есть.
— Там тоже заглавные буквы пропечатаны чуть интенсивнее строчных. Привычка бить по клавишам сильнее, когда приходится зажимать две — прослеживается.
— Твою дивизию! И что ты раньше молчал?
— Да это все косвенные детали, ненадёжные, и я хотел провести дополнительные исследования!
— Где ж ты раньше был, Леша⁈ — громыхал Горохов. — Это что получается? Что шифровку печатал Светлицкий?
— Вот! — воскликнул Погодин.
Мы с Катковым хором на него шикнули.
— Мог напечатать, — закивал криминалист. — Я думаю, что Всеволод Харитонович — не единственный человек на Земле, который так специфически выдает заглавные буквы в машинописи.
— Ну, озадачил… И что нам теперь с этим делать? — Горохов снова зашагал взад-вперед. — Доказательств, простите, крот накакал, что мы Светлицкому предъявим? Что он буковки заглавные по-особому набивает? Смешно! Это же не почерк, чтобы конкретно за исполнителя зацепиться можно было. Так… особенность малозначительная…
Катков выразительно посмотрел на начальника — мол, а я вам что и говорил. Горохов поднял брови. Немая сцена затягивалась.
— Никита Егорович, — проговорил я. — Есть у меня одна мыслишка. Надо обсудить.
— Вот люблю, когда ты так говоришь, Андрей Григорьевич, — закивал шеф. — Хорошая, так сказать, примета. Ну выкладывай, что придумал?
— Все как-то интересно закручено, — задумчиво проговорил я. — Теоретически, отпечатать шифровку под стиль Светлицкого мог и его несостоявшийся соавтор Ковригин. С другой стороны, Светлицкого тоже надо проверить… Круг сужается. Мне кажется, что кто-то из этих двоих и есть Литератор. И вот что…
Я поделился своими соображениями.
* * *
— Я вас поздравляю, товарищи! — после непродолжительного стука в наш кабинет залетел Лосев.
Он сиял во всех местах — залысиной, улыбкой на холёном лице, звездами на полковничьих погонах.
Начальник милиции с энтузиазмом и одновременно как-то покровительственно жал нам всем поочередно руки и приговаривал:
— Как вы так этого Ковригина раскрутили ловко! Молодцы!
— Вам уже доложили? — поинтересовался я.
— А как же… Я в курсе уже, что задержанный начал давать признательные показания. Ух! Камень с души! Спасибо вам, товарищи…
— Это все Андрей Григорьевич, — прищурился Горохов, кивнув на меня. — Он нашел нужный подход к подозреваемому. Раскрутил его по полной.
— Ну и замечательно… Признаться, я уже не надеялся, что вы это дело раскроете.
— Чой-то вдруг? — зыркнул на него Горохов.
— Ой, да ладно, дело прошлое, — будто спохватившись, перевел тему полковник. — Я в Москву уже отбил спецсообщение, мол, преступник пойман, признался, дел раскрыто.
— Рановато, — поморщился я. — Сегодня только будем проводить проверку показаний на месте преступления, чтобы исключить самооговор. Посмотрим, ориентируется ли Ковригин в обстановке в квартире потерпевшей, и пусть покажет, как труп лежал, как удар наносил кинжалом по Завьяловой.
— Ой, да ладно! — замахал руками Лосев. — Это все формальности. Не первый год в милиции. Главное, что человек признался, а там уже и обвинение можно смело стряпать. Кто же станет себя оговаривать по расстрельной статье? Сто процентов — он убил!
— Скорее всего, да, — с готовностью кивнул я. — Сегодня выясним это достоверно.
— И что же вы, товарищи? Теперь в Москву вернетесь? — как-то слишком радостно воскликнул полковник, хитро поглядывая то на меня, то на Горохова.
— И даже чаю не попьете? — подтрунил я.
— Чего? — не понял фишку из расхожего в будущем анекдота полковник.
— Я говорю, вы нас спровадить хотите? — прищурился я.
— Да ну, что вы? Вы так помогли нашему городу.
Ну-ну… Подумал я про себя. Как говорится, и баба с возу, и волки сыты.
— Мне кажется, ему еще нужна помощь, городу вашему, — многозначительно проговорил я, наблюдая за реакцией Лосева. — Не все гладко выходит у вас по линии борьбы с экономическими преступлениями. Мы люди со стороны, и то заметили. Не оправдываете, так сказать, решение XXVII съезда КПСС в деле борьбы с нетрудовыми доходами. В то время, как партия придает принципиальное значение решительному искоренению нетрудовых доходов, любых отклонений от социалистических принципов распределения, — назидательно процитировал я выдержку из новой редакции Программы КПСС.
Полковник дернулся, напрягся, а потом заулыбался еще шире:
— Ну, это наши мелкие местечковые заботы, Андрей Григорьевич. Мы их сами решим, самое главное, что маньяк пойман и признался. А проблемы у всех бывают, куда ж без них. Если всю преступность разом искоренить, тогда мы вовсе без работы останемся.
* * *
— Добрый день, Всеволод Харитонович, — улыбнулся я, убрав руку с кнопки звонка.
На пороге своей квартиры меня встретил писатель.
— Андрей Григорьевич, — немного удивился Светлицкий, — а я как раз хотел вам звонить. Приступил к написанию романа, помните, о герое, прототипом которого вы будете являться. Нужен дополнительный материал. Хотел с вами встретиться. А вы сами пришли. Замечательно… Слышал, вы Литератора арестовали?
— Есть такое.
— Проходите. Вот тапочки, пожалуйста. Чаю хотите? Или что покрепче.
— Кофе.
— Да, конечно.
Покончив с реверансами, мы расположились в гостиной. Оттуда просматривался открытый кабинет писателя. Кинув туда, пока есть возможность, быстрый взгляд, я про себя отметил, что кинжал висит на стене. Щепетильный писатель может даже специально отлучиться, чтобы дверь, по своей давней привычке, запереть, кто его знает.
— Рассказывайте, какими судьбами…
— Ковригин сознался, — пожал я плечами.
— Да, наслышан, подумать только! — горячо отреагировал Светлицкий. — Гад убивал по мотивам моих книг. Ничего святого…
— Ваших книг. Но ведь он утверждает, что принимал участие в написании этих романов.
— Да что там он мелет? — скривился Светлицкий, отставив чашку кофе. — Так… проконсультировал парочку раз по историческому вопросу эпохи. Да подсказал, в каких архивах материал для книг собирать… Участвовал! Скажете тоже…
Я аккуратным жестом отмахнулся.
— Это ваши дела, я по другому вопросу. Мотив Ковригина мне ясен вполне — отомстить вам. Подставить, так сказать. Но ведет себя он слишком спокойно для убийцы. Ни истерик, ни раскаяния. Потому я и пришёл к вам. Боюсь, он что-то задумал.
— Что?
— Не знаю… Наш криминалист-психолог говорит, что нужно вывести его из себя. Подавить психически, тогда его защита сломается. Сами понимаете, сегодня он признался, а завтра скажет, что из него показания выбили. Это будет плохой поворот сюжета.
— А у вас есть на его счет неопровержимые улики?
Всеволод Харитонович постукивал гладкими
