«Тетя», для которой это все звучало как абракадабра, закатила глаза, но промолчала.
Королева Озера. Такая вся скользкая. Она решила, что здорово придумала. Что-то новое. Зародыш. Зародыш новой игры, чтобы играть с Дорис Флинкенберг. Возвращение Королевы Озера. Ну, это когда она вернется домой с Аланда.
И тут она снова почувствовала, как скучает по дому, по Дорис Флинкенберг. Так ужасно скучает по Дорис, американке, мальчику в лесу, Никто Херман (да, между прочим, и по Никто Херман), Аландцу и дому в самой болотистой части леса.
Но, несмотря на все задержки, все внешние препятствия, Сандра потом могла поклясться, что в этот самый момент, именно тогда, когда Дорис Флинкенберг стояла на скале Лоре у озера Буле в Поселке и внезапно, совершенно случайно, заметила что-то красное в камышах, именно в этот самый час, когда Дорис обнаружила свою ужасную находку, сама она стояла на веранде на Аланде и смотрела на море, которое волнами катило к ней, и напевала совершенно определенную песню, песенку Эдди.
И об этом, этом совпадении, она не сможет рассказать никому, кроме Дорис Флинкенберг.
— Я услышала обо всем, но позже. Когда вернулась домой. Сейчас. Я была на Аланде.
— И как быть с Эдди? Что мы теперь будем делать?
Дорис пожала плечами. Иногда люди все просто неправильно понимают.
— В мире много загадочного. Это была просто игра.
— Пошли, — сказала Дорис Флинкенберг. — Я проголодалась. Страшно проголодалась. У меня дыра в желудке.
И рассмеялась. Они вышли из леса и направились к дому на болото, Сандра накрыла стол, поставила то-се, и они ели и ели.
А потом Дорис снова стала серьезной.
— А теперь пора сделать что-то настоящее. Хватит играть. Я хочу с ней встретиться. Теперь мы отправимся в путешествие.
— Доставай карту. Настоящую.
Они пошли в комнату Сандры, расстелили на кровати огромную карту мира и уселись по обе стороны.
— Я хочу бегать в альпах, как в фильме «Звуки музыки», — заявила Дорис Флинкенберг.
— Я наконец-то хочу встретиться с ней. С Лорелей Линдберг.
— Хо-ро-шо. Я этого ждала.
Мальчик в бассейне. Но мальчик лежит на дне бассейна, с закрытыми глазами. Играет музыка. Вот приходит ночь. Такая холодная, такая гулкая, такая удивительная. Она подошла к нему. Так это было.
Девочка проснулась от шума и сразу выбралась из кровати. Надела шелковое кимоно и сунула ноги в домашние туфли на высоких каблуках и с помпонами. Но не тронула одежду Эдди, это больше не требовалось, теперь уже нет.
Дверь, которая вела на лестницу в подвал, была открыта.
Сандра Заячья Губа. Она увидела его в бассейне. Он лежал неподвижно, глаза закрыты, возможно, он спал. Держась за перила, она спустилась по лестнице и подошла к нему.
— Теперь я расскажу вам о любви, — сказала девочкам Никто Херман в начале лета давным-давно, у домика Эдди на Втором мысу. — В человека влюбляются не за его приятные или даже прекрасные качества. А если в нем есть что-то такое, что пробуждает другого к жизни.
— И что это такое, — тут Никто Херман выдержала паузу, а потом продолжила дальше, — никто никогда не узнает.
И она, Сандра, там внизу в бассейне, поняла, о чем говорила Никто Херман. Она поняла это, когда спустилась по лестнице, словно лунатик, который бродит во сне.
Когда она подошла, он открыл глаза и, да, увидел ее.
Не был ли это сон?
Весь дом спал, спал после очередной бурной охотничьей вечеринки, какие все еще устраивали, иногда — время от времени. Но после того, как появилась Никто Херман, уже не такие, как прежде, — без «официанточек», или их поубавилось, зато с большим простором для, как это назвать, всяких неожиданностей. Порой по ночам появлялись совершенно посторонние люди. Приятели Никто Херман, а также завсегдатаи матросского кабачка. Частенько — Магнус фон Б. и Бенку. Сандра глазам своим не верила. Впрочем, они почти всегда были пьяные.
И начинало казаться, что вся красота постепенно превращается в вакханалию.
И все же, мальчишка. Бенгт.
Это случилось. Мальчик в бассейне. Как рассказать об этом? Следует ли об этом рассказывать? Возможно ли об этом рассказать? Кому-нибудь? Даже Дорис, которая значила для нее больше других, которая больше всех в мире была на нее похожа? Была как она сама, была ею самой…
Когда сама не понимала, что это такое. Или наоборот — прекрасно знала. Но все же это было так нелепо. Как в этом разобраться?
Она не могла. Не могла ничего сказать.
— Бенку нравятся маленькие птички, — сообщила Дорис Флинкенберг маме кузин на кухне кузин как-то утром в октябре месяце, пока ела тесто из миски, «такие чуть замерзшие». Взгляд во двор; утро субботы, и Дорис смотрит в окно на двор кузин, где, словно одеяло, лежит иней, который должен растаять на солнце, обещанном прогнозом погоды: выглянет солнце и день станет ясным и красочным, каким только и может быть замечательный осенний денек в Поселке. Миска опустела, Дорис поглядела во двор.
Она увидела, как идет Бенку, из леса. Он выглядел так, словно кутил всю ночь. И —
— Что ты сказала, Дорис?
— Ничего.
— Куда ты идешь?
— На улицу.
И вот она пришла сюда, прошла через скалы на Втором мысе. Осень, осень, дачники разъехались, крысы танцуют на столах где хотят — по всему Второму мысу. А потом распогодилось, как и было обещано, и день засиял. Стекла в Стеклянном доме отражали солнце и воду. Море, дом — все горело. Но не взаправду, это был специально придуманный архитектором сложный эффект.
И вот она пришла сюда, Дорис Ночь, у нее бледная кожа. В темной одежде. И Сандра Ночь, с бледной кожей, одетая во что-то розовое. Принцесса Стигмата из Тысячи комнат; и губы как у принцессы — опухшие от поцелуев.
Тяжелые от ласк прошедшей ночи. Дорис это замечает, но ничего не говорит.
И Сандра Вэрн ничего не говорит.
Их все же двое, само собой.
Без лишних слов они сопровождают друг друга.
— ПРАВДА ЛИ МЫ ХОТИМ ПОКОЯ, ЛЮБОЙ ЦЕНОЙ?
Это разлетается эхом над двором кузин. Так громко, что отдается даже в сторожке Риты и Сольвейг.
— Если революция Бенку произойдет завтра, то я возьму револьвер и застрелюсь просто от скуки, — заявила Рита Сольвейг.
У них в сторожке был револьвер. На полке на стене. Папин револьвер. Не папы кузин, а их собственного.
— Бах, — отвечала Сольвейг со смехом. — Бах-бах-бах-бах. — И притворилась, что приставляет револьвер к виску.
Рита рассмеялась
В то же самое время, в сарае. Снова беспокойство во всем теле. Бенку вымылся и переоделся, собрал вещи и отправился в путь.
— Бенку, — фыркнула Дорис, пока они с Сандрой орудовали метлами и тряпками во всем доме. — Он же чокнутый. Психованнее, чем мы обе вместе взятые.
Уборку девочки сами затеяли, но по другой причине. Какие-то там отчеты не представляли никакого интереса, особенно докладывать было не о чем. Они вкалывали в «Четырех метлах и совке» ради денег. Копили на поездку в следующем году, на большое путешествие в те края, что видели в «Звуках музыки», — в Австрию. Они навестят Лорелей Линдберг и Хайнца-Гурта, пилота и искателя приключений. Но эти планы они пока хранили в тайне.
— Аландец взъярится, если об этом узнает, — предупредила Сандра Дорис. — Она мне строго-настрого велела держать язык за зубами.
— В конце концов, они все равно прознают, — важно сказала Дорис. — Все. Со временем. Мы им устроим сюрприз.
— Бенку, — прыснула Дорис. — Эти чудачества Бенку совершенно неприличные.
Комбинезоны «Четырех метел и совка» были слишком неудобными. Дорис и Сандра переоделись в старые, давно не ношенные пуловеры «Одиночество & Страх».
— Детские игры, — презрительно сказала Дорис Флинкенберг, макнула рукав в мастику для пола и принялась натирать им кафель в бассейне.
Когда лето отталкивает вас
(История Сандры и Дорис № 2)
Бах, Дорис выстрелила в себя на скале Лоре у озера Буле одиннадцатого ноября 1975. Была суббота, ранний вечер, выстрел разнесся эхом по лесу. Безветренно и холодно, тихий день, какими бывают последние дни перед тем, как выпадет снег, чтобы остаться лежать на земле. День для потерявших жизнь, день для смерти.
День для смерти. Один-единственный выстрел, но когда Рита и Сольвейг услышали его в сторожке на другой стороне поля папы кузин, Рита сразу бросилась к шкафу, где хранился пистолет — проверить: пистолет был единственной ценной вещью, доставшейся Рите и Сольвейг в наследство, кольт, купленный в магазине в городе у моря в 1907 году. Так она и думала. Его там не было.
Рита сорвалась с места. Схватила пальто и выскочила из дома, Сольвейг следом. Но Сольвейг за ней не поспевала: накануне вечером она ушибла ногу в Хэстхагене (на танцплощадке), и ей было трудно бежать.
