А в остальном все было тихо, лишь трещал маленький мотор в десять лошадиных сил: нигде никого — ни на воде, ни по берегам. В воде у берега садки для устриц: большие белые шары качались нарядными рядами, они должны оставаться на месте несколько лет. Редкие домики здесь и там, горные козлы в расселинах крутых скал, а в небе — птицы. Большие черные птицы на фоне бело-серого неба.
В начале плавания Ян Бакмансон лежал на дне резиновой лодки и смотрел вверх на белое небо с темными птицами. Фантастическое зрелище. Но вдруг мотор закашлялся, раз, другой, а потом заглох и, сколько они все трое ни бились, не желал больше заводиться. Мотор просто-напросто умер, а они не взяли с собой весел, только багор, чтобы причаливать к берегу, но при сильном ветре и быстром течении от него не было никакого толку. Их понесло по фьорду в резиновой лодке. Вокруг все та же тишина, нигде ни лодки, ни человека, а течение, как уже было сказано, мощное, и оно уносило их за собой.
Потом полил дождь, стало еще темнее — хоть глаз выколи. Радиотелефон перестал работать, беспомощные, они плыли все дальше и дальше. Было жутко холодно; ледяная стужа, поднимаясь из стометровых водных глубин, пробирала их до костей.
Теплые фуфайки и стеганые штаны, которые были надеты под непромокаемые комбинезоны, оказались не способны долго защищать их от непогоды; в конце концов они улеглись на дне лодки — мама, папа, мальчик — и прижались друг к дружке в темноте. Через равные интервалы папа включал фонарик и подавал сигналы: светил в сторону берега в надежде, что их кто-нибудь заметит. Но действовать надо было экономно, потому что свет лампы потускнел, значит, начали садиться батарейки.
Дрожащий одинокий луч над водой. И больше ничего. Пустота.
Они ждали помощи. Просто ждали; им ничего больше не оставалось, а лодка тем временем дрейфовала все дальше вглубь пустынного залива, казавшегося бесконечным.
Минуты тянулись как часы, час — словно целая вечность, они лежали, прижавшись друг к другу на дне резиновой лодки, укутанные во всевозможное тряпье, но вдруг им показалось, что они различают какой-то новый звук — глухой рокот, он постепенно нарастал и становился все сильнее, это пробудило в них надежду и страх. Что это такое: может быть, пороги или водопад? По мере приближения звук становился все громче и громче, казалось, это билось огромное сердце — большое, как целый мир. Течение усилилось, опасность становилась все ощутимее.
Но вдруг все разом осветилось, и из-за поворота выплыл корабль — сияющий огнями огромный пассажирский паром, шикарное судно со множеством иностранных туристов на борту. И их маленькая лодочка попала в радары большого корабля.
Потом, когда их спасли и подняли на борт, согрели в душе и переодели в сухую одежду, капитан взял Яна Бакмансона с собой в рулевую рубку на верхней палубе и показал ему все навигационные приборы этого новенького прекрасного судна. Он честно признался, что в такую туманную дождливую погоду даже самые новые приборы могли бы и не разглядеть крошечную резиновую лодку.
— Так что вам повезло, — сказал капитан Яну Бакмансону. А потом он пригласил их как почетных гостей отобедать за капитанским столом. Ян Бакмансон попытался объяснить Рите, как удивительно было разом перенестись из жуткой стужи, страха и тьмы в красивый большой столовый зал корабля, где было полным-полно разодетых пассажиров круизного судна, таких добропорядочных и обходительных.
И вот тогда посреди рассказа Яна Бакмансона, который так увлек Риту, что она почти забыла о времени и пространстве, в лесу послышался страшный треск и вой, звук ломаемых сучьев и топот. Не успели они и слова сказать, как перед ними появилась Дорис и едва не сбила их с ног, она мчалась очертя голову, ничего не замечая, и звала на помощь. Казалось, она вот-вот врежется в Яна Бакмансона, но Дорис вдруг остановилась, словно увидела привидение, вытаращила глаза и как подкошенная рухнула на траву, где и осталась лежать, не подавая признаков жизни.
Ян Бакмансон опустился на колени и взял руку Дорис, чтобы проверить ее пульс.
— Что с ней такое? Она не умерла? — спросила Рита, взволнованно, но с привычной суровостью, в которой читалось вечно кто-нибудь вмешается и все испортит в самый важный момент.
Эдди Удивительная, на носилках в лесу. Никто Херман стошнило. Кенни была бледна как смерть. Сестры брели по тропинке, поддерживая друг друга. Бенку тогда там не было. Он напивался в своем сарае. Но вскоре он очнется, ночью, когда загорится лес. Вдруг в лесу вспыхнуло пламя, оно стало подбираться к дому на Первом мысе, где жила семья Бакмансонов, но они успели вовремя спастись.
Рита.
Дорис смотрела на нее.
Рита встретила ее взгляд.
Рита посмотрела на нее в ответ. Но это случилось уже позже, у озера Буле. Когда дом на Первом мысе сгорел, семья Бакмансонов переехала в город у моря, но не взяла с собой, как обещала, Риту-Крысу. Когда снова наступила осень и уже было поздно, слишком поздно.
Это было позже. Потом. А в тот день, когда Дорис обнаружила свою находку, у нее все смешалось в голове от потрясения, у Дорис. Возле дома кузин столпились люди, знакомые и незнакомые, добрая половина Поселка (несколько детей моря тоже были там). Дорис прошла мимо всех, мама кузин обнимала ее, и поднялась по лестнице в свою комнату. Там мама кузин помогла Дорис улечься в постель, дала ей снотворное и таблетку от головной боли, а потом плотно закрыла занавески, отчего вся комната погрузилась разом в темноту. Это были темные роликовые гардины, которые использовались во время войны; Дорис еще заткнула в уши беруши, а затем уснула и проспала тысячу лет.
Полтора дня, точнее сказать. Достаточно долго, чтобы за это время все изменилось. Когда она проснулась, было так же темно, но когда она выбралась из кровати и подняла роликовые гардины, в комнату хлынул дневной свет. Дорис распахнула окно, чтобы выветрить затхлую сонность.
Как только она проснулась, все, что случилось прошедшим днем — она все еще думала, что это было накануне, — вернулось. Озеро, красный пластиковый плащ, рука и браслет, пластмассовый, из белой дурацкой пластмассы. На нее волной нахлынули неприятные предчувствия. Но это уже не казалось так невыносимо ужасно; она выспалась, была бодра и могла рассуждать об этом почти здраво.
Вдруг она почувствовала, что соскучилась по Сандре Вэрн, почему ее здесь нет? Почему она вечно в отъезде, вечно где-то в другом месте, когда происходят важные события? Дорис хотелось ей все рассказать, пройти через все это от начала до конца. «Как раз когда я поверила, что это никогда не случалось. Что все давным-давно прошло. Что американка не утонула. А просто исчезла, потому что сама так захотела или ей пришлось. Уж такая она была. Ты же помнишь, что сказала Никто Херман. Она была из тех, кто появляется и снова исчезает, но прежде успевает принести много несчастья и разорения. Как тогда, когда…»
— Рита сказала мне, что я ошиблась. Что я видела совсем не то…
Но теперь, утром, новый удар. Дорис распахнула окно и вдохнула свежий воздух, сладостно и глубоко. Но. Почувствовала что-то странное, что-то необычное и в то же время страшно знакомое — в воздухе. Запах. Или вонь. Она никогда не встречала такого запаха или вони прежде. Или нет, все же встречала. В своей прошлой жизни, в прошлом существовании, когда она была Дорис с болота. И это не только испугало ее, но заставило снова буквально застыть от страха.
Так пахло, когда пытались поджечь дом. Точно.
Не надо забывать, что Дорис немало повидала в жизни, и уж ей-то достаточно было известно об этом запахе и о том, что с ним связано, — во всех подробностях. Дважды Дорис Флинкенберг, маленькой беспомощной девочке, удалось спастись от пожара и оба раза лишь благодаря собственной бдительности (и в обоих случаях она спасла не только себя, но и других — мучителя номер один и мамашу с болота).
Следует вспомнить это, чтобы понять, почему Дорис охватила паника и она покрылась холодным потом. Этот запах воды и гари, он был к тому же непереносимо сильным, так что защипало в носу. И Дорис снова побежала вниз по лестницам, вылетела на двор и застыла в утренних сумерках — конечно, это было утро, но утро через два дня после того, как Эдди, американка, была найдена мертвой в озере — скелет в красном плаще прекрасного качества, он ничуть не пострадал, а вот тело почти совсем истлело. Дорис проспала почти два дня. Наверное, это были и в самом деле убойные снотворные таблетки (так и было) — те, которыми накормила ее мама кузин, чтобы она уснула в тот ужасный вечер, когда нашли труп Эдди де Вир.
Дорис остановилась на лестнице дома кузин и осмотрелась. На первый взгляд все казалось нормальным. На дворе стоял синий «сааб» папы кузин, у угла сарая — старый ржавый мопед и несколько велосипедов; синее ведро, серый опрыскиватель без распылителя, садовые грабли, брошенные на клумбе среди бессмертников и душистого горошка, фиолетового и розового, хрупкие стебли которого робко тянулись вверх из коричневой земли и пытались покрепче прицепиться к колышкам, торчавшим здесь и там из стены дома. Цветы были все в саже — зеленые листья в коричневых пятнах. И запах, он и впрямь был повсюду. Очень сильный, Дорис подняла взгляд и посмотрела на холм, где стоял дом на Первом мысе. Напрасно она так сделала.
