к власти местная мафия жиреет и покупает себе особняки на Лазурном берегу Франции. Говорят, там все особняки в самых престижных районах купили вот эти самые — новые президенты и премьеры новых неведомых государств-бантустанов, с гортанными голосами, и руками, черными от крови своих народцев… Руки-то мыть еще не научились…
— Не беспокойся, Эстелла, — сказал я печально. — К сожалению, я очень хорошо понимаю все эти вещи.
— Может быть, ты заметил, что здесь все уединенные здания расписаны призывами? — спросила она. — Пульверизаторами пишут на всех стенах «Каталония либертад». Это значит — свободная Каталония. Так что эти гнилые идейки уже далеко проникли в народ. И поэтому бороться с террористами очень трудно. Им очень многие сочувствуют.
— Это пока они не добьются своего. После этого сочувствовать перестанут — сказал я. — Это я по опыту говорю.
— Им не добиться своего. Мы никогда не допустим такого, — сказала Эстелла. — Испания и Каталония — это одно и то же. Мы — одна страна.
— У нас в России тоже многие так думали, — ответил я. — Пришлось разочароваться в этом мнении…
— Испания не позволит Каталонии отделиться, — повторила Эстелла.
— Тогда вам придется до конца века сражаться с террористами, — сказал я.
— Похоже что так, — согласилась женщина.
Я действительно вспомнил об этих надписях, которые видел на дороге, пока мы ехали сюда и обратно. На каждом заборе, на сараях — везде, где не было постоянного присмотра, были надписи большими буквами «Каталония либертад»… Раньше я просто, будучи туристом, не обращал на это внимания.
Так вот чьи фотографии висели в аэропорту с надписью «Опасные террористы».
— Да, и вот Мигель сказал мне, что они борются за независимость Каталонии. А для дела свободы, естественно, все средства пригодны, потому что сделают эту провинцию свободной и счастливой.
И Мигель сказал, что им позарез нужны чертежи линкора… И что они добьются своего.
— Теперь нам станет легче разговаривать с твоим мужем, — сказал он на прощание. — Он станет сговорчивее. И ты нам очень помогла в этом.
После всего, Мигель отпустил меня. Он не стал больше заниматься со мной любовью, чего я так теперь боялась.
— Больше ты не нужна, — сказал он, посмеиваясь. — Хотя было и приятно с тобой развлечься. Не каждый день тебе отдаются жены военных инженеров.
На следующий день приехал Симон. Он сразу же, не заезжая домой, поехал на службу. Он позвонил мне и сказал, что похороны тети прошли нормально, что сейчас он будет занят, а потом сразу вечером приедет домой. Еще он сказал мне, что очень соскучился.
Я помню, что даже не могла с ним говорить. Слезы душили меня. Ведь он еще ничего не знал… Но у меня не было сомнений, что очень скоро он все узнает и его ждет такой страшный удар. Я боялась, что бедный Симон не выдержит…
Предательство жены, ее поведение, ее разврат, и эти ужасные террористы. Они были в его доме, куда их привела его жена… И они владеют компрометирующим материалом…
Все случилось даже раньше, чем я предполагала. Это, вероятно, к лучшему. Не знаю как бы я смогла сохранять самообладание с мужем вечером, когда он приехал бы домой и обнял меня.
Одним словом, Симон приехал домой, уже осведомленный обо всем. Я это сразу поняла.
— Я хочу поговорить с тобой, — сказал он и мрачно опустился в кресло в гостиной. Симон был бледен как полотно, как снег в горах…
— Я все расскажу тебе, и ты сама скажешь, что я неправильно понял, — сказал он. — Потому что, честно говоря, я не понял ничего. И очень хотел бы услышать, что ты об этом скажешь.
Я молчала и смотрела на него как затравленный зверь. Исподлобья. Меня трясло, как в лихорадке.
— Сегодня в середине дня мне позвонили с контрольного поста на верфи и сказали, что мне оставлен пакет, — начал Симон, и лицо его при этом нервно дергалось, как от тика.
— На вахте действительно был приготовлен для меня пакет, — продолжал Симон. — Я взял его и пошел обратно к себе в кабинет. Когда я открыл его, первое, что выпало оттуда, были женские трусы, — он достал их и показал мне. Я узнала их. Это были те самые трусики, которые Мигель снял с меня в первый раз и не отдал обратно…
— Вот и первый вопрос, — сказал мрачно Симон. — Твои ли это трусы? Потому что память подсказывает мне, что у тебя были точно такие, — он выжидательно смотрел на меня. Я передернулась и прошептала:
— Позволь мне сейчас не отвечать…
— Да, позволю, — неожиданно согласился муж. — Так как в том пакете было еще кое-что. Так что про трусы я спросил просто так, для начала разговора. Ну вот, а еще там было две вещи. Видеокассета и письмо. Вернее, записка. Письмо — это все же нечто благородное… Как ты думаешь, Эстелла, что было написано в этом письме-записке?
— Я не знаю, — прошептала я. И тогда Симон протянул мне его. Это был смятый лист бумаги. Я взяла его и заметила, что руки Симона дрожат так, что бумага скачет вверх и вниз…
«Синьор Роман! — начиналась записка. — Вы отказались сотрудничать с нами по доброй воле и за хорошие деньги. Мы предупреждали вас, что добьемся своего. Узнаете ли вы трусы вашей уважаемой жены, синьоры Эстеллы?
Посмотрите кассету. Там много интересного о жизни вашей супруги. Особенно обратите внимание на то, как страстно она отдается молодому человеку. Достаточно взглянуть на любой полицейский стенд и вы узнаете этого юношу. Ваша жена спит с опасным террористом, которого безуспешно ищут по всей стране. Подумайте об этом.
Вечером будьте дома. Мы вам позвоним. Подумайте о себе и своей карьере. Мы сделаем вам последнее предупреждение и последнее предложение. Будьте разумным человеком».
На этом записка заканчивалась.
— Ты смотрел кассету? — спросила я с ужасом.
— Смотрел, — отозвался Симон, опуская глаза. — Я сначала подумал было, что это киномонтаж, но потом понял, что нечего тешить себя иллюзиями.
Он выглядел совершенно убитым. Что, конечно, неудивительно. Я встала и подошла к нему, но он отшатнулся от меня, прижавшись к спинке кресла.
— Отойди от меня, — почти крикнул он, с ненавистью глядя на меня и весь трясясь от гнева и возмущения. А потом он начал плакать. Он сотрясался от рыданий. Ты знаешь, я никогда не видела, чтобы взрослые мужчины плакали. Может быть потому, что кроме мужа, из мужчин хорошо знаю только своего отца. Он никогда не плакал. Но ведь он не попадал в такие ситуации и ему не приходилось
