каже, ви повинні знати.[38]
Антон с замиранием сердца стал ждать ответа старого балагуры. А тот просто кивнул ему и произнес:
— Пей!
Они выпили. Антон, которому сегодня уже и в подвальчике изрядно досталось, чувствовал, что ему достаточно, но не мог не выпить, понимал, что так было надо. Рука сама собой потянулась за малосольным огурчиком, в то время как Лойко закусывал черным хлебом с превеликим удовольствием. Внезапно он спросил парня, по-видимому, оценив степень его опьянения:
— А как прозывают Архипа в селе?
Антон неожиданно вздрогнул, потом посмотрел на Лойка и сказал:
— Та ж ми, Майстренки, Мічені, так й прозивають, та й мене теж.[39]
И Антон указал на свой шрам. Лойко в ответ только лишь горько усмехнулся. Парень действительно был очень похож на отца. Можно было проверку и не устраивать, да силы привычки — осторожность, взяли верх.
— И чего тебе на тот берег приспичило? Да не мое это дело. Приспичило, так приспичило, каждой собаке блоху не вычесать, так зачем мне, старому бедному еврею знать каждую мысль в твоей молодой голове?
— Я не можу тут залишатись, мені конче потрібно там опинитись. Допоможіть, Христом Богом вмоляю![40]
Лойко снова ухмыльнулся, его умиляло, когда еврея упрашивали Христом Богом, в которого старый Лойко не верил. Но искренность юноши он все-таки оценил. И в самом деле, какое его дело, что привело сына Архипа к нему? Привело, значит так надо, значит судьба так распорядилась.
— А такая странная безделушка, как деньги у тебя есть, молодой человек? Я ведь задаром никого никуда доставлять не собираюсь. Задаром сейчас даже коровы на скотном дворе не телятся. Да и не моя эта работа, человеков туда сюда перевозить, я уже давно балагурой не хожу.
— Є в мене гроші, є. Візьміть, скільки вам потрібно.[41]
И Антон простодушно вывалил на стол перед старым Лойко все его деньги. Старик задумчиво почесал голову и сказал:
— И что мне с тобой, простотой сермяжной делать скажешь? И учить тебя уму-разуму не смешно, и таки в свет выпускать опасно. Собрался-то надолго?
— Назавжди.[42]
— Ну… Скажем так, что моей тете Соне такой ответ не был бы по душе. А я примерно таки предполагал. Деньги собери. Они не любят так на столе валяться. Утро вечера мудренее. Иди-ка ты спать.
Постелили, если это можно так назвать, Антону на сеновале, в небольшом сарайчике, впрочем, ночевать на сеновале юноше было не впервой. Ночь была тиха и спокойна. Ветер не шевелил листву, было слышно, как тонко подвывает во сне сторожевой шелудивый пес, как крадется по крыше кот, это только говориться, что кот ступает неслышно, а если он хорошо откормленный, то еще как слышно. Такой привычный запах сена на этот раз уснуть не помогал. Сон не приходил. Антон задумался. Он тщательно скрывал от всех истинную цель бегства, даже от себя тщательно скрывал. Но время все равно расставит все на свои места. Сейчас, когда он был так близко от цели, Антон опять стал взвешивать все, и его стали терзать сомнения в правильности выбора. И все-таки, все-таки, все-таки… чего сделано не изменить.
Ночь на городском сеновале заметно отличалась от ночи на сеновале в селе. Казалось, что маленький городок совершенно не засыпает. Что ночью в селе? Заухает сова, от ночного зверя зашуршит куст, где-то забрешет собака, привлеченная странным звуком, и только под утро начнут просыпаться птицы, своим щебетом заполняя все небо — от края до края. А тут же все иначе. Скрипы, какие-то звуки не спящих животных, шаги, пусть отдаленные, скрипы — вся эта какофония городского бытия не давала Антону никак сомкнуть глаз. Конечно, на самом деле, он не мог заснуть совершенно по другой причине — слишком много событий произошло за этот день, событий для него судьбоносных. Он стоял на перепутье, и куда выведет его дорога — не знал совершенно.
Из трех сыновей Архипа Майстренко, так получилось, Антон был самым спокойным. Нет, он не был маменькиным сынком, мог постоять за себя, о чем свидетельствовали не только шрам на лице, но и частые синяки — приходилось отстаивать правоту кулаками. А частенько братья шли против других парней плечом к плечу, благо, отец привил им чувство братского плеча. Вот только сам драки Антон не искал, на неприятности не нарывался, а если и приходилось отстаивать себя, так только потому, что его задирали и пытались обидеть или оскорбить. Работу делал по хозяйству беспрекословно, отцу и матери не перечил, был, почти что идеальным сыном. Единственное «но», смущавшее Архипа было то, что сын с юных лет увлекся религией.
Сам Архип был человеком верующим, ну в каком-то понимании этого слова: его крестили, с родителями ходил в церковь, но война сделала его слишком черствым, каким-то каменным. Нельзя сказать, что он разуверился в Боге, но и помощи божьей как-то не чувствовал. Он не стал атеистом и не стал большевиком, но к вере в Бога относился с иронией. Как-то недоверчиво. В их доме по-прежнему совершались обряды. По некоторым воскресеньям и на большие церковные праздники они ездили семьей в город, где церковь еще не закрыли. У них в селе это сделали еще в двадцать шестом. А вот Антон, и Архип чувствовал это, верил истово, честно, на его взгляд, слишком увлеченно.
Поэтому последние годы сын с отцом никак не могли найти общий язык.
Антону любовь к Богу привила бабушка по материнской линии, Параска. Она читала еще мальцу Писание и разъясняла его как могла. Баба Параска была грамотной, все-таки дочка дьячка. Грамоте обучала и внуков, да вот слово Божье коснулось ушей только Антона. Кто знает, почему и как должно было сложиться в книге судеб, но Антон увлекся чтением жития святых, предпочитая это чтение любому другому. Наверное, отец боялся, что в годы гонений сын попробует избрать священническую стезю, и его опасения были небеспочвенны. Антон действительно мечтал не просто о пути священника, он хотел стать монахом и служить только Господу. Понимания в семье он не чувствовал, бабушка умерла три года назад, отец был настроен настороженно, братья — откровенно враждебно, сестре было не до брата, молодую девушку только-только начинали волновать более важные девичьи проблемы, единственным человеком, кто не осуждал его, от кого он чувствовал какую-то, пусть небольшую, но поддержку, оставалась мама. Только она могла изредка что-то спросить его, только она не замечала свет свечи, когда юноша тайком читал Священное писание. Только
