– Попеленко! - сказал я. - Ты помнишь, когда Штебленка убили? Ты свою Лебедку давал в этот день кому-нибудь?
Он наморщил лоб и стал разглаживать его пятерней, изображая сильное внутреннее напряжение.
– Ты отвечай без галушки во рту. Четко. Ты насчет Лебедки все помнишь? Давал или нет?
Он вздохнул, не решаясь ответить. Кажется, все Глухары состояли из каких-то тайн. Простейших, но тщательно оберегаемых тайн.
– Попеленко, не вздумай сбрехнуть начальнику! Напоминаю, что за такие вещи в военное время идут под трибунал!
– Давал я Лебедку, товарищ старший! - выпалил "ястребок".
– Кому? - Я подался к нему.
Не хватало, чтобы мой подчиненный явился пособником бандита!
– Варваре, товарищ Капелюх. Уговорила чертова баба. Она знаете как умеет улестить. Да вы же знаете, товарищ Капелюх!
– Короче!
– Говорит, ничего не пожалею, приходи вечером, всякие такие слова. А я говорю: "Мне этого не надо, ты мне дай ситчику в горошек для жинки, я знаю, у тебя есть". Ей срочно надо было сено из лесу перевезти, хмарилось в тот день. Да... Ну и позычил я ей Лебедку.
– Эх, Попеленко! - сказал я. - Многодетный отец. И лошадь-то казенная.
– Так я ж за ситчик, не за что другое. Для семьи. Приходится маракувать. Он хмыкнул и почесал затылок. - Что ж тут такого? Если политически подойти?
– Ты не видел, она сама ездила за сеном или кто другой? - спросил я.
– Видел. Климаря послала. Чего ж, мужик здоровый. Если поднести чарку, копну за час перекидает. Товарищ Капелюх! - сказал он почти жалобно. - Я понимаю - лошадь для военных нужд. Ну так если у меня жинка в добром платье, так я и воевать буду с полным желанием. А к Варваре в тот вечер я не пошел, не подумайте чего плохого.
– Не решился?
– Да нет, она не пустила. Она просто так наобещалась, ясно. У нее тоже своя гордость есть, товарищ старший, ей подавай кого красивого, вот как вы!
– Ладно! - сказал я. - Хватит!
Попеленко усиленно захлопал ресницами, стараясь понять: в чем же его вина? Ну что с него было взять? Я не стал объяснять, куда и за кем гонял Климарь казенную Лебедку. Не пришло еще время для такого разговора.
Все точки в истории со Штебленком были расставлены, все прояснилось... Арестовать забойщика? Ну это мы с Попеленко можем, как ни здоров Климарь. Под дулом пулемета он даст себя связать как миленький. Всеми веревками, что есть в Глухарах. Запеленаем. И что же? Отправить затем на скрипучей телеге в район? Бандиты по дороге отобьют. Они наверняка, послав в село Климаря, следят на всякий случай за дорогами.
Допросить самим, разузнать все, что нужно, о шайке Горелого? Но Климарь ничего не скажет. Будет ждать, когда дружки освободят. В райцентре, где у него исчезли бы надежды на спасение, он выложил бы все, а в Глухарах ему ничего не грозит. Горелый рядом, выручка близка. Будет молчать и ждать. Ему хорошо известно, что мы не можем уподобиться полицаям и выбить из него нужные сведения с помощью приклада и шомпола. У нас был Закон, и Климарь об этом знал. Обидно. Закон как будто делал нас слабее.
– Попеленко, тебе никогда не хотелось, чтоб тебе было все дозволено? Как полицаям, фашистам каким-нибудь?
Он вздрогнул, хитро взглянул на меня, как будто ища подвоха.
– Что вы, товарищ Капелюх! - Он замахал рукой, словно бы я превратился в привидение, в "красную свитку". - Что ж я, не понимаю политически? Никогда! Но,-поразмыслив и осознав, что подвоха нет, добавил тихо: - Один раз хотелось - когда полицаи у Ермаченковых телку забрали. У них племянник ушел в партизаны, вот они и попользовались, взяли телку. Ох, хорошая телка была! А у меня детишки с голода пухли. Сильно я позавидовал ихней профессии.
Вот ведь был славный молодец Попеленко - необъяснимая, чисто глухарская смесь хитрости и простоты.
– Вот то-то и оно, - сказал я, возвращаясь к прерванному строю мыслей. Хочется иногда, чтоб все было дозволено. Для пользы дела.
– Так ведь оно как? - философски заметил Попеленко. - Сначала вроде польза. Взял телку - хорошо! А потом-то люди припомнят!
– Вот именно.
Он правильно рассуждал, Попеленко. Наверно, нарушение Закона может дать временную выгоду. Но потом люди перестанут тебе верить. Рано или поздно такой момент наступит. Ты врежешь Климарю и добьешься от него того, что тебе нужно, а завтра люди скажут: "Полицай". И не жди от них поддержки... Кажется, разобрались мы кое в чем с Попеленко...
Был еще один выход: отправиться в Ожин, выпросить у Гупана конвойную группу. Случай-то особый, важный. Конечно, и Штебленок так же рассуждал, и вот... Да, но он пошел в Ожин пешком, и у него почти не было шансов проскочить.
– Попеленко! - сказал я. - Завтра я забиваю кабанчика. Климарь будет резать.
– Дело хорошее, - оживился Попеленко. - Я помогу!
– Тебе придется сейчас же оседлать Лебедку и ехать в Ожин.
Он скривился, как от укуса шершня.
– А вы, товарищ старший?
– Поехал бы я, да не могу оставить Климаря.
– Конечно, - забормотал Попеленко. - Разделать на" до кабанчика. Я ж понимаю...
Он всерьез думал, что я намерен остаться в Глухарах ради колбас. Попеленко достаточно серьезно относился к свежим свиным колбасам, и довод казался ему очень даже веским.
Я не выдержал:
– Климарь связной у Горелого, понял? Его я должен задержать, пока ты не приедешь с подмогой.
– Ото-то! - простонал "ястребок". - Пьянчуга этот?
–Да. Пьянчуга. Этот.
Он сокрушенно замотал головой:
– Вот аспид! Что ж оно такое делается, а?
– А ты что думал, Саньку Конопатого убили - и победа? - спросил я. Поезжай.
– И не жалко вам меня, товарищ старший?
– Жалко, - сказал я. - Но мы на войне. Я знаю, ты проскочишь.
– Ото-то...
– Поезжай, Попеленко, - добавил я уже мягче.- Будь осторожен. Село, возможно, блокировано.
"Блокировано" - хорошее словечко. Оно придумано кабинетными полководцами над большой, крупномасштабной картой. Но Попеленко это слово не успокоило. Он мыслил не стратегически, а по-крестьянски конкретно. Я был уверен, что он, в отличие от Штебленка, найдет возможность ускользнуть от бандюг.
– Проскочишь, - повторил я. - Вон морячок прошел!
– А зачем им морячок? Засаду выдавать? Шум поднимать?
– Тоже верно.
– Товарищ старший! - взмолился Попеленко. - Вы прикажите, как положено, строго! А то вы вроде по-хорошему разговариваете, я так не могу! Дуже темно сейчас в лесу!
Он оглянулся. Позади уютно светились запотевшие окна мазанки. Я поправил ремень, подтянулся:
– Выполнять приказ, Попеленко! За невыполнение - трибунал.
Он вздохнул с облегчением:
– От так добре! А я вам своего старшего, Ваську, определю за хатой Варвары присмотреть. Он дуже сообразительный у меня! Чистый математик!
И, зашелестев жухлыми листьями золотых шаров, "ястребок" отправился седлать Лебедку. Эх ты, Попеленко! Был бы добрый из тебя казак, да все твои мысли о хате, где орут и просят хлеба девять ртов. И все жалеют тебя. И ты к этой жалости привык, словно к старым кирзачам, которые носишь не снимая. "Три метра ситчика" за казенную Лебедку... Из-за этих трех метров погиб Штебленок.
13
Климарь, к моему удивлению, быстро нашел общий язык с бабкой Серафимой. Перед ними стояла бутылочка сизача, сковородка с яичницей на шкварках, малосольные огурчики и прочие деревенские угощения, которые положено выставлять, когда в хату приходит мастер, человек, профессия которого почитается искусством, недоступным многим другим.
– Проздравляем! - сказал мне Климарь, и огонь плошки заметался от его густого дыхания. - Не знал. Проздравляем! Дело хорошее. Оно, конечно, в наше время свататься лучше с кругом колбасы. Правильно рассудил насчет кабанчика, "ястребок". Душа от колбасы добреет!
Серафима рассмеялась. Это было странно. Чтобы рассмешить бабку, нужно было здорово постараться. И не Климарю с его тупыми шуточками.
Мы выпили по чарке. Климарь был уже хорош. Я как следует разглядел забойщика. Он был очень здоров. На волосатых запястьях вздувались сухожилия. В каждом движении ощущалась сила. Железяка, а не мужик, его, наверно, в кузне отковали по частям, а потом собрали на болтах. То-то в нем все скрипело и хрипело. Алкоголь только подточил его изнутри, но не лишил крепости. Кем он служил у Горелого, интересно? Палачом?
– Определенно проздравляем! - снова шершаво, наждачно прогремел бас Климаря. - Девица, можно сказать, первый сорт. Ой, вчера было малятко, а сегодня, вишь, девчатко... Подрастают, подрастают девки, как колосочки, только жать некому.
Глазенята его плотоядно блеснули под щетками бровей. Да, при мысли о таких вот гореловских дружках и трепетал Семеренков за свою Антонину. Сколько же ненависти к людям должен был накопить в душе забойщик, чтобы пойти в подручные к Горелому?.. Сколько злобы! Откуда она взялась? Сколько лет он таил ее, холил, пока не дождался своего часа? А может, это и не злоба? Может, это для него естественная, нормальная жизнь, которой он наконец зажил? Разве мы сетуем на зверей за их привычки? Да, прав Гупан. Пришел фашизм, словно магнитом вытянул из таких, как Климарь или Горелый, то, что лежало до поры до времени на дне. И теперь уже им не влезть в прежнюю оболочку, разве что на время притвориться, как сейчас притворяется забойщик.
