– Ну ладно! - сказал я. - Это вы уклонились. Она подперла щеку желтым кулачком и задумалась, глядя на плошку.
– Языкатая жинка, правда, ни к чему, - пробормотала она. - Лучше немая, чем языкатая. По правде говоря, много ли мой Иван от меня добра видел?
– Я схожу по делам, - сказал я ей. - А ты забойщика, когда заявится, приветь. Бутылочку, что ли, выставь. Лишнего не болтай. Он мне не самый большой друг, забойщик-то.
* * *
Было темно. Луна еще не всходила. От свежего морозного воздуха меня чуть не закачало, как от первача. Слишком уж много событий пришлось на сегодняшний день. Посвататься! Взять вот и в одну секунду решить- и всю жизнь переиначить. Раньше я этого слова слышать не мог, до смерти боялся, что какая-нибудь девица захомутает. Но сейчас, думая об Антонине, я никакого страха не испытывал; вот только б гарбуза не поднесли!..
Мысли принялись разбегаться, как овцы. Постояв у плетня, я старался собрать их в один загон. Идея сватовства как-то выбила меня из колеи, а ведь не об этом следовало сейчас думать. Еще много предстояло стрельбы - от сватовства до заручения. Еще надо было крепко голову поломать над всем, что происходило в Глухарах и вокруг, чтобы не сосватал нас Гаврилов холм.
Я еще не был полностью убежден в том, что Климарь - виновник гибели Штебленка. Последнюю точку должны были поставить Малясы. И я отправился к ним. Хата их с просевшей седлом крышей отчетливо виднелась на взгорке. Я медленно побрел по улице вверх. Ох, устал я за этот день. Не пулемет, казалось, тащу на плече, а бурлацкий канат, к которому забуксирены все Глухары, вместе с гончарным заводиком, кузней и Гавриловым холмом.
Окна в хате Малясов уже не светились. Собака, сеттер-лаверак местного происхождения, встретила меня вялым лаем. Я постучал в окно и встал так, чтобы они различили мое лицо. Малясиха сразу открыла.
– Входите, входите, - пробубнила она из темных сеней. - Мы еще не спим. Олия в каганце кончилась! Насчет керосину вам еще не разъяснили в районе, Иван Николаевич?
– Еще нет, - сказал я. - Зажгите пока лучину, что ли.
Она открыла заслонку в печи, выгребла ухватом уголек и раздула пламя на длинной смолистой щепе.
Маляс в полотняной рубахе и солдатских широких кальсонах сидел на печи и задумчиво расчесывал бороду пятерней. Мое появление в поздний час его озадачило.
– Того-сего, - задумчиво произнес он. Конечно же он понимал, что я явился не для того, чтобы вручить бидон с керосином.
– Попрошу вас обоих пересесть вот сюда, - сказал я и указал на лавку.
Тут надо было сразу брать быка за рога. Я достал карандаш и кусок газетной бумаги. Карандаш и бумага всегда действовали на глухарчан страшнее оружия. Угроза, исходящая из оружия, понятна, а карандаш таит беды неясные, страшные, как поповская анафема.
– В прошлый раз вы не досказали, как стало известно следствию (я с особым удовольствием произнес это слово), важную деталь. А именно: что произошло после того, как вы вернулись от Крота, где помогали забивать и разделывать кабанчика? Попрошу дать показания немедленно.
Маляс, держась за бороду, пересел на лавку, к жене. Оба были ошеломлены и глазели на меня как на привидение. Нельзя было терять ни секунды.
– Я слушаю!
И я написал на клочке бумаги: "Показания гр. и гр. Маляс".
– Прошу!
Я совершенно не знал, как допрашивают "гр. и гр." в юридической практике. На фронте допросы были несложные.
Малясы переглянулись испуганно и снова уставились на бумагу. Я волновался не меньше их, даже карандаш прижал плотнее к бумаге, чтоб не прыгал.
– Я скажу, скажу, - заторопилась Малясиха, но муж перебил ее:
– Тут все ясно, гражданин Капелюх, а не рассказывали мы раньше по причине...
– Позабылись! - снова вмешалась Малясиха. Она придерживала шубейку обеими руками на груди и могла толкнуть мужа только плечом, но и от такого толчка тощенький Маляс чуть не слетел со скамейки. - Он тут наговорит три мешка гречаной вовны{17} - и все неполны. Вы меня слушайте!
– Ближе к делу! - потребовал я.
– Как только Штебленок, постоялец-то наш, подался в район, к нам шасть забойщик Климарь-то, - сказала Малясиха. - Весь запыхался, не в себе мужик. Мы думали, может, выпил, он ведь забойщик, положено; у Крота кнур был чималый!..
– Пудов на девять, того-сего, клыки - как штыки, - пояснил Маляс. - Слон, а не кабан!
– Что он сказал?
– Кто?
– Забойщик, кто ж еще! Говорите короче!
– Он спросил, где Штебленок.
– А зачем ему был Штебленок?
– Мы не знали. Видели только - забойщик не в себе.
– Что вы ответили?
– Мы сначала ничего не ответили. Того-сего! Мало ли куда "ястребок" может пойти, всякому не положено знать. Мы понимаем!
Жена на этот раз посмотрела на Маляса одобрительно.
– Мы ничего не сказали, тогда он достал ножик... ну, этот, забойный, в крови еще - он только кончил разделывать...
– Загрозился! - вмешалась Малясиха. - Так загрозился, страсть! Мы оба разве так чего сказали бы? Никогда!
– А что вы сказали?
– Ну что Штебленок в район побежал, - продолжил Маляс. - А Климарь ножиком помахал и говорит: "Помалкивайте пока на здоровьечко. А то потом будет и с вами то же". Мы не поняли, что с нами будет...
– А потом поняли?
– Ага...
– Мы бы вам рассказали, да малость позабылись, вы на нас зла не держите, закончила Малясиха. - Мы не от умысла. Старость, хворобы, головы дурные... А что нам за это будет?
Она была плотная, какая-то вся четырехугольная и казалась неповоротливой, но язык работал бойко, и глазки глядели смышлено, как две хорошо укрытые огневые точки, когда обнаружишь их на близком расстоянии.
– Пока ничего не будет, - сказал я. - Помалкивайте обо всем!
Оба так и остались сидеть с вытаращенными глазами. Все требовали от них лишь одного - помалкивать. А вся жизнь этой бестолковой неимущей пары состояла в болтовне,
12
Чуть посветлело на улице. Луна уже появилась над лесом. Луна была красная, огромная. Я вспомнил почему-то залитую кровью кожанку на Конопатом Саньке. Мы так и похоронили его в этой курточке. Она была продырявлена насквозь. Попеленко горевал, что пропадают рукава, и хотел срезать их на верха для сапожек кому-то из своей "гвардии" или на варежки, но я не дал.
Гаврилов холм под луной выделялся черным пятном. Мне казалось, с того часа, когда я взобрался на этот холм с пулеметом за плечом, прошла целая вечность. Вот так же растягивается время в разведке. Возвращаешься - и чувство такое, будто года два не видал ребят, а они за это время не успели двух раз отобедать..
Теперь я мог не сомневаться насчет Климаря: гореловский он подручный или нет. Очевидно, в тот день, придя к Кроту и случайно встретив забойщика, Штебленок признал в нем бандита. Может, они еще раньше сталкивались, там, на белорусской стороне, в те времена, когда "ястребок" партизанил? Штебленок, конечно, понимал, что не может задержать Климаря: тут же явится на выручку вся шайка. И "ястребок" отправился за помощью в район. Но и Климарь почуял неладное! Он явился к Малясам для проверки и... Но как они успели догнать Штебленка? Ведь ни у Климаря, ни у других бандитов, по слухам, не было лошади.
Пустынной улицей, постепенно высветляющейся под луной, я прошел к Попеленко. По дороге осторожно заглянул во двор к гончару. В хате светилась маленькая плошка, слепунчик. Сквозь занавеску видны были две головы. Семеренков говорил о чем-то, Антонина слушала, положив подбородок на скрещенные пальцы. Она была в одной рубашке, и я не стал задерживаться у окна. Получалось, что просто подглядываю. Климарь уже ушел.
Попеленко сидел с автоматом за плетнем своей хаты.
– Кто идет?
Он за полверсты мог разглядеть меня в лунном свете. Но все-таки спросил по всей форме.
– Я иду.
– Добрый вечер, товарищ Капелюх! Докладываю; ничего такого не замечено. К старой Кривендихе пришел с Ожина на побывку сын. Валерик, с Черноморского флота. Гулять, наверно, будут!
– А еще что?
– Да ничего. До вашей хаты пошел забойщик, от Семеренковых.
– Больше никуда не заходил?
– К Варваре. С самого начала заглянул, как пришел в село.
– Чего ж не докладываешь сразу?
– Да ну, Климарь! - сказал Попеленко. - В первый раз тут бродит? Пьянчуга, от забоя до забоя тверезый. Он - как бочка, Климарь, в него лей ведрами. Пустая личность.
Круглое, благодушное лицо Попеленко соперничало с луной. Он сидел ео своим автоматом среди золотых шаров, как в оранжерее.
– Попеленко! - сказал я. - Ты помнишь, когда Штебленка убили? Ты свою Лебедку давал в этот день кому-нибудь?
Он наморщил лоб и стал разглаживать его пятерней, изображая сильное внутреннее напряжение.
– Ты отвечай без галушки во рту. Четко. Ты насчет Лебедки все помнишь? Давал или нет?
