После ужина Ирена сказала, что им нужно обсудить кое-какие дела, и предложила маме послушать у себя в спальне фонограф. Она знала, что Янина скоро заснет. Ирена подала черный чай с сахаром – редкостную для того времени роскошь. Она попыталась отдать остатки полученного по карточке сахара Еве, но та отказалась. Ирена не отступала.
– Отдай это своим ребятам из кружка, – убеждала она. – Пусть жизнь у них будет немного послаще.
– Спасибо, Господи, что у меня есть такие друзья, как ты, – сдалась Ева.
– Несколько дней назад я видела Адама, – сказала Ирена. – Я ходила навещать одну из своих семей.
– Он связался с дурной компанией, – сказала Ева.
– Он помог мне достать кое-какие документы и поставить на довольствие семью беженцев. Он твой брат, а поэтому ему можно доверять.
Ирена Шульц сказала Еве:
– Тебе приходится иметь дело с контрабандистами… это, наверно, непросто.
Ева кивнула, хитро улыбнувшись.
– Да, конечно, трудно. Но дело с ними и с черным рынком приходится иметь большинству из нас. Мне говорят, что у меня это получается… ну, торговаться и все такое. Странно, но я этим даже немного горжусь.
– Браво, Ева, – сказала Яга, вставляя очередную сигарету в черный мундштук. – Я в жизни еще не встречала преступника добрее и честнее тебя.
Из соседней комнаты доносились звуки шопеновской «Прелюдии». Кашлянув, Ирена начала серьезный разговор.
– Я знаю, что в последнее время на некоторых из вас срывалась, и прошу за это прощения. Всем нам сейчас очень непросто. Мне в голову пришли кое-какие мысли… как помочь евреям, – она помолчала. – Но все это будет противозаконно.
Ирена Шульц и Яга кивнули. Ева нахмурилась, и с ее лица исчезла улыбка. Добрачинский продолжал сидеть с каменным лицом.
– В каждом из десяти округов, где работает служба соцзащиты, – продолжала Ирена, – я знаю хоть одного сочувствующего евреям работника, готового помогать… выдавать подложные документы, распределять карточки, находить еду, одежду, лекарства и даже деньги.
Ева начала делать заметки в блокноте, с которым никогда не расставалась. Ирена накрыла страничку рукой:
– Не надо, Ева. Никаких доказательств того, что этот разговор вообще состоялся, быть не должно.
– У меня мозги слишком быстро работают, – сказала Ева. – Слишком много мыслей приходит в голову. Они как бабочки… мне надо их ловить и пришпиливать к бумаге.
– Романтичное сравнение, но не беспокойся. Я знаю, что делать. Я надеюсь, вы все мне поможете, потому что одна я не потяну.
Конечно, это риск… и очень большой. Если вы не хотите иметь с этим ничего общего, то сейчас, наверно, самый подходящий момент пожелать друг другу спокойной ночи.
Добрачинский поерзал на стуле, бросив взгляд на Ягу, но с места не двинулся.
– У каждого из нас есть знакомые, у которых есть другие знакомые, – продолжила Ирена. – Мой друг Стефан, тот приятный молодой человек, который часто провожает меня домой с работы, участник того, что он называет «нарождающимся подпольем». Мы можем найти способ получать деньги от нашего правительства в изгнании. Ева, ты знаешь тех, кто работает с Объединенным распределительным комитетом. Пан Добрачинский, вы знаете людей в министерстве. У всех нас есть какие-то связи.
– Это очень опасный разговор, Ирена, – сказал Добрачинский; несмотря на холод в комнате, на лбу у него выступила испарина.
– Я надеюсь, что мы можем доверять друг другу, – сказала Ирена. – Мы все тут заодно, и много чего натворили. Все мы уже и так понемножку подделываем документы. Но этого мало. Нам надо действовать изобретательней. Лучше координировать работу. Ставить перед собой более масштабные цели.
– Что вы предлагаете? – спросил Добрачинский.
– Организовать сеть. По крайней мере по одному работнику в каждом из районных отделений.
– Это вы говорите про «кто», а не про «что».
– Тиф, – Ирена обвела взглядом присутствующих. – Немцы панически боятся эпидемий. Я предлагаю сыграть на этих страхах. У меня есть знакомые в лечебных учреждениях, и они говорят, что сейчас участились случаи заболевания туберкулезом и дизентерией. Как бы ни ужасно это звучало, но тиф открывает перед нами широкие возможности.
Отчасти на использование этой ненавистной болезни в своих целях ее вдохновила память об отце. Ей казалось, что таким образом она восстановит некое равновесие, сделает не напрасной смерть самого близкого и дорогого ей человека.
– И к чему вы клоните? – настаивал Добрачинский.
– Давайте я приведу пример. Чего на текущий момент нам катастрофически не хватает?
– Жилья и продуктов, – сказал он, а все остальные согласно закивали.
– Правильно. Так вот… У нас есть лимиты жилья для поляков-арийцев. Теперь допустим, у нас есть еврейская семья… скажем, Сиповичи. Они участвовали в еврейской переписи, занесены в списки, и помощи им не полагается. Ну, а если их фамилия согласно переписи арийского населения будет Прелуцкие, а зарегистрированы они будут по адресу в арийском квартале? Я легко получу пособия, деньги и карточки для Прелуцких и передам их Сиповичам.
– А если гестапо станет искать пана Прелуцкого?
– В досье семьи Прелуцких будет подписанная Главным санитарным врачом справка из санэпидемслужбы, свидетельствующая о том, что жена Прелуцкого и ее брат, проживающий по тому же адресу, больны туберкулезом. Ни один немец к ним не сунется. Эту историю за сотню злотых подтвердит и владелец дома.
В комнате повисла тишина, и Ирена подумала, не перешагнула ли она границы допустимого. Сидящие за столом, казалось, погрузились в свои мысли. Яга закурила очередную сигарету. Ева промокнула салфеткой уголки рта.
– Склады забиты под завязку, – продолжила Ирена, – продукты и одежду там получить на удивление просто… даже с топорно подделанными документами.
Первой молчание нарушила Яга.
– Наш санитарный фургон… – сказала она. – В нем можно провозить продукты.
Добрачинский взял на себя роль резонера. Он находил слабые места в предлагаемых стратегиях, а когда женщины находили способы их устранить, снова бросался в атаку, пытаясь разрушить логику придуманной Иреной схемы. Мыслил он просто великолепно, и Ирена поняла, благодаря чему ему удалось так высоко подняться по служебной лестнице.
– Да, риск есть, – соглашалась Ирена, – но какие времена, такие и методы.
Давно уже начался комендантский час, а разговор все продолжался. Им придется провести у Ирены ночь. Добрачинский позвонил жене, чтобы объяснить, что не сможет прийти домой. Ирена слышала натянутость в его голосе и заметила, что Яга отвернулась и смотрит в окно.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});