– Никто не был у Климаря? - спросил я Серафиму.
– Варвара забегала. Вроде разузнать, когда он опять придет на забой, сказала бабка.
Она тоже слушала, как Климарь точит ножи.
– Серафима, вы бы сходили к Семеренковым, - сказал я. - Пора уже.
– Погоди, воскресенье ведь, никуда не денутся. Тебе надо бы настоящих сватов! Как положено. Чтоб старост выбрать... Чтоб не сразу, а на допыты, розвидку, да на запойны, на рукодаины{18}, честь по чести.
– Война вокруг, бабуся!
– Ну так подождать. Вот чтоб Гитлеру, вражине собачьей, чтоб ему!..
– Серафима, они ждут, - я осторожно взял ее под руку. - Все будет хорошо.
– Уж куда лучше, - сказала она, вздохнув. - Уж так-то хорошо, убивцы.
Она бросила последний взгляд на своего любимца. Сколько она вырастила этих Яшек - и всех она любила, и всех отдавала под нож. Чего уж, казалось бы, жалеть? Не первый и не последний. Но каждый из этих кабанчиков доживал до своего срока, набрав положенные пуды сала и попользовавшись благами свинячьей жизни. Такая смерть была естественной. Яшке же предстояло пасть безвременно. И Серафима страдала.
* * *
Климарь вошел в хлев с цебаркой, наполненной кипятком, и пустым ведром, в котором позванивала алюминиевая кружка. К теплым навозным запахам сарая примешался густой сивушный перегар.
– Не дрожат пальцы? - спросил я.
Он поставил ведро и, нагнувшись к голенищу, вдруг вытянул по направлению ко мне оба ножа. Движение было быстрым, я не ожидал от этого грузного хмельного мужика такой прыти. Лезвия блеснули у моей шеи. Я едва не отскочил, но, к счастью, все же удержался, успел понять, что это пока шуточки. Климарь не должен был думать, что я боюсь его. Мне еще придется расспрашивать забойщика.
Два острия застыли передо мной. Они были неподвижны, как будто в тисках зажаты.
– Что значит принять норму, - сказал Климарь. - Не дрожат, а? Бабка у тебя понимающая, "ястребок".
Не прост, не прост был забойщик... Он спрятал ножи за голенище и грузно, неуклюже перелез через загородку - чуть доски не сломал. Яшка пискнул, бросился в другой угол и посмотрел оттуда с ужасом.
Сквозь раскрытую дверь хлева было видно, как Серафима вышла из хаты и направилась к калитке. Она не оглянулась. На ней была довоенная парадная "плюшечка", слегка повытертая, и длиннейшая красная юбка, из-под которой выглядывали разношенные башмаки, вихлявшиеся на худых, искривленных годами, болезнями и работой ногах. Серафима ушла устраивать судьбу Ивана Капелюха.
– Ничего кабанчик, - сказал Климарь, профессионально оценивая Яшку. Борзоват, правда, недобрал весу. До рождества додержать бы. Но свадьба - дело серьезное. Надо спешить. Время такое.-Он посмотрел на меня, подмигнул как будто по-товарищески, с пониманием. - Только вырастил чуприну, как ложишься в домовину. Да... Ничего подсвиночек. Желудями не подкармливали?
– Желуди в Шарой роще, - сказал я. - А там, гляди, самого привесят к дубу вместо желудя.
– Ге-ге-ге, - заколотил в бочку Климарь. - Слышал, у вас тут шалят. "Ястребку", конечно, неприятно... Нас вот с Бурканом не трогают. Правда, Буркан?
Пес натянул веревку и, хрипя, сдавленный веревочной петлей-ошейником, заглянул в сарай. Он скалил зубы и ронял слюну. Знал, чем заканчивается "вжик-вжик" точимых ножей.
– Вам, "ястребкам", надо подкреплению просить, - сказал забойщик как будто невзначай, все еще приглядываясь к Яшке. - Из райцентра! Маловато вас... Всего двое?
– Может, двое, может, нет.
– Ага.
И, издав короткое "хек", забойщик ринулся в угол, где застыл Яшка. Тот отчаянно заверещал. Резвый он был, не заплывший еще салом - увернулся и бросился в противоположную сторону загончика. Климарь снова выказал удивительное проворство. Как только Яшка попытался повторить свой маневр, он по-футбольному прыгнул наперерез и, ухватив кабанчика за ноги, повалил его на бок.
Яшка заверещал так, что, по-моему, в Ожине могли услышать. Копытца терзали соломенную подстилку. И вдруг визг осекся, перешел в хрип. Я и глазом не успел моргнуть: под левой передней голяшкой лежавшего на боку кабанчика торчала деревянная рукоять ножа. Климарь, придерживая бившегося и хрипевшего Яшку, крякнул и довернул лезвие. Затем, отпустив нож, потянулся рукой и ухватил ведро. Копытца все еще дергались, но слабее и слабее. Забойщик ловко подставил ведро, приподняв кабанчика за голяшку, выдернул лезвие, и из отверстия ударила тяжелая красная струя. Ни одна капля не упала на подстилку.
Пес за дверью прямо удушился от возбуждения. Яшка стих уже, хрипел пес. Климарь подвесил Яшку к балке так, что кровь неослабевающей струей текла в ведро. Звон густой жидкости, бьющей в жесть, перешел в глухое бульканье, ведро наполнялось. Теперь и я почувствовал, подобно Буркану, запах горячей крови. Это был знакомый мне тяжелый, удушающий запах. Кровь животного пахнет так же, как кровь человека.
Климарь подмигнул мне. Когда он встал с ведром в руке, рана не кровоточила больше. Он был большим мастером по части забоя, этот Климарь. Своего рода талант... Он взял алюминиевую кружку, назначение которой до сих пор было мне непонятным, и зачерпнул горячей, парящей крови.
– Привычка такая, - пояснил он мне. - От крови силы много прибывает. В ней сплошная сила. Даже детям сушеную кровь дают. Матоген называется. От матери, значит, сила.
Он опустошил кружку большими глотками. Я видел, как вздрагивает и надувается его шея. Кровь как будто шарами скатывалась в его нутро по глотке, растягивая ее. Ладно, пей, Климарь. Укрепляй здоровье.
– Конечно, нема у меня той силы, как раньше, - по-дружески, доверительно пробасил он. - Хвастать не буду, нема. Я, было дело, четырнадцать пудов на второй этаж внес. На спор... Выпьешь? - спросил он и протянул кружку.
Я отрицательно покачал головой. Не мог я видеть крови.
– Зря, - сказал забойщик. - От этого большая сила на девок. Большая злость, а они это любят, ты мне поверь. Я уж знаю.
Похоже, он собирался давать мне кое-какие уроки по части личной жизни. Разбирался. Как же, он ведь был одним из тех, кто держал Нину Семеренкову! Не в его ли руку вцепилась зубами Антонина? Это счастье еще, что Горелый смилостивился, не отдал им младшую.
Несмотря на теплые, плотные запахи сарая с его стойлами, несмотря на тяжелый запах крови, слабый дух скошенного клевера все еще пробивался от воротника шинели.
– Тебе сейчас это надо! - Он загегекал. - Нынче от сватовства до свадьбы не ждут. Можно не поспеть! Завидую я тебе, хлопче.
Возбужденный водкой, убийством, запахом крови, сознанием своей силы и ловкости, он, кажется, стал принимать меня за приятеля. Или очень ловко делал вид, что принимает. МГ был неподалеку. Пальцы вдруг сами потянулись.
Я отвернулся. Надо было переждать несколько секунд и успокоиться. Негоже распускать себя.
– Ну ладно! - сказал Климарь. - Там у бабки где-то свежая соломка... Пойду.
Я вышел из хлева вслед за ним. Пес лизнул мне сапог - должно быть, на него попали мелкие брызги крови. Я смотрел на дверь хаты, закрывшуюся за Климарем, - не хотел ни на миг упускать его из виду. Вдруг пес сильно дернул меня сзади за шинель.
– Пшел! - крикнул я.
– Дядя Ваня, - раздался тихий глос, - То ж я. Не чуете или что?
Я обернулся и увидел старшего из "гвардии" Попеленко, босоногого Ваську. Он словно из-под земли вырос, Васька, по прозвищу Шмаркатый. Уж если в деревне мальчишку зовут сопливым, то можно быть уверенным, что он здорово отличается по этой части. Васька мог себе на ходу голые пятки смазывать. Но глаза у него, как и у всех попеленковских, были хитрые и смышленые, и подкрадываться он умел как хорек.
– Вас тэту к себе кличет, - сказал он. - Я все ждал, когда тот уйдет.
– Ну что там?
– Ой, тэту подраненный приехал... Ой, беда! - прогундосил вдруг Васька, мгновенно сменив задорный, даже наглый тон на полуплач и зашмыгав носом. Я дал ему носовой платок. Хороший, парашютного шелка, расшитый, прощальный. Подарок медсестричек из стационарного госпиталя.
– Утерся? Теперь скажи ясно и четко: куда пошла Варвара после нашей хаты, от Климаря?
– Никуда. До себя пошла.
– И к ней никто не заходил?
– Не... Никто!
– Ладно. Присматривай!
Он кивнул. И тут же, отвернувшись, применил два пальца, с особой ловкостью приставив их к носу. Платок, "утирачку", он решил приберечь, юный Попеленко.
Я ворвался в хату Попеленко так, что чуть не сшиб молчаливую худую хозяйку.
– Ну что с ним?
Она мрачно указала на полати. Там лежал Попеленко. Лицо его пересекали царапины. Грудь и рука были забинтованы толстым слоем какого-то тряпья. "Ястребок" посмотрел на меня глазами умирающего.
– А ну дай-ка!
Первым делом я размотал тряпье. Неумелая или грязная перевязка может быть так же губительна, как и отсутствие всякой первой помощи. Материи вокруг туловища и руки Попеленко было намотано столько, что она впитала бы все его соки, будь перебита какая-нибудь артерия. Под оханье "ястребка" я открыл рану. Пуля прошла между рукой и грудью, слегка срезав кожу предплечья. На ранке выступили светлые капли лимфы и сукровицы.
