— А зачем это нужно, — покачиваясь из стороны в сторону и тяжело дыша, спросил Овсянкин.
— Двигаться нужно, чтобы противник тебе в репу не настучал, попасть в двигающуюся цель намного сложнее, — я левой рукой несколько раз легонько атаковал паренька, — и самое главное. Выучи правый прямой удар. Делается он так.
Я резко, без замаха, от плеча выбросил правую руку в голову Тимофея, но, не доведя ее до цели на пару сантиметров, вернул в прежнее положение. Потом выставил на уровне своей головы ладонь.
— Пробей мне в центр руки, — попросил я паренька, — удар нужно нанести двумя костяшками указательного и среднего пальца.
Овсянкин покраснев от натуги, медленно с опаской разогнул правую руку и коснулся моей ладони.
— Доверни еще корпус, но не заваливайся, — поправил его я, — бей жестче, не бойся.
Тимоха, что есть силы, сжал руку и ткнул мне в ладонь.
— Это не удар у тебя вышел, а толчок, расслабь в начале движения руку, а в конце жестко ее напряги, — я показ еще, как выполняется правый прямой, — бей, как плетью.
И тут Овсянкин пробил так, что я чуть вскрикнул от боли. Звонкий шлепок эхом прокатился по окрестностям.
— Молодец, — сказал я, тряся ладонь, — вот так дома и тренируйся. Повесишь к потолку листок бумаги и пробивай его насквозь. А сейчас пошли на репетицию.
— А торт, — уперся толстяк.
— А вот торты тебе есть категорически нельзя, — я похлопал паренька по животу, — вот эту вот жиробасину нужно срочно сгонять. Или умрешь девственником. Понял меня?
Овсянкин грустно кивнул головой и поплёлся за мной на репетицию.
В кабинете кройки и шитья пионерская джаз-банда собралась уже в новом составе: пионервожатая Настя Ермакова с бубном, толстяк Овсянкин с тромбоном, мучившийся с похмелья, либо от недогона, Петрович с аккордеоном, и я с акустической ритм-гитарой. Первую композицию «Гитары» в принципе сыграли прилично. Тромбон Тимохи выдавал красивую басовую партию, а Ермакова хорошо держала ритм. Со второй вещью, в которой я пел на мотив «Hotel California» про то, что звезды над Москвой, как твои глаза, их забыть нельзя, тоже получилась вполне достойно. Но вот с композициями «Летящая походка» и «40 лет спустя», выходила какая-то бяка. Из-за слишком сложной гармонии, они звучали, так что лучше бы мои уши этого не слышали.
— Конечно, — я махнул рукой, чтобы прекратить наше любительское музицирование, — если долго мучиться, то что-нибудь точно получится. Но у нас время репетировать нет. Нам нужно исполнить что-нибудь простое, массовое. Тили-тили, трали-вали, это вам не тили-тили.
— Может быть, где-то завалялась бутылочка самогонки, — подал «ценную» мысль Петрович, — оно, завсегда под это дело играется лучше.
— Если для дела надо, я могу достать! — горячо прошептала пионервожатая Настя.
Я почему-то сразу вспомнил первую свою репетицию из той, другой жизни, когда мы, старшеклассники, для вдохновения запаслись дешёвым «Агдамом» двадцати градусной крепости. Наши юные тела тогда так вдохновились, что некоторые даже блевали. Однако вся наша пионерлагерная джаз-банда мое молчание восприняла, как согласие на поступок не согласующийся ни с пионерской, ни с комсомольской честью.
— Есть отличная идея! — наконец я прервал свою задумчивость.
— Вот и ладушки, — хлопнул в ладоши Петрович, — у меня мировая закусь припасена! Я тут рыбачил недавно, и засушил парочку красноперок.
— Красноперки не пригодятся, — я остановил мужика, который отставив аккордеон в сторону, уже ринулся в дверь, — Настя, бери карандаш, бумагу записывай.
И под глубоко презрительные взгляды Петровича, я продиктовал Ермаковой песни. Первую из кинофильма «Завтрак на траве», про золотую рыбку, на музыку Шаинского, и слова Львовского. И вторую вещь я позаимствовал у ВИА «Синяя птица», а именно культовую для семидесятых «Там, где клен шумит». Меня, конечно, немного смущало то, что этот забойный медляк кто-то исполнял еще и в шестидесятые годы. Но кто я не помнил. В конце концов, сейчас, никто еще этой песни не знает, и не поет. А что, бывают же в истории озарения сразу у двух талантливых людей. Например, у Попова и Маркони с изобретением радио.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Поросло травой, поросло травой, Поросло травой место наших встреч! — я выдал простенькое соло на гитаре, которое должно было звучать между куплетами, и удовлетворено посмотрел на музыкантов.
— У тебя отличные песни, — расчувствовалась Настя, — прямо за душу берут. Особенно про клён.
— Между прочим, птицы летают не косяком, а клином, — прорычал страдающий без очередной дозы спиртного Петрович.
— Хорошо, — согласился я, давайте тогда споем так, — Сердцу очень жаль, что один павлин, Гонит спьяну вдаль журавлиный клин!
— Так лучше? — я посмотрел в глаза Петровича.
— На сегодня репетиция окончена, — отмахнулся Петрович, и первым покинул кабинет, где юных пионерок учили кройке и шитью.
— А я могу твое соло сыграть на тромбоне, — тихо сказал Овсянкин, и он лихо продудел его в свою трубу.
— Не плохо, — похвалил я паренька, и обратился к пионервожатой, — кстати, Настя, для этих двух песен мне понадобится детский хор. Вот смотри. Насажаю я на крючок хитрую наживку, — я пропел первую строчку «Золотой рыбки», — у тут же меня подхватывает хор. Хитрую наживку.
— Это я организую, — заверила меня Ермакова, — может быть для Петровича все же достать самогонки? А то я его знаю, на сухую играть не будет.
— Достань, — согласился я, — но сразу не отдавай. Я с ним еще поторгуюсь.
После отбоя, пионервожатая Света вновь меня позвала на реку. Однако на сей раз, мы были не одни. Собралась очень большая компания, находящихся на летней практике будущих педагогов. Ермакова принесла гитару, кто-то из парней достал бутылку мутной жидкости, в которой, судя по запаху, был алкоголь непонятного происхождения. Все, кроме меня, пили помаленьку за красоту, за звездное небо, за хорошую погоду, за мир во всем мире, а я несколько раз исполнил на бис песню «Там, где клён шумит».
— Вот какие песни нужно по радио крутить, — задумчиво произнес один из вожатых.
— Как-нибудь там, — ответил ему другой студент, показав пальцем в небо, — без тебя разберутся, что крутить.
Я же хотел было добавить в защиту первого вожатого, что глас народа — глас Божий. Однако вовремя вспомнил, что сейчас в тренде атеизм. Да и настроение было сонное. Поэтому я еще раз со всеми попрощался и направился в лагерь. Света тоже сказала, что ей пора спать и пошла вместе со мной. За нашими спинами тут же раздались смешки.
— Чего вы смеетесь, — заступилась за нас Настя, — у них строго дружеские отношения.
— Да кто ж спорит, — загоготали парни.
Дети, подумал я про себя. Мы немного прошли в тишине, и тут Света попросила у меня прощение за то, что выдала меня с потрохами Егор Санычу.
— Я не в том возрасте, чтобы на такие мелочи обижаться, — усмехнулся я.
— А сколько тебе? — удивилась вожатая четвертого отряда.
— Шестнадцать недавно стукнуло, — я вновь обругал себя за забывчивость.
— А мне скоро двадцать, — загрустила девушка, — я уже старая.
— Да, — согласился я, — внуки скоро появятся. Пенсию начнут выплачивать за беспокойную комсомольскую юность.
— Ну тебя, — Света нежно толкнула меня в плечо.
Мы, наконец, пролезли в тайную дверь пионерского лагеря «Чайка», и перед прощанием девушка внезапно обняла меня и убежала в свой корпус.
Глава 28
Юрий Корнеев, который на войне потерял в 1941 году отца, все свое детство и юность мог рассчитывать только на самого себя. В бандитском Косом переулке, который был застроен маленькими двухэтажными домиками, где Юрий проживал со своей мамой, он по полной ощутил все прелести послевоенных голодных лет. В драках с местными бандитами, будущий игрок сборной СССР по баскетболу, оттачивал спортивную злость и волю к победе. Если бы ему кто-то тогда сказал, что через десять с лишним лет он станет чемпионом Европы, Юрий бы просто рассмеялся ему в лицо, так как никогда серьезно не занимался этой лучшей игрой с мячом. Со спортом он, конечно, дружил, пробовал себя в волейболе, хоккее, боксе, футболе и даже в велоспорте. Но лишь в семнадцать лет Корнеев впервые пришел по объявлению о наборе в баскетбольную команду, в спортивную школу «Юный Динамовец».
