Остальные, выставив сокола караульным на коньке крыши самого высокого здания в деревне, разошлись по избам. С Остапом пошёл беролак, вручив ему наган с большой трубкой на стволе, назвав ту «брамитом». Пояснил, что звук выстрела с этим устройством уменьшается раз в десять. Но стрелять нужно с очень близкого расстояния, так как целиться невозможно из-за того, что «мушка» закрывается самой трубкой, плюс, она ослабляет немного пулю.
А дальше была казнь. Никак иначе происходящее нельзя было назвать. Даже местью происходящее не назвать, так как это слово не могло полностью отразить все чувства, которые испытывали оборотни и Киновец.
Все немцы без исключения оказались пьяны. Некоторые вусмерть и никак не реагировали на то, что их сбрасывали с кроватей, связывали и тащили на улицу. Лишь на холоде они стали понемногу приходить в себя. Самых активных оборотни прикончили. Других награждали ударами по голове, выбивая дух, после чего им связывали руки с ногами и выбрасывали на улицу. За время расправы не прозвучало ни одного выстрела, если не считать тех, что сделал Остап из бесшумного нагана.
Лишь после того, как была устранена угроза со стороны карателей, бойцы направились к амбару.
— Вот суки, уже гвоздями забили, — ругнулся беролак, отдирая толстую горбылину, которыми каратели заколотили ворота в амбар и все окна. Наконец, справившись с запорами, он распахнул одну створку. Его товарищ направил внутрь луч электрического фонаря. Он высветил несколько десятков мужчин и женщин разных возрастов с детьми. Кое-кто из них был совсем мал. Таких детей держали на руках.
— Товарищи! — крикнул командир отряда. — Вы свободны, немцев мы убили. Но не всех, остальных будем сейчас судить и казним. Кому нужна помощь, те пусть подходят.
— А вы кто?
— Партизаны…
Тут вперёд вышел Остап, прервав волколака.
— Я Остап Киновец из Барсучих. Её… её спалили фашисты. И всех тоже… всех… мою семью, детей малых, стариков — всех. Вот как вас загнали в амбар и пустили огонь. Бобриные Дворики тоже сожгли и всех убили. И вас бы также сожгли.
— И что нам теперь делать? — произнёс один из деревенских.
Остап посмотрел на старшего группы.
— Знаете, где в лесу можно спрятаться? Мы поможем вам дойти, донести вещи и продукты. Потом ещё пару раз заглянем.
— А потом что?
— А «потом» уходить надо было, пока немец в прошлом году сюда не пришёл, а не держаться за своё кулацкое барахло, — тихо, но недостаточно, чтобы его не услышали, буркнул один из волколаков.
— Цыц, — прикрикнул на него командир. — Так, товарищи, время дорого, поэтому решайте быстрее. Нам ещё нужно в две деревни заглянуть.
Всё решилось меньше чем за час. Пленных немцев, не особо мудрствуя, повесили. Не поджимай время, то оборотни бы им в буквальном смысле кишки на шею намотали. А так те «всего лишь» получили пеньковую удавку на шею и отправились на тот свет через пару минут агонии, дёргаясь на воротной перекладине. Людей и вещи погрузили в машины и телеги и отправились в… Горчи. Следующую деревню, которая должна быть зачищена карателями. Ещё три оставшихся из списка должен был проверить другой цитадельский отряд. Такое разделение было связанно из-за местоположения поселений. К сожалению, здесь уже успели отметиться оккупанты. После них остались только мёртвые тела и горячая зола. А вот в последней деревне ещё не было никого из врагов. Здесь даже пришлось поорать на местных, которые не сразу поверили в ту участь, которую им приготовили не сегодня, так завтра немцы.
— Да пошли они, — в сердцах высказался командир отряда. — Выбрали полицаев и старосту из своих и думают, что те их прикроют от фашистов.
— Неправильно это, — вздохнул Остап. — Дай я попробую с ними поговорить. Детей жалко, немцы же их не пожалеют.
— Пробуй. Но учти, что у нас там, — оборотень мотнул головой в сторону машин, — больше семьдесяти человек. И нам нужно с ними успеть до рассвета уйти подальше от немцев. А если эти, — он вновь мотнул головой, но на этот раз на местного старосту в окружении односельчан, — будут упираться, то точно не успеем.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
И вновь Остап упрямо сказал:
— Справлюсь.
Глава 20
— Немцы что-то совсем лютуют, — тихо сказала Авдотья. — Что им нужно от нас?
— Выгоняют, не слышала, что ль? — желчно ответил Игнат Богомолов, которого все звали только Клюшкой.
С самого утра немецкий гарнизон, стоящий в деревне, развил бурную деятельность. Сначала они занимались только собой, не трогая деревенских, которые засели в избах и боялись выйти за дверь даже за водой или в уборную. Они видели, как немцы носятся по улицам, выставляют посты на околице и усиливают уже имеющиеся. Спустя несколько часов в деревню приехали ещё несколько десятков гитлеровцев. А ещё через четверть часа в окна и двери застучали приклады. Под звон стекла и треск досок зазвучали приказы на немецком и корявом русском о том, чтобы жильцы срочно выходили на улицу и шли на площадь перед сельсоветом, где располагалась администрация новой власти с момента оккупации.
— Шишкиных не видно, — нахмурился Силантий.
— Я слышала стрельбу в их доме, — тихо сказала Парфёнова. — Когда мимо пробегала, то видела возле двери кого-то в белой рубахе. Может, Надьку, может саму Зинаиду.
— И? — ещё больше нахмурился деревенский фельдшер. — Что она делала? Или с ней делали?..
— Лежала неподвижно. Кажись, мёртвая, — совсем тихо произнесла женщина.
Силантий помрачнел.
— У Ломенцев тоже стреляли, — сказал Клюшка, стоило Парфёновой смолкнуть. — И я их не вижу.
Их беседу прервал немецкий офицер, вышедший их сельсовета на крыльцо. Справа от него пристроился переводчик в гражданском пальто, но с белой повязкой полицая на левом руке. Он принялся слово в слово переводить речь, обращённую его хозяином к местным жителям. То, что он сказал, люди уже слышали от полицаев и гитлеровцев, что выгнали их из жилищ.
— Вам всем надлежит немедленно покинуть деревню. Всех, кто решит остаться ждёт расстрел. Запрещено брать вещи, продукты или угонять скот. За это наказание одно — расстрел.
Услышав эти слова, народ заволновался. Кто-то из мужчин в первых рядах крикнул:
— Куда ж нам идти, господин офицер? У многих дитяти маленькие совсем, им без еды, без молока тяжко будет.
Его поддержала одна из женщин:
— Нас же почти в одном исподнем выгнали из дома. Как же без вещей идти?
— Вы, унтерменши, должны быть рады, что вас не казнили, как пособников бандитов на месте. Благодарите за это армию великой Германии. Недочеловекам запрещено иметь что-то своё.
Даже длительное проживание под оккупацией не сумело вытравить в людях желание бороться за своё. Да и по факту, боролись они за свою жизнь. Ведь без тёплых вещей, без той же коровы или козы, чьё молоко было необходимо маленьким детям, деревенские не выжили бы в эту пору, когда в лесах ещё полно снега. Толпа заволновалась, голоса зазвучали громче. Вот только они в шоке от услышанного забыли с кем имеют дело. Внезапно раздалась автоматная очередь. Пули ударили по первому ряду, не разбирая, чьи тела пронзают — мужчин, женщин, стариков или детей. Мольбы сменились криками страха, толпа отшатнулась назад и в стороны, но наткнулась на стволы винтовок и пулемётов оцепления.
— За непокорность и отказ выполнять законные требования власти… — раздался голос переводчика. Но миг спустя он был перебит.
Силантий, единственный из всех оставшийся на прежнем месте, вскинул руки к небу и страшно закричал, заглушая все окружающие звуки. Многим даже показалось, что сам воздух загудел от его голоса.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Что б вы все умерли, нелюди!!!
Руки пожилого мужчины засветились золотистым светом, который быстро охватил его тело, а потом волной разошёлся во все стороны. За пару секунд свет разлился по всей деревне, накрыв людей, живых и мёртвых, местных жителей и захватчиков. Как только свечение пропало, то последние попадали на землю, как срубленные деревья… и зашевелились те, кто стал жертвой немецкого свинца. К сожалению, с земли поднялись не все из них.
