не сказал… Все как в тумане было. Я лишь чувствовал, что должен убить.
— Та-ак… Угу, — записывал на весу следователь, — дальше… она вас впустила, так как знала в лицо?
— Мы были знакомы, да, — закивал Ковригин. — Кто же не знаком в нашем небольшом городе с некогда блиставшей Завьяловой? Было время, все мы крутились в одних кругах. Пили шампанское и обсуждали… новинки искусства и классику.
Писатель вздохнул, будто вспоминая былое. Потом обернулся на нас с усталым видом — мол, вам не понять. Будто мы тут ради поностальгировать собрались, а не ради следствия по делу об убийстве.
— Так, и что было потом, когда вы очутились внутри?
— Ну, я вытащил нож и…
— Нож? — Горохов впился в подозреваемого взглядом, а рука с авторучкой застыла над протоколом.
— Э-э… То есть, кинжал.
— Так нож или кинжал? — продолжал сверлить его взглядом следователь.
— Кинжал, — уверенно закивал задержанный. — У него два лезвия, значит, кинжал. Я просто сильно не разбираюсь… Так вот, вытащил я его и ударил гражданку Завьялову.
— Куда нанесли удар?
— Прямо в сердце.
— Покажите на статистке, — Горохов протянул Ковригину муляж кинжала вырезанный из материала, похожего на каучук. — Вот вам оружие.
Вся эта бутафория, кажется, по капле лишала Ковригина присутствия духа.
— Что, прямо резать им? — вертел в руках предмет подследственный.
— Не знаю, — свел брови Горохов. — Резать, колоть или еще что… я вас прошу показать, что вы сделали по отношению к потерпевшей Завьяловой. Покажите на нашем статисте. Да вы не беспокойтесь. Ножик, то есть кинжал, резиновый, не причинит ей вреда.
— Да я и не беспокоюсь, — пробормотал Ковригин и еле слышно добавил. — Настоящий бы кинжал. Вот бы я вам показал… а это что? Жалкая пародия, реквизит…
Он сказал это так тихо, что расслышали лишь мы со Светлицким. Увлеченный записями в протоколе Горохов пропустил фразу мимо ушей.
Я в это время скрытно наблюдал за Всеволодом Харитоновичем. Он играл желваками и теребил на пальце перстень, будто не знал, куда деть руки. Волнуется… Почему? Видит, как неуверенно восстанавливает хронологию событий его враг. Беспокоится, что тот напутает, неправильно все расскажет и, что называется, соскочит?
— Ай! Щекотно! — взвизгнула статистка, когда Ковригин ткнул ее в ребра резиновым кинжалом.
Женщина отскочила назад.
— Я вас попрошу не убегать, — хмурился на нее следователь. — Все должно быть натурально. Давайте еще раз.
Ковригин снова ударил ножом. Неуклюже, топорно. Руки сцеплены, и тыкать совсем неудобно.
А статистка снова заерзала, прыская о щекотки и зажимая рот рукой.
— Нет, — бурчал Горохов. — Ну это никуда не годится. Вы можете не зажиматься и не хихикать?
— Простите, — боролась с улыбкой женщина. — Просто этот нож так щекочет.
— И снимите задержанному наручники уже! — распорядился Горохов и, повернувшись к конвойным добавил. — Встаньте в прихожей на выходе из квартиры. Никуда он не денется.
Те подчинились, а я, как бы невзначай, потрогал кобуру с пистолетом. Светлицкий уловил мой жест. Ковригин и ухом не повел, настолько он был сосредоточен на другом.
— А может, мне подушку вперед выставить? — предложила вдруг статистка. — Вот эту, с дивана?
— Зачем? — недоумевал Горохов.
— Ну чтобы щекотно не было… Пусть сюда нож тыкает. А то опять рассмеюсь, а мне неудобно уже. Простите…
— Подушку? — задумчиво жевал губу следователь, а потом, будто прозрев, резко ответил. — Какая вам подушка? Все должно быть правдоподобно, как было в действительности. Вот скажите, Ковригин, была там в ту ночь подушка?
— Никак нет, — отчаянно мотал головой Сильвестр, уже чувствуя вину за то, что он, видимо, как-то неправильно тыкает статистку.
— Значит, нам надо поменять статиста, — Горохов повернулся к понятым. — Товарищи, может, кто-то из вас попробует?
Один из понятых был сосед Завьяловой — старичок с умными глазами, но со скрюченной спиной. Ему и стоять-то оказалось тяжело, он уже успел присесть на диван и наблюдал за действом оттуда.
Молчание немного затянулось, и тут писатель сделал шажок вперёд. Вынужденно и одновременно гордо, почти эффектно.
— Конечно, — кивнул Светлицкий, оглядываясь (старичок не оставил ему выбора), — что нужно делать?
Ковригин косился на Светлицкого, а в глазах его зажглись огоньки ненависти и некой радости одновременно. Ему будет приятно тыкать ножом в недруга. Хоть и ненастоящим…
— Сейчас я вас проинструктирую, — Горохов отвел писателя за локоток в сторонку. — Встаньте вместо статистки. Мы ее в понятые тогда запишем, а вы будете изображать жертву.
— Да запросто, — охотно закивал писатель.
— И я вас попрошу, Всеволод Харитонович… — Горохов еще больше понизил голос. — Ведите себя максимально нейтрально.
— В каком смысле?
— Я в курсе вашей взаимной неприязни с задержанным, не хочу, чтобы он, что называется, сухим вышел. Пусть все изобразит, как было, и мы сможем закрепиться на его показаниях.
— Понимаю, — закивал Светлицкий.
— Спасибо… Можете даже упасть для правдоподобности.
— Что?
— Когда вас кинжалом, извиняюсь, ткнут, падайте. Ну, труп бы упал? Вот и вы не стесняйтесь.
— А-а… Ну это можно. Если уж для дела надо, постараюсь. Лишь бы преступник от ответственности не ушел.
Последнюю фразу Светлицкий проговорил с тихой злобой.
— Вот и замечательно! Спасибо за содействие, — Горохов пожал писателю руку.
Следователь и Светлицкий вернулись из закутка коридора снова в комнату.
— Ну что, товарищи, давайте еще раз попробуем. А вы, Сильвестр Велиарович, постарайтесь больше не щекотать статистов. Бейте точно туда, куда, по вашим словам, вы в тот момент нанесли удар потерпевшей.
— Не извольте волноваться, — хмыкнул Ковригин. — В этот раз ударю как надо.
— На позицию, — скомандовал Горохов, кивнув Светлицкому.
Тот встал на место женщины.
— Поехали…
Ковригин ударил бутафорским кинжалом. В этот раз четко, прямо в сердце, как и положено, одной рукой. Резиновое орудие хоть и безопасно, но все-таки ткнуло чувствительно. Светлицкий поморщился, сдерживая боль, и упал на ковер. Натуралистично так упал.
— Замечательно, — потирал руки следователь. — Лежите, Всеволод Харитонович, прошу вас, не вставайте пока. Алексей, зафиксируй положение тела.
Наш криминалист быстренько отщелкал «Зенитом» узловые снимки, а после еще и замерил расстояние от распластавшегося на полу ненастоящего трупа до двух стационарных точек (стены и шкафа).
