— Патриция, рад вас видеть в добром здравии, — говорил он, наклоняясь, чтобы поцеловать ее в подставленную щеку. — Готов, всегда готов служить своему правительству.
— Мне нравится, что у нас устанавливаются деловые отношения, — сказала она, приглашая его сесть. — Вы становитесь добрым и мудрым советником женщины, взвалившей на себя непосильное бремя.
Ленартсен расплылся в улыбке, но в глазах его светилось ожидание. Он понимал, что предстоит обсудить какое-то важное дело. До сих пор они встречались только дома и на приемах. Вызов в канцелярию премьер-министра не был обычным делом. Через несколько минут, вооружившись очками, он читал меморандум госдепартамента. Закончив, отложил бумагу в сторону, положил на нее очки и уставился на Гунардсон.
— Итак, — сказала она, — у меня несколько вопросов в порядке консультации. Верите ли вы, что действительно имеется связь между компьютерами «Паринг фабрикен» и советскими бомбардировщиками?
— Я не эксперт, — отвечал Ленартсен, — и у меня нет доступа к секретной информации. Но полагаю, что американцы вряд ли стали бы предъявлять претензии, если бы это их действительно не беспокоило. Из своих отношений с дядей Сэмом я вынес убеждение, что при своем большом чувстве юмора он редко шутит, когда речь идет о важных делах.
— Второй вопрос, — продолжала Гунардсон. — Как загладить эту неприятность, не поступаясь нашим престижем?
— Опять-таки, — отвечал миллионер с готовностью, говорившей о недюжинном опыте, — я не дипломат, но если бы дело касалось одной из моих фирм, я немедленно принес бы извинения. На вашем месте я бы написал теплое письмо президенту, рассказал о своей озабоченности случившимся и через несколько дней, когда президент его уже получит и прочтет, предоставил письмо прессе. Думаю, это произведет хорошее впечатление на американцев и нейтрализует ваших местных противников. В письме пообещайте принять меры для усиления экспортного контроля. Без этого все равно не обойтись. Скандалы с оружием должны были доказать, что службу контроля надо решительно укрепить.
Патриция слушала внимательно, иногда делая пометки в небольшом блокноте.
— Третий вопрос для меня очень важен, — сказала она, улыбнувшись Ленартсену, но тут же, как бы спохватившись, сделалась серьезной. — Что нам теперь делать с «Паринг фабрикен» и ВВФ?
— Мои советы, — ответил Ленартсен, не колеблясь, — скорее всего, разойдутся с вашими желаниями, дорогая Патриция, но я все же рискну вызвать вашу немилость. Будет очень кстати, если председатель правления ВВФ уволит в отставку главу «Паринг фабрикен» и сам подаст в отставку. В деловом мире у нас и за океаном это произведет благоприятное впечатление. Он слишком стар, малоинициативен. Его надо менять. Кандидатур я подсказывать не стану. Решайте сами. Но возьмите человека, пользующегося безупречной репутацией в деловом мире.
— И в военных кругах, — добавила она. Патриция не перебивала его, нет, только слегка подправляла. — Я должна считаться с военными.
— Разумеется, — согласился он. — Среди военных есть неплохие администраторы. Но учтите, что концерн имеет обширные внешние связи и его глава должен быть хорошо известен за рубежом.
Патриция наклонила голову в знак согласия.
— Как бы вы посмотрели на то, чтобы взять концерн в свои руки? — неожиданно спросила она.
Ленартсен уставился на нее, от неожиданности широко раскрыв глаза. Придя в себя, он рассмеялся.
— Я вынужден отказаться. Никогда не был государственным чиновником.
— Ну, а если бы мы продали вашим фирмам большой пакет государственных акций ВВФ, а себе оставили бы треть или четверть? Разумеется, я только высказываю идею, которую пока ни с кем не обсуждала.
Миллионер внимательно разглядывал ее.
— Вы мне все больше нравитесь, Патриция. Должен сказать, что в принципе ваше предложение заслуживает того, чтобы его рассмотреть. Все зависит от конкретных условий.
— Мои мотивы вас не интересуют? — спросила она.
— Они понятны, — мягко отвечал Ленартсен. — Рано или поздно нас захватит волна приватизации, и вы не сможете противостоять ей. Вы хотите, чтобы концерн оставался под национальным контролем, боитесь вторжения иностранцев в сферу наших вооружений. Я могу вас понять, хотя половина моих капиталов сейчас за рубежом. Но в душе я остаюсь иксляндцем и патриотом.
— Вы — человек нового мира, — рассмеялась Патриция. — Мира противоречивого, но интересного. Давайте условимся: пока о нашем разговоре — никому. И еще один вопрос: как вы относитесь к СОИ?
— Лично я думаю, что там много пустопорожней фантазии. Без этого не бывает. В Америке любят цирковые представления. Но как бизнесмен скажу прямо: есть несколько выгодных контрактов, от которых я бы не отказался.
— Например? — спросила она напрямик.
— Мои фирмы уже получили несколько предложений. Это — между нами. Конечно, при негативном отношении правительства мне неудобно говорить «да». Но речь идет о безобидных вещах — электронных системах, датчиках и так далее. Это никак не затрагивает нашего нейтралитета.
— Если бы вы контролировали ВВФ, вам было бы труднее?
Ленартсен насторожился, поежился, посмотрел на премьера. Она глядела на него открыто, благожелательно.
— Патриция, вы умная женщина, но я и сам не дурак. Я догадываюсь, что у ВВФ есть чем заинтересовать программу «звездных войн». И я не вижу в этом ничего плохого. Мы продаем оружие сейчас бог знает кому и остаемся нейтральными. Требуется лишь небольшой поворот, совсем небольшой, и страна получит огромные выгоды от технического обмена с Америкой. Нас пустят в святая святых.
— А мы их в свои тайники?
— Когда-то надо решаться. Во всяком случае, в этом нет ничего трагического. Почти вся Западная Европа живет на таких началах и не слишком мучается.
Патриция встала, давая понять, что разговор подходит к концу.
— Мы еще не раз будем иметь возможность обсудить эту тему. Надеюсь, что вы будете столь же откровенны. Я это очень ценю, поверьте.
Она проводила его до двери.
— И еще одно. Я, возможно, скоро поеду в Вашингтон. Это пока — секрет, не говорите об этом никому. Могу ли я рассчитывать на то, что ваши друзья в американском бизнесе окажут мне необходимую поддержку?
— Американский бизнес всегда ценит благоразумие, особенно в очаровательной нордической женщине.
С этими словами Ленартсен откланялся и вышел.
Оставшись одна, Гунардсон села за стол и нажала на кнопку телефонного селектора.
— Нильсен слушает, шеф, — послышался голос старшего помощника.
— Алекс! Я попросила Бернардсена организовать перевод некоторых исследований, ранее законсервированных, обратно в ВВФ. Прошу вас подготовить соответствующие бумаги. Вы ведь знаете, как это делается?
— Разумеется, шеф.
Гунардсон откинулась на спинку стула и задумалась. Прямо перед нею за окном фасад собора на площади, как всегда в предвечерний час, казался лиловым. Слева от него за забором еще кипела жизнь: грузовики, круто взбираясь в гору, вывозили грунт, готовя фундамент под новый небоскреб инвестиционного общества «Меркурий». Когда его достроят, то, должно быть, из кабинета председателя, Ленартсена, можно будет в десятикратный бинокль разглядывать кабинет премьера.
«Разумеется…» — эхом отдался в ней голос Нильсена. Кто еще в канцелярии и вообще в стране знал, как это делается?
19
Внутренний толчок разбудил Йонсона. Силясь понять, что происходит, он оглядывал темный гостиничный номер тяжелыми от плохого сна глазами. На потолке в беспорядке перемещались тусклые блики наружных огней, пробивавшихся сквозь пластиковые жалюзи. Блики дрожали, смешивались, делились, снова соединялись, как инфузории под микроскопом. Внутри сосало противное чувство треноги, мешало вновь заснуть.
Он любил этот город с тех пор, как впервые, еще в шестидесятых, вступил на его уходящие в небо тротуары. Закончив университет на родине, он решил доучиваться в Беркли. Побродив по Нью-Йорку и имея в запасе три недели до начала занятий, он пересекал континент не спеша, пересаживаясь с автобуса на автобус. И уже вобрав в себя, как ему казалось, до предела многообразие этой громадной страны, он остановился в изумлении перед крутыми улицами Сан-Франциско, где не только ездить и ходить, но просто стоять на перекрестках и глазеть по сторонам было боязно.
Два года, проведенные в Беркли, казались лучшими в жизни. Вольница американского кампуса сразу же захватила его, отбросив в подвалы души воспитанные с детства провинциальные добропорядочность и благоприличие. Здесь можно было ходить в чем угодно, как угодно, куда угодно, а то и вовсе не ходить, а сидеть, например, на полу в библиотеке, обложившись книгами, либо на тротуарах рядом с курящими марихуану друзьями.
