— Ну, так.
— Так вот представь, что человечество… весь наш мир… это точно такая же ферма. И мы тоже чей-то корм.
— Чей же? Сверхлюдей, что ли? Или, может, как в «Матрице» — машин и роботов?
— Ну, пойми ты. Мы не свиньи, конечно. Мы всё-таки на уровне более высоком. А следовательно, и фермеры наши глобально масштабнее нас. Каждый день каждый человек сталкивается со своим фермером, даже не понимая этого. Думаешь, корова, которую доят дважды в сутки, или сколько там раз в день? Думаешь, она воспринимает это как нечто экстраординарное?
— Ну, знаешь, если так смотреть, то вряд ли, конечно. И всё же доярка к ней приходит. Теребит, извините, сиски. И корова её видит.
— Да-да. Доярка! Именно. Она видит доярку. Ощущает прикосновения, безусловно. Да только доярка для неё — тот же самый объект, что и стойло, что и луг, на котором она траву жуёт. Часть её мира. Постоянная и привычная.
— Возможно, так оно и есть, — я задумался. — Но тогда разъясни, какой продукт вырабатываем мы? И кому он нужен?
Теперь задумался Бурков. Он посмотрел в окно, достал сигарету, и, чиркнув зажигалкой, прикурил.
— Насколько мне удалось понять, ОНИ (он произнёс это как-то странно, с чувством обречённости) питаются нашей эмоциональной аурой. Или как бы это назвать? Нашим внутренним миром. Энергией мозговых волн. Я не биофизик в прямом смысле. А, возможно, нам, людям, ещё неизвестна эта энергия. Они выжимают её из нас, как паразиты. Как плесень, поразившая сыр.
— Кто это ОНИ? Как они выглядят? Ты их видел?
— Мне сложно это объяснить, — он замялся. — Как может объяснить, к примеру, батарейка, питающийся её зарядом сложный технический прибор? Я же говорю, они много сложнее и выше нас во всех отношениях.
— Да… не просто… наверное, тем более если учесть, что батарейка не обладает самоидентификацией, — я ухмыльнулся. — Но мы-то обладаем! И тут есть, ты уж меня извини, некоторые неувязки. Если коровы или свиньи, как ты говоришь, получают свои фермы от людей, в готовом, так сказать виде, то мы, люди, сами весь этот мир себе построили. Ведь так?
— Неужели? — Бурков истерично хохотнул, — ты, может быть, родился на голой земле среди таких же, как ты, голых человеков, и вы дружно за двадцать лет твоей сознательной жизни всё это воздвигли? Откуда тебе известно, кто всё это строил? Кто воздвигал города? Проводил границы государств? И когда вообще начался отсчёт времен? Исторические факты? Доказательства? Телепередачи? Подтверждённые раскопками археологов факты? А теперь представь себе, скажем, программиста, создающего компьютерную игру с определёнными выдуманными им условиями. С чего он начнёт? С большого вселенского взрыва? С динозавров или первой простейшей бактерии? Нет! Он сразу создаст мир, который ему требуется в той точке времени и со всеми подобающими этой точке деталями. Так вот наши фермеры находятся над нами на недосягаемой для нашего понимания ступени. И уж, поверь мне, им построить нашу «ферму» как тебе на салфетке чёртика нарисовать!
— Ну…
— Вот тебе и ну! Иллюзия всё это. Нет, конечно, безусловно, мы сами участвуем теперь в процессе поддержания своей иллюзии, и строим и созидаем её, и капремонты наводим. И как бы открытия всевозможные делаем ежедневно. Сами. Но только именно что «как бы». Да, впрочем, и открытия эти тоже суть — сама ферма. Вот, скажем, Эйнштейн со своей теорией знаменитой. Да кто угодно и как угодно смог бы предложить миру любую теорию. Любую формулу энергии атома. Когда в этом возникла бы необходимость для НИХ! Сам смысл в том, что все эти формулы и теории — условность для нашего мира. Пусть бы E равнялось не mc2, а две массы на две скорости света в кубе. Какая разница? Всё работало бы точно так же. Или по-другому. И мы были бы не потомками обезьян, что, конечно же, и так само по себе абсурдно, а, скажем, зелёнокожими трёхметровыми муравьями. Всё это значения не имеет! Важны ИМ только наши мозговые волны. Наши эмоциональные заряды. Вырабатываемый нашими мозгами ресурс.
— Вообще-то похоже на бред, Жень. Ну, сам подумай. Это из области утопической фантастики.
— Вот тебе тогда другая сторона вопроса, — он резко посмотрел мне в глаза пронзительным взглядом, — Зачем ты живёшь?
— Ну… — я задумался, — у меня много задач в этой жизни.
— Главная?
— Главная — быть человеком — твёрдо произнёс я, на манер киношных пионеров советского периода.
— А теперь сосредоточься и ответь серьёзно.
— Чтобы жить и наслаждаться жизнью.
— А дальше?
— А что дальше?
— После того, как насладишься. Если вообще это у тебя получится — насладиться. Дальше что?
— Дальше старость. Дети. Внуки. Как у всех людей.
— Вот именно, как у всех! А теперь подумай. Если человек такое высокоразвитое существо. Разумное. Если он не свинья и не корова, не кем-то созданный искусственно самовоспроизводящийся ресурс, то почему от него сокрыта главная загадка жизни?
— Это какая же?
— Вечный вопрос: что нас ждёт после смерти? И для чего мы пришли в этот мир?
— Ты знаешь, наверное, если бы люди знали, для чего пришли в этот мир, если бы были уверенны, что после смерти есть ещё жизнь или что-то лучшее, чем этот мир, они бы надолго тут не задерживались. Наверное, и тогда смысла в этом всём не было бы.
— Верно! Очень верно! В этом-то и есть ответ на твой вопрос. Ты существуешь лишь затем, что бы питать ИХ и плодить себе подобных, и цикл этот должен продолжаться, пока мы ИМ нужны! Ты должен жить, боясь неизвестности, которую несёт смерть, и надеяться на невероятный исход. На рай или какой-то другой загробный мир. А на самом деле смысл твой, и мой, и всех людей — быть источником пищи.
— Хорошо, предположим, это так. Что это меняет?
— Всё меняет! Я не хочу жить, понимая, что я всего лишь биоробот. Нет, скорее аккумулятор, не понимающий, зачем он, и почему, и для чего. Животное, созданное кем-то для того, что бы мучиться, страдать, пылать идеями какими-то, в которых в итоге нет никакого смысла, потому что смысла быть в них не может от того, что смысл только один: я — источник пищи высших существ. Как куры американские в инкубаторах. Знаешь, как их выращивают?..
— Знаю. А ты, наверное, хочешь стать, как ОНИ?
— Думаю, это невозможно!
— Почему же?
— Не знаю ни одного примера, когда свинья стала бы человеком. Хотя обратный процесс довольно часто происходит.
— Ну, хорошо. Пока это всё слова. Теория твоя. А мне ты можешь показать это наглядно?
Он угрюмо уставился на меня. Молча налил водки мне и себе, и сам выпил, не предлагая чокнуться. Я последовал его примеру. Закурив, Бурков с самой серьёзной интонацией спросил:
— А ты уверен, что хочешь этого? Подумай хорошенько.
— Уверен.
— Я думаю, — тут Бурков придвинулся ближе ко мне и заговорил полушёпотом, — это может быть опасно. ОНИ знают всё. И ИМ такие вот «битые файлы», как мы с тобой, думаю, совсем ни к чему. Я же теперь как взбесившийся бык на хорошо отлаженной ферме. Вдруг начну ворота рогами бить или собратьев кусать, заражая «бешенством» своим.
— Ничего, — я улыбнулся, — проскочим.
Честно говоря, все россказни Жени Буркова я воспринял скорее как выплеск многодневной усталости творческого человека, граничащий с лёгкой шизофренией. Но чем чёрт не шутит? Вдруг он прав и действительно всё так и есть. Извечное моё любопытство загорелось жгучим нетерпеливым огнём.
— Поехали, — поднимаясь, сказал я.
Мы, уже стоя, допили остатки водки. Оставили на столике деньги и пошли к выходу. И я вдруг ощутил, что довольно сильно захмелел. Открыв дверь, я пропустил Буркова вперёд и на прощанье окинул взглядом кафе. И взгляд мой почему-то сразу наткнулся на двух широкополошляпых, которые, в свою очередь, пристально, с каменными выражениями лиц смотрели на нас. И было в их облике что-то такое, от чего мурашки пошли у меня по спине. Словно они знали всё, о чём мы сейчас говорили. Хотя, совершенно точно, слышать нас они не могли. Но тут же я себя успокоил, и отнёс причину своего секундного страха к общему депрессивному фону нашей беседы и к водке. Явно палёной водке.
* * *
Дома у Буркова, как всегда, царил беспорядок. Драные обои в коридоре. Стопки технических журналов. Разбросанная обувь, которой не пользовались долгие годы. Разобранные компьютерные блоки. Пыльные приборы неизвестного мне назначения. В общем, нормальная обстановка буйнопомешанного изобретателя.
— Ты убираться не пробовал?
— А зачем? — искренне удивился он, — Тем более теперь…
Мы прошли в комнату, и Женя усадил меня на диван.
— Слушай, а ничего, если мы выпивши? На частоту эксперимента не повлияет? — попытался пошутить я.
Но Бурков был серьёзен, как никогда. Он уложил меня на диван. Намазал виски какой-то жирной кремоподобной дрянью с запахом ацетона, и, подсоединяя холодные металлические присоски к моей голове произнёс:
