Разница между старшими и младшими детьми была почти такой же, как и между высшим и средним классом. Младшие, с их бессистемным образованием и скромными средствами, развивали свои таланты, заводили друзей и любовались пейзажами – то есть получали то, что почти невозможно было найти в стенах частной школы или правительственного учреждения. Группы враждовали: старшие пытались наставлять молодежь, младшие упорно не желали их уважать. Однако одно объединяло их всех и тотчас же заделывало любую наметившуюся брешь: общая вера в превосходство их семьи над всеми остальными. Генри был самым старшим среди детей, их предводителем. Он покупал странные книги и состоял в диковинных обществах, ходил без галстука круглый год и купил шесть рубашек черной фланели. Он много раз отказывался от места в бюро судоходства и на чайном складе. Назло порицающим его дядюшкам и тетушкам он упорно занимался игрой на скрипке и на фортепиано, хотя нельзя сказать, что в обоих занятиях добился профессионального успеха. И в самом деле, к тридцати двум годам ему нечего было предъявить миру, кроме рукописной партитуры с половиной оперы. Кэтрин всегда принимала его сторону в спорах со взрослыми, а поскольку она считалась девушкой весьма разумной и одевалась слишком хорошо, чтобы выглядеть экстравагантной, то он находил ее поддержку весьма полезной. Естественно, приезжая к ним на Рождество, Кэтрин проводила немало времени в беседах с Генри и Кассандрой – младшей из дочерей, той самой, что разводила шелковичных червей. У младшего поколения Кэтрин пользовалась репутацией чрезвычайно здравомыслящего человека. У нее было свойство, которое они презирали, но втайне уважали и называли знанием жизни – то есть жизни почтенных и уважаемых людей, заседающих в клубах и обедающих с министрами. Не раз она играла роль посредницы между леди Отуэй и ее детьми. Например, несчастная леди спросила у нее совета, когда в один прекрасный день из любопытства заглянула в спальню Кассандры и обнаружила, что потолок увешан листьями шелковицы, окна не видно из-за садков, а столы заставлены самодельными приспособлениями для изготовления шелковых платьев.
– Надеюсь, ты сможешь заинтересовать ее чем-нибудь, что интересно другим людям, – печально заметила она, закончив перечень жалоб. – Во всем виноват Генри, он поощряет ее любовь к этим отвратительным насекомым. Но это вовсе не значит, что женщина может делать все то же, что и мужчина.
Утро было ясным, и кресла и диваны в личной гостиной леди Отуэй выглядели еще более потертыми, чем обычно. Доблестные джентльмены, ее родные и двоюродные братья, защищавшие империю и сложившие головы на разных ее рубежах, казалось, смотрят на мир сквозь золотистый флер, который рассветное солнце набросило на их фотографии. Леди Отуэй вздохнула – возможно, о выцветших реликвиях – и покорно вернулась к моткам шерсти, не сливочно-белого, но, что примечательно, грязноватого серо-желтого цвета. Она позвала племянницу, чтобы немного поболтать. Леди Отуэй всегда доверяла Кэтрин, а сейчас, после помолвки с Родни, – больше, чем обычно. Партия казалась ей очень подходящей: каждая мать желала бы такого для своей дочери. Кэтрин невольно подтвердила свою репутацию разумной особы, попросив пару вязальных спиц.
– Так приятно вязать, пока кто-то разговаривает, – заметила леди Отуэй. – А теперь, милая Кэтрин, расскажи о своих планах.
Волнения прошлой ночи, заставившие ее не сомкнуть глаз до рассвета, не прошли бесследно: Кэтрин чувствовала себя измученной, а потому более деловитой и прозаичной, чем обычно. Она еще могла обсуждать свои планы – меблировку дома и арендную плату, прислугу и бюджет, – но делала это так, словно они не имеют к ней никакого отношения. Во время разговора она не переставала вязать. Леди Отуэй с одобрением отметила рассудительность племянницы, которой перспектива скорого замужества придала степенности, что весьма похвально для невесты, хотя в наши дни это такая редкость. Да, после помолвки Кэтрин немного изменилась.
«Вот идеальная дочь – или невестка», – думала она и невольно сравнивала ее с Кассандрой, окруженной в спальне бессчетными полчищами шелковичных червей.
– Да, – продолжила она, глянув на племянницу круглыми зеленоватыми глазами, невыразительными, как мраморные шарики, – Кэтрин, ты похожа на девушек времен моей юности. Мы всегда серьезно относились к серьезным вещам.
Но пока она утешалась этой мыслью и готовилась продемонстрировать кое-что из арсенала накопленной за годы мудрости, которая – увы! – не нужна была ни единой из ее дочерей, – дверь распахнулась, и вошла миссис Хилбери. Точнее, не вошла, а замерла на пороге и улыбнулась, очевидно ошибившись комнатой.
– Никогда я не выучу, где что в этом доме! – воскликнула она. – Я шла в библиотеку и совсем не хотела вам мешать. Вы ведь с Кэтрин беседовали?
Появление невестки слегка смутило леди Отуэй. Ну как она могла продолжить этот разговор в присутствии Мэгги? Ведь с ней она за все эти годы ни разу на подобные темы не заговаривала.
– Я давала Кэтрин кое-какие советы относительно брака, – сообщила она с улыбкой. – Разве никто из моих детей тебя не ищет, Мэгги?
– Брак, – проговорила миссис Хилбери, входя в комнату. – Я всегда говорила, что брак – это как школа. Не пойдешь в школу – не получишь награду. Вот Шарлотта получила все награды, – добавила она, слегка хлопнув по плечу свою золовку, из-за чего та почувствовала себя еще более не в своей тарелке. Миссис Хилбери усмехнулась, что-то пробормотала и вздохнула.
– Тетя Шарлотта говорит, что не стоит выходить замуж, если не готова подчиняться мужу, – сказала Кэтрин, более точно сформулировав сказанное тетушкой. И, как ни странно, в ее устах это звучало ничуть не старомодно.
Леди Отуэй взглянула на нее и на мгновение задумалась.
– Я действительно не советую женщине, которая хочет жить своим умом, выходить замуж, – сказала она, начиная новый ряд вязанья.
Миссис Хилбери немного представляла обстоятельства, которые, как ей казалось, стали причиной такого высказывания. Теперь в ее глазах было сочувствие, и она попыталась выразить его как умела.
– Какой позор! – воскликнула она, как обычно забыв о том, что нить ее рассуждений не очевидна слушателям. – Но, Шарлотта, было бы гораздо хуже, если бы Фрэнк как-нибудь себя скомпрометировал. Главное не то, чего наши мужья добиваются, главное – какие они. Я тоже мечтала о белоснежных лошадях и паланкинах, но сейчас мне куда больше нравятся чернильницы. И – кто знает, – добавила она, взглянув на Кэтрин, – может, завтра твой отец станет баронетом.
Леди Отуэй приходилась сестрой мистеру Хилбери и знала, что между собой чета Хилбери называет сэра Френсиса «старый турок», и, хотя не смогла проследить за потоком мыслей миссис Хилбери, догадывалась, чем они вызваны.
– Но если ты сумеешь быть покорной мужу, – обратилась она к Кэтрин, словно между ними существовало некое тайное понимание, – то счастливый брак – самое большое счастье для женщины.
– Да, – сказала Кэтрин, – но…
Ей не хотелось заканчивать фразу. Она хотела, чтобы мать и тетя продолжили рассуждать о браке: она чувствовала, что посторонние люди могли бы ей помочь. Она продолжала вязать, но ее пальцы двигались с решимостью, до странного непохожей на мягкие и неспешные движения полных рук леди Отуэй. Кэтрин бросала быстрые взгляды то на мать, то на тетушку. Миссис Хилбери держала в руке книгу – как догадалась Кэтрин, она направлялась в библиотеку, чтобы добавить еще один фрагмент к собранию разрозненных абзацев, составлявших «Жизнь Ричарда Алардайса». Обычно в таких случаях Кэтрин поторопила бы миссис Хилбери и проследила за тем, чтобы ее матушку больше ничто не отвлекало от занятий. Однако ее отношение к жизнеописанию поэта в последнее время переменилось вместе со всем остальным, так что она махнула рукой на прежний распорядок дня. Миссис Хилбери втайне обрадовалась, это было видно по робким, признательным взглядам, которые она искоса бросала на дочь. То, что ей дали поблажку, привело ее в восторженное состояние духа. Может, ей позволено будет посидеть здесь еще немного и поболтать?
Сидеть в уютной комнате, набитой множеством интереснейших вещей, которые она не видела больше года, намного приятнее, чем выискивать по справочникам разночтения в датах.
– У нас у обеих прекрасные мужья, – заключила она, прощая сэру Френсису разом все его прегрешения. – На самом деле я не считаю, что мужчина виноват в своем плохом характере. То есть не в плохом… – поправилась она, очевидно имея в виду сэра Френсиса. – Мне следовало сказать «в порывистом». У большинства, а на самом деле у всех великих людей был ужасный характер – кроме твоего дедушки, Кэтрин.
Тут она вздохнула и робко заметила, что, наверное, ей пора спуститься в библиотеку.
– Но разве в обычном браке необходимо во всем уступать мужу? – спросила Кэтрин, не обращая внимания на слова о библиотеке, не замечая даже печали, охватившей миссис Хилбери при мысли о собственной неминуемой смерти.
