молодцов. Троха шутил над Бухвостовым:
— Это тебе не Нотебург брать!
Но, когда проигрыш стал уже совсем явным и здоровенный парень собирался прокатиться на неудачливом игроке, Ширяй рассвирепел:
— Ты одурел, что ли? — набросился он на парня. — Это же сержант государева войска. А ну, садись!
И подставил свою спину. Ничего не поделаешь, долг платежом красен. Под улюлюканье молодцов Трофим вприскочку провез оседлавшего его победителя.
В бабки решили больше не играть.
Ходили по лавкам. Слушали балалаечников. Отведали горячих блинов. Статная, краснощекая повариха торговала ими посреди улицы. Из стянутой обручами кадушки валил вкусный пар. Похвалили блины. Похвалили повариху.
В полдень Бухвостов, Щепотев и Ширяй оказались в тупичке, около листа, прибитого к тесовому забору. Лист был исписан кривыми строчками. Сергей Леонтьевич прочитал вслух:
«Сим всему миру являет Яков Андреев сын Гасениюс, часового дела мастер, что на дворе окольничего Головина, у Николы на столпах, установлено счастливое испытание, по иноземчески называется лотерея, где всем охотникам или охотницам вольно свою часть испытать, како добыть тысячу рублей за гривну».
Трофим выслушал и недоверчиво переспросил:
— Тыща рублей за гривну? Такого быть не могет.
Бухвостов закончил чтение:
«В сем деле будет равная оправа, како вольному господину, тако же и рабу и младенцу без всякого обмана».
Пошли разыскивать Гасениюса. Сделать это было нетрудно. Церковь Николы на столпах высокой колокольней громоздилась над хибарами. Часовщик жил в доме, за тыном. Здесь толпилось уже немало пожелавших испытать свое счастье.
Всего заманчивее — не деньги, а выигрыши вещественные, заполнявшие двор. Тут были пестро раскрашенные короба́, женские полушалки и мониста, глиняная посуда и даже всякая живность: куры, индюшки в клетках, теленок, высунувший лобастую голову из хлева.
Устоять перед таким соблазном невозможно. Многие уже отдали свои гривенки пронырливому Гасениюсу. Для многих почтенный слепой старец тянул из шапки ярлыки или лоты, только всё пустые.
Бухвостов и Щепотев попробовали и ничего не выиграли. Так как у Трохи денег не было, они сложились и дали ему гривну. Ширяй подошел к слепцу.
Старик протянул ему лот. Гасениюс взглянул, заволновался, завздыхал. Вошел в хлев и вывел оттуда белого козленка.
— Выиграл! — завопил от радости солдат. — Мне бог дал, а вам посулил.
Сержанты поудивлялись Ширяевой удаче.
— Да что ты с козленком-то будешь делать? — поинтересовался Сергей Леонтьевич.
За всю жизнь у Трохи никогда ничегошеньки не было. А тут — целый козел. Солдат накинул веревочную сворку, потащил свой выигрыш со двора.
Надо было спешить. Вечерело. Не опоздать бы на «огненную потеху».
До Красной площади добрались уже затемно. Площадь колыхалась множеством заполнивших ее людей. Все смотрели в небо, ждали. И вдруг из тысяч и тысяч глоток вырвалось:
— Началось! Началось! Ух, знатно!
Небо расцвело пестрыми верховыми огнями. Они взрывались, угасали. А на смену им с земли летели с треском и завыванием новые узоры, сотканные из разноцветного пламени.
У кремлевской стены осветились трехсаженные щиты. По краям и по всему контуру рисунка горели яркие фитили.
На одном щите архангелы с крыльями за плечами держали развернутый свиток. Ширяй сразу узнал нарисованный на нем Нотебург, с островерхими башнями и дымом пожарища. Это было понятно. Наверху свитка две склоненные фигуры зачем-то протягивали венок лысому старику. Вот уж тут ничего не разберешь.
Бухвостов неторопливо объяснил:
— Сие есть аллегоря. Богиня мудрости Паллада и бог войны. Марс венчают ученого монаха Бертольда Шварца, яко он изобрел порох…
Другой щит еще великолепней: фрегат под всеми парусами, минуя стены крепости, плыл в море. Надпись гласила: «Желания его исполняются».
Третий же щит был загадочен. Он изображал существо с двумя лицами — старческим и юным. В его правой руке зажат ключ, в левой — замо́к. Надпись ничего не объясняла: «Богу за сие благодарение, о сем прошение».
Сергей Леонтьевич мог только растолковать, что двуликое существо — опять-таки древнеримский бог Янус, бог всякого начала. За что благодарение — уразуметь нетрудно. Но о чем прошение? Почему ключ в руке — ясно. Это теперь уже всем известный знак Шлиссельбурга. А замо́к? Зачем замо́к?..
Щепотев, не любивший отягощать себя напрасным раздумьем, заметил:
— Поживем — увидим.
Через минуту начался такой шум и грохот, что человеческий голос не услышать. Померкли щиты, угасли узоры в небе. Запылали низовые огни на Москве-реке.
Причудливые жар-птицы носились над водой. Лебеди изгибали стройные шеи. Стаи уточек ныряли и вдруг, взметнувшись в воздух, взрывались, рассыпая слепящие искры.
Трофим любовался невиданным зрелищем. Вот праздник, так праздник! Солдат держал козленка на руках, чтобы в толпе его не задавили.
Закончилось «огненное действо». Народ с площади не расходится. Толпятся, перекликаются.
Такое веселье очень понравилось Ширяю. Он хотел сказать об этом сержантам. Оглянулся, а их нет. В людской сутолоке потерялись. Трофим попробовал окликнуть товарищей — никто не отозвался.
В толпе он увидел четверых знакомых солдат-преображенцев. Очень обрадовался им. Преображенцы спрашивают:
— Ты чего с козлом?
— Выиграл.
— Вот удача!
На Спасской башне пробило полночь.
Трофим от ужаса так и присел с козленком в руках.
— Робята, припозднились мы. Что делать?
— Не иначе, спустят нам шкуру батогами, — мрачно молвил один из преображенцев, которые, так же как и Ширяй, не уследили за временем.
— Бежим, робята, бежим!
Ширяй и за ним четверо пустились вприскочку по темным улицам. Но до Преображенского далеко. Не добежать.
Из переулка выехала карета. Просторная, с расписными дверцами. Впряжены в нее были парой рослые гнедые лошади.
Трофим выскочил на середину дороги:
— Сто-ой!
Кучер видит — подходят еще четверо. Натянул вожжи. Распахнулась дверца кареты. Старая важная боярыня замахала на солдат руками, прокричала что-то гневное, непонятное.
Сиповщик, поклонясь, с учтивством просил помочь в беде, довезти до Преображенского. Боярыня зашлась от крика. Но другого выхода у солдат не было. Трофим осторожненько водворил старуху на место. Впихнул в карету козленка. Велел преображенцам:
— Садись!
Кучеру:
— Гони!
Помчались, кто стал на полозья, кто на дверные ступени. У лошадей — пена с губ. Живо доехали до села. На прощанье сказали кучеру:
— Спасибо, выручил. Езжай по-здорову!
Утром в селах Преображенском и Семеновском начался розыск: кто из солдат разбойным делом угнал карету с лошадьми? Карета была не чья-нибудь, а самого фельдмаршала Шереметева, и находилась в ней его почтенная супружница, которая перепугалась до полусмерти. Кто злодей?
Никто не признавался. Наверно, так и не сыскали бы виноватых, но кучер запомнил, что у одного солдата был на руках козленок. А кто же в полку не знал про ширяев выигрыш? Вон он, выигрыш этот, бегает по селу, задрав хвост, и верещит во всю свою козлиную глотку.
