Мы вышли с другой стороны КПП под музыкальное сопровождение скрежещущего замка и очутились на улице. Слева и справа до серого здания протянулся проволочный коридор с острыми шипами по потолку. По этому проспекту я и прошел, напутствуемый окриками немногословного надзирателя. Судя по звездочкам — он дослужился до лейтенанта, а судя по лицу — можно сказать, что сотрудники зоопарка явно утаили побег одной из горилл.
Лицо, не обезображенное интеллектом, с надбровными дугами, нависающими утесами над запавшими глазками, прямо-таки лучилось добротой и пониманием. Однако доброе излучение проступало, когда надзиратель спал, сейчас же лицо казалось застывшей маской маньяка из фильма ужасов. Узкие губы и выделяющиеся скулы добавляли необходимые штрихи к общему портрету.
— Иди, не оглядывайся! — всего три подобных команды я услышал за наш недолгий путь.
Очень содержательная беседа, зато нашлось время подумать и взвесить сложившуюся ситуацию. Проанализировал, поразмыслил и понял, что все хреново. Однако я жив, хотя и побит, и это не может не радовать. Как в анекдоте про падающего с сотого этажа человека, что пролетал мимо пятидесятого и подумал: «Пока всё идет хорошо».
Войдя в здание, мы подождали, пока откроет решетку очередной дежурный, прошли в левую дверь. За ней горделиво уходила вверх серенькая лестница, ступени проводили скрипом песка на второй этаж.
— Стой! — мы остановились перед коричневой дверью с золотистой табличкой «Бологов Сергей Васильевич. Директор следственного изолятора». — Лицом к стене!
Я послушно повернулся и приготовился ждать. Михеев в беседу не вступал, мне тоже не особенно хотелось с ним разговаривать. Около десяти минут я обозревал поверхность стены, изучил трещинки и выемки, когда появился начальник. Он шел, о чем-то задумавшись, а увидев нас, даже оторопел на миг:
— Вы чего здесь? Ах да, совсем этот следак мне голову забил. Михеев, не нужно его ко мне. Пусти по процедуре и в 47-ю. Ох, и устал я с вами. Все, до завтра.
Директор щелкнул ключом в скважине и скрылся за дверью с табличкой.
— Вперед! — красноречивый и обаятельный Михеев провел на выход.
Дальше мы спустились на первый этаж, и началось «пускание по процедуре».
Однотонные коридоры ловили каждый шаг, за железными дверями слышались шорохи и обрывки слов. Решетчатые преграждения со скучающими надзирателями за ними. Мы подходили, нам открывали. Все молча, лишь подавались команды при приближении к дверям. Серо, кафельно, убого.
«Стой, лицом к стене, вперед!» — похоже, что на этом лексикон Михеева заканчивался.
Наконец мы достигли серой двери и, после нескольких минут ожидания, с подошедшим охранником вошли внутрь. В центре уныло доживал свой век длинный широкий стол, по бокам возвышались деревянные стеллажи с подписанными коробками и обмотанными бечевкой вещами.
— Куда?
— В 47-ю.
— Да ладно?
— Приказ!
— Насколько?
— Пока не выпустят.
Охранник, чем-то похожий на Михеева, обыскал меня с головы до ног, записал мои данные, заставил раздеться, оглядел со всех сторон, даже посмотрел туда, куда лишь врач на медкомиссии заглядывал. Затем упал на стол сверток, подвязанный белой тесьмой.
— Надевай, свои вещи получишь на выходе.
— А он будет?
— Если будешь много спрашивать, то вряд ли, — буркнул охранник и швырнул пластмассовые тапки.
Ежась от холода, я натянул черную одежду, причем куртка оказалась длинна, а штаны же наоборот коротки. Растянутые тапки соответствовали куртке и сидели на ногах как ласты. Михеев и другой охранник безучастно смотрели на мое переодевание.
Снова короткая команда и мы двинулись дальше. Ещё одна комната, в которой охранник с заспанным лицом выдал свернутые в рулон постельные принадлежности. Мы опять отправились в путешествие и остановились около железной двери с небольшим окошком, за которой находились заключенные. Противно засосало под ложечкой.
Глава 26
Завибрировала тяжелая дверь. Ударом бича хлестнула короткая команда. И я ступил за порог, в неизвестность.
Неизвестность несла амбре человеческого пота, ношенных носков и застарелого дыма сигарет. В меня вонзился взгляд пяти пар глаз, словно лазерные прицелы сошлись на переносице. За столом оборвался мужской разговор. На меня смотрели обыкновенные люди — такие ходят по улицам, копаются в машинах, жарят на природе шашлыки. Вовсе не те выразительные типы телевизионных криминальных боевиков, татуированные с ног до головы. На столешнице поблескивали побитыми боками алюминиевые кружки, поодаль валялись конфетные обертки.
Тусклая лампочка освещала восемь кроватей у стен. Поставлены в два яруса, как в поездном «плацкарте», и на каждой лежал свой «пассажир». Камера по размерам и виду больше напоминала кладовку, чем место для содержания людей.
— Принимайте соседа! — за спиной хлопнула дверь, заскрежетал ключ в скважине.
Люди за столом молча осматривали меня. Я тоже молчал. Пауза продолжалась полминуты. На верхней кровати, что была ближе к окну, сел улыбающийся человек, вниз свесились босые ноги с выколотыми неразборчивыми надписями.
— А кто у нас тут нарисовался? Какой забавный пацанчик! Хоть и покоцанный, зато живой. Как ты думаешь — надо отвечать добром на добро? — севший человек блеснул масляными глазками.
Я молчал, не зная, что отвечать. Люди осматривали, прощупывали, исследовали реакцию. Я молчал.
— Чё губы зажал? Или тебе честным сидельцам ответить западало? Так может ты и на добро говном кидаешь? Или грех какой за собой чуешь? Ты откройся, не держи в себе, иначе как полезет — не остановишь! Можешь и нас зацепить случаем, — посыпалась скороговоркой речь, голос набирал обороты и привлекал внимание остальных.
С тощих подушек поднимались всклокоченные головы, высовывались распухшие ото сна лица. На меня смотрела вся камера. Я молчал, думая как ответить, чтобы потом не спросили ещё чего-нибудь. Неуверенность завладела мозгом, тысячи мыслей проносились за мгновение — ударить, поздороваться, улыбнуться, плюнуть?
Кто-то из знакомых рассказывал о своем опыте, о кинутом под ноги полотенце, но сейчас ничего такого нет и в помине. Неосознанно дернулись желваки на щеках, заныла ушибленная челюсть. Лазерные прицелы глаз ощупывали каждый сантиметр, оценивали каждое движение.
Человек спрыгнул с верхней кровати и подошел ко мне, слегка раскачиваясь при ходьбе, как моряк, что сошел на берег после долгого плавания.
— Чё молчишь? Или ты утка засланная, ушкарь зачморенный? Тогда расстилайся у параши, места хватит! Чё вылупился, пассажирка? — прокричал мне в лицо зачинщик разговора.
— Ослабь, Жмырь! Не видишь — первоходка прилип! — окрикнул его человек у окна и сел на кровати.
Он показался весь, хмурый и заспанный. Из-под коротких шорт на свет выглядывали очередные наколки. Короткий ежик волос, лохматые брови, набрякшие мешки под колючими глазами, синева выбритых щек. Ему тут же протянули кружку, мужчина немного отпил.
— Представляться не учили? — он снова отхлебнул темно-коричневой жидкости.
— Александр Лосев, здравствуйте, — проговорил я.
Ну да, надо же отвечать на вопросы, а то стою тут, молчу и озираюсь по сторонам.
— Садись за дубок, Александр Лосев, если ты греха за собой не чуешь. Не притащил за пазухой грязи? — взгляд острых глаз заставил поежиться, как от пробежавшего сквозняка.
— Нет, ничего такого серьезного, а что вы понимаете под словом «грех»? — я подошел к столу.
— Я имею ввиду сношения с мужчинами, обращение к ментам и многое из того, что идет против совести. Так было у тебя такое? Отвечай правдиво, все равно узнаем, как есть на самом деле! — продолжал допытываться мужчина.
— Нет, ничего такого я не делал. Попал по какому-то беспределу…
Взмахом руки татуированный человек остановил мою речь.
— Не нужно рассказывать о себе то, что не интересно другим. Ты сказал, что не был замечен в разной пакости — это проверится. Сейчас же кидай скатку вон на ту шконку. Киргиз, подвинься! — человек с раскосыми глазами на верхнем ярусе подтянул ноги, и я положил сверток на край кровати. — Садись с нами столоваться. Чифиришь?
