ноги в стоптанных башмаках. Бухвостову велел:
— Скажи там, чтоб не орали. Я писать буду.
Писать Петр не любил. Он по-мальчишески кусал ногти, долго примеривался остро заточенным гусиным пером к листу. На бумагу летели чернильные брызги.
Лист был толстый, синеватый.
Бомбардирский капитан писал письма. Очень короткие, без особой заботы о связи слов. Он спешил отделаться от малоприятного занятия.
Польскому королю Августу:
«Любезный государь, брат, друг и сосед… Самая знатная крепость Нотебург, по жестоком приступе, от нас овладена есть со множественною артиллериею и воинскими припасы…
Петр
Из завоеванной нашей наследной крепости Орешка».
Главному «надзирателю артиллерии» Виниусу:
«Правда, что зело жесток сей орех был, однакож, слава богу, счастливо разгрызен. Артиллерия наша зело чудесно дело свое исправила».
Петр вытер перо о волосы.
