Деми внезапно разозлилась. Люди многое отдали бы, чтобы избавиться от боли и страданий. И многим (особенно людям мира Изначального, о котором в ее памяти остались лишь разрозненные клочки), приходилось справляться самим. Потому что нет в их мире волшебных зелий, нет таких близких, за небесной завесой, богов и отмеченных божественной силой колдуний.
И теперь, когда перед Никиасом стояла, быть может, самая могущественная из них, ключ к избавлению от той напасти, что делала злыми его речи и глаза, в нем вдруг проснулось упрямство. Гордость. Или демон знает что еще.
Злость на него заставила Деми произнести:
— Может, тебе стоит прислушаться к Цирцее?
— А тебе-то что? — холодно осведомился он.
Ответ на этот вопрос был соткан из десятков лоскутков. Ей безумно интересно, что прячется у Никиаса под маской, что заставляет его так тщательно скрывать и лицо, и тело. Но отчего-то ей интересно и то, что у него внутри — в душе, непостижимой, словно космос.
— Может, я волнуюсь за тебя? — выпалила Деми.
Правда это? Неправда? Она толком не знала. Ее эмоции были перемешаны, сплетены в тугой клубок, подобный тому, что умела призывать Ариадна.
— Я для тебя — чужак.
— Неправда. Ты приходишь ко мне почти каждый рассвет, чтобы напомнить, кто я. Вернее… — Деми запнулась, нахмурилась. — Раньше приходил.
Потом «просвещать» ее по утрам начала Ариадна, и, судя по записям в дневнике, делала это куда мягче, деликатнее, чем Никиас. Но почему он перестал приходить? Могла ли Деми надеяться, что он больше не желал жалить ее словами?
Ведь и сейчас он торопливо отвел глаза.
— Ты постоянно рядом. Сначала ты защищал меня против своей воли, потом вызвался защищать мою жизнь сам … и при этом я ничего ровным счетом о тебе не знаю. Так помоги мне. Позволь мне тебя узнать.
Деми была уверена: Никиас откажется, снова закроется за щитом из молчания или едких слов. Но он лишь сложил руки на груди, прожигая ее взглядом.
— И что же ты хочешь узнать?
Многое. Очень многое. Но первой вырвался отчего-то самый незначительный из вопросов, что ее занимал.
— Почему ты называешься Никиасом? Почему не носишь имя своей души, как Ариадна, Фоант или Кассандра?
— Имя моей души ни о чем тебе не скажет. Ты не найдешь меня в своих мифах… в древней истории. Как обычные смертные, я ношу имя, данное мне новой матерью.
— Но ведь ты — не обычный смертный, — вырвалось у Деми.
Губы Ариадны сложились в идеально круглую «о», Цирцея, хмыкнув, отвернулась. Даже не читая дневник, нетрудно догадаться, что все окружающие усиленно делали вид, что никаких странностей в Никиасе не замечают. Разумеется, исключительно при нем. Однако Деми решила идти до конца. Выпытывать у других, что с ним случилось, казалось неправильным — все равно, что уподобляться сплетницам, шепчущимся у других за спиной. И все же ореол окружающей Никиаса тайны ее тревожил.
— Никто из обычных смертных беспрерывно не носит перчатки и маску, полностью закрывающие руки и лицо.
— Еще что-то? — ледяным тоном спросил Никиас.
— Почему ты носишь маски чудовищ? Почему выбираешь именно их?
Мантикора, Василиск, Лернейская гидра, Минотавр — если верить дневниковым записям. Маски, принадлежащие древним монстрам — и еще живым, и уже упокоенным. Деми и сама не знала, для чего отмечала каждую из них.
— Потому что я сам чудовище.
Деми сглотнула. Сбывались самые худшие ее опасения.
— Тогда я должна знать… Ты опасен?
Никиас подлетел к ней и, наклонившись к самому ее лицу, зарычал:
— Я защищаю твою жизнь.
Деми могла гордиться тем, что даже не отшатнулась. После всего, с чем ей довелось столкнуться, вспышка чужой ярости уже не могла ее испугать.
— А я говорю и не о себе, — спокойно отозвалась она.
В прорези маски промелькнуло что-то… до безумия похожее на боль. Даже не так, ведь боль имеет разные оттенки и грани. Мука — вот что было в его глазах. Желая докопаться до неудобной правды, Деми все же перешла черту.
Никиас не сказал ни слова. Просто швырнул находящийся рядом табурет в стену, заставив Ариадну вжать голову в плечи, и размашистым шагом вышел из комнаты.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Неудобно получилось, — без толики смеха заметила Цирцея.
Ариадна ободряюще улыбнулась Деми.
— Он остынет. Просто дай ему время.
Вопрос жег язык, но Деми была уверена, что поступает верно, не задавая его. Когда-нибудь разделяющая их с Никиасом стена дрогнет. И когда он будет готов, сам ей обо всем расскажет.
Если, конечно, вообще теперь когда-нибудь взглянет в ее сторону.
Посланник Цирцеи — Искра Гермеса — наконец вернулся на Ээю. И не с пустыми руками, а с бесценным ихором Афины Паллады. Воодушевленная, Цирцея рьяно принялась смешивать зелье. Никиас — молчаливый, еще более показательно сторонящийся остальных, пристально наблюдал за колдуньей, будто желая разоблачить в том, что она все делает неправильно.
— Что именно за ритуал вы готовите? — с волнением в голосе спросила Деми.
Глаза Цирцеи заблестели. Она ждала этот вопрос.
— Я назвала его Кносский лабиринт.
— Т-тот самый? С Минотавром в конце?
— Минотавра убил Тесей, — посмеиваясь над ее дрогнувшим голосом, заметила Цирцея. — И блуждать мы будем по лабиринтам твоей памяти.
Запузырившееся зелье перекочевало в тонкостенный стеклянный флакон.
— Готова?
К изумлению Цирцеи, Деми покачала головой.
— Я не выпью зелье.
— Какого… — Никиас мгновенно начал закипать.
Деми взглянула ему в глаза.
— Пока ты не примешь помощь Цирцеи.
Может, она и не имела права выдвигать Никиасу ультиматум, но… Вряд ли его неприязнь к ней сможет посоперничать с той чистой ненавистью, что он испытывал к Деми в самом начале их знакомства. А если и так… Не маленькая, как-нибудь переживет.
— Ты смеешь ставить мне условия? — прошипел Никиас. — Отказываться от ритуала, зная, что стоит на кону?
Именно это знание и дало Деми решимость. Он слишком ценил воспоминания, запертые внутри ее души. Слишком отчаянно в них верил. Потому он, пусть и будет ненавидеть ее потом — за то, что манипулировала им, — сделает так, как она хочет.
Может, каждый из них сейчас думает, будто Деми пошла на такой шаг из любопытства. Что желанием помочь прикрывала жажду выведать его тайну. Пускай думают. Правда объемнее, шире, и сопряжена с ощущением, что она поступает верно… пусть Никиас в корне не согласен.
Они смотрели в глаза друг другу добрые несколько минут. Мир застыл вокруг них, подернулся льдом. Цирцея и Ариадна при всей своей значимости на время стали лишь статичными фигурами. На сцене царили Никиас и Деми.
Чутье подсказывало — он мог все же отказаться, прекрасно зная, что от ритуала Цирцеи не посмеет отказаться она. Понимая, что для нее это так же важно, как и для остальных. Нет. Все-таки важнее.
Но там, под черной тканью и полумаской, скрывались изъяны. Те, что даже время не смогло залатать.
— Хорошо, — стеклянным голосом сказал Никиас.
Ариадна выдохнула. Цирцея едва заметно улыбнулась.
— Ты сильна, знаю, — сказал он колдунье. Его взгляд больше не колол острыми иглами лицо Деми. — Ты превратила прекрасную нимфу в чудовище, но способна ли ты превратить монстра в человека?
Цирцея распрямила плечи.
— Сначала я должна знать, что за монстр передо мной.
И тогда Никиас снял маску.
Деми не ожидала этого. Не так скоро. Думала, он даст ей обещание, а свою личину покажет только Цирцее. А ведь там было, что показать.
Больше прежнего взгляд приковывала проявившаяся в лице Никиаса дуальность: одна сторона ласкает глаз совершенными чертами, другая отмечена пугающим уродством, и никаким иным словом увиденное не назвать. Правую сторону лица Никиаса испещрили трещины, словно он был расколовшейся от удара вазой или камнекожей ореидой, исполосованной мечом, освященным божественной силой. Откуда-то изнутри, будто из самого сердца или очерненной отчего-то души пробивалась тьма.
