И в то время как я спускался по лестнице к выходу, моргая, чтобы убрать слезы, Сперанца уже звала Бэтти, с приказом принести нужные книги ей в постель, pronto![162]
Письмо
Брэм Стокер — Холлу Кейну
Суббота, 16 июня 1888 года
Дражайший Кейн!
События прошедшей недели, несомненно, требуют того, чтобы о них рассказать, но пришлось повременить с этим до настоящего момента, за что прошу прощения. Впрочем, это и к лучшему, ибо теперь у меня имеется больше, гораздо больше заслуживающих изложения сведений. Сейчас 2.35 утра, я только что вернулся домой после долгой прогулки с Генри по так хорошо знакомому тебе Уайтчепелу и его окрестностям. Я подчеркиваю это «знакомому», потому что там сегодня… Но нет, обо всем, даже о нём, в свою очередь.
Пока же позволь мне просто сказать, что дела не двигаются или, во всяком случае, так это выглядит. Я хочу сказать — настоящие дела, ибо боюсь, не стал ли я жертвой разыгравшегося воображения… О, прости меня, друг мой. Мне сейчас нехорошо, и даже если бы я поднаторел в искусстве повествования… Впрочем, в том, о чем я намерен рассказать, искусство никакой роли не играет.
Начну с того, что относится к леди Уайльд.
Слава богу, она мне поверила! Широк ее ум, но дух ее еще шире. Более того, она получила подтверждение от ирландского поэта, присутствовавшего при «сетианских» событиях. Вот что она об этом сообщила.
Мой поэт отклонил приглашение прийти ко мне сейчас, и я написала ему вторично, с укором. Его ответ состоял из трех пунктов: 1. Что-то тогда случилось. 2. Что именно, он понятия не имеет. 3. Он просит, чтобы я никогда больше не заговаривала с ним на эту тему. Куда более обходительным оказался римлянин. Хотите узнать больше, приходите поскорее.
СперанцаРазумеется, я отправился немедленно.
Упомянутый римлянин является священником и другом леди Уайльд. Она получила от него сведения, касающиеся, в частности, одержимости, о чем я вскоре поведаю, но сначала… Ох, Кейн, извини, что пишу так бестолково. Сумбур на этих страницах отражает сумятицу последних дней.
Прости меня, друг мой, что не послал телеграмму: виной тому ужасное происшествие, имевшее место еще до моего возвращения.
Я медлил в надежде раздобыть побольше фактов, но из этого ничего не вышло. Немногие же имеющиеся приведу ниже.
Некто (нет сомнений в том, что именно он) зажарил обеих своих собак на гриле «Бифшекс-клуба», удалив сначала у них сердца. Сущий кошмар! Но хуже того, Генри привлек к нам недреманное око инспектора Скотленд-Ярда Ф. Дж. Эбберлайна, в чьем ведении некогда находился Уайтчепел и т. п. Если ты что-нибудь знаешь об этом человеке, срочно телеграфируй. Не бойся, от инспектора (но не от Сперанцы) я твое имя утаил. И опять же не бойся: она женщина мудрая, многоопытная и свои насмешки приберегает для простофиль. Художники для нее — вне общепринятой морали, а раз эти законы к ним неприменимы, то и не могут быть нарушены.
О Кейн, как бы я хотел, чтобы ты был здесь! Боюсь, этот устаревший способ общения, на который уходят дни, не адекватен моменту. Будь добр, установи у себя телефонный аппарат. И держи у двери собранный в дорогу саквояж, ибо может случиться, что ты будешь срочно вызван в Лондон, будем надеяться, мною, а не инспектором Эбберлайном. Времени на сборы может не оказаться. И Кейн, как только получишь вызов, приезжай! Ты должен! Ты будешь нужен здесь леди Уайльд и мне, дабы наша троица стала полной. Ибо он покажется снова. Точнее, уже показался. Нынешней ночью.
Но сначала о римлянине.
Он задал Сперанце такой вопрос: установлено ли нами, какого рода одержимость Тамблти — полная или неполная? Понимая, что тебе это ничего не говорит, привожу пояснения, которые этот священник дал Сперанце, а уж она, в свою очередь, мне.
Итак.
При неполной одержимости одержимый является добычей своего… скажем так, захватчика, но остается при этом самим собой. В теле одержимого обитают две сущности, которые борются между собой, и экзорцист может вмешаться в эту борьбу, изменив баланс сил в пользу одержимого. Иное дело — полная одержимость, встречающаяся, по словам римлянина, гораздо реже, когда личность одержимого полностью подавлена, воля к сопротивлению отсутствует. Он как бы становится соучастником, сам желая одержимости. (А если кто и ищет благосклонности инфернальных сил, так это, несомненно, Фрэнсис Тамблти!) Полностью одержимый человек проявляет безволие, никакой борьбы с силами зла не происходит, а там, где нет внутренней борьбы, экзорцизм не приносит результата. НИЧЕГО ПОДЕЛАТЬ НЕЛЬЗЯ.[163]
Если в случае с Тамблти это так — он и есть истинное зло.
Кейн, Кейн, Кейн, что же мы будем делать? Что-то, конечно, делать придется, ибо было бы глупо надеяться, что мы больше не услышим об этом человеке и о вселившемся в него демоне. Ну а если одержимость полная, человек и демон составляют единое целое. Так ли это в данном случае, мы должны выяснить. Пойми, Кейн, если можешь, мы должны найти изверга и установить: неполной или полной является его одержимость. В первом случае можно рассчитывать на помощь Церкви в изгнании беса: что порождено ритуалом, ритуал и исправит. Во втором случае, если Тамблти одержим полностью, зло пребывает среди нас, и…
Римлянин пишет, что единственное средство в такой ситуации — убить одержимого: тогда демон вынужден будет покинуть его тело.
Убить, вот так! Но прежде чем назвать меня безумцем, Кейн, позволь еще раз напомнить тебе, что Тамблти уже явился! Или это я пришел к нему? Но тогда, выходит, он притянул меня. Не в этом суть, главное: я знаю о его присутствии.
Предваряя рассказ, я должен сообщить, что мы с Генри в определенной степени восстановили дружеские отношения как раз в связи с этой жуткой историей с собаками. Поскольку трудно было не связать ее с исчезновением Тамблти, это заставило Генри взглянуть на него в совершенно новом, не столь благоприятном свете. Генри не смог отрицать факты и склонился к общему мнению об этом человеке, хотя того, что ошибался на его счет, признать все-таки не пожелал. Что же до меня, то я могу лишь выразить надежду — от своего имени, от твоего и от имени всех, кроме инспектора Эбберлайна, — что мы видели след доктора Тамблти в последний раз. Чтобы успокоить Генри, а также отвадить Эбберлайна от «Лицеума», мне пришлось уволить ни в чем не повинную женщину по имени миссис Лидия Квиббел. Однако, упуская все эти жалостные подробности, я лишь скажу снова: да, мы с Генри достигли своего рода примирения и по этому случаю после вечернего спектакля, как это часто бывало, отправились с ним на прогулку. Из-за самоуверенности нашего Бассанио Генри кипел от ярости, и все же прогулка обещала стать бодрящей и долгой. Так оно и вышло.
Нас понесло в Уайтчепел.
Вообще-то Генри не против того, чтобы его узнавали во время посещения трущоб. Однажды мы с ним даже случайно встретились с принцем Уэльским. Но нынче был другой случай, ибо в Генри все еще бурлил гнев.
Покинув «Лицеум» в спешке, он умудрился остаться в том самом черном плаще Шейлока, на котором так хорошо видны плевки Антонио.[164]
А поскольку он еще и не стер грима, его бледность привлекала такое внимание, что я посоветовал ему поднять повыше ворот плаща. Так он и сделал, впрочем, от воротника и накидки не было никакой пользы. По настоянию Генри мы зашли в «Десять колоколов», засели в углу за его любимым столиком и стали наблюдать, а точнее, «изучать жизнь низших представителей нашего вида». К счастью, Генри никто не узнал.
Поскольку сейчас стрелка часов приближается к трем утра, выходит, что мы с Генри вновь вышли на улицу примерно часа два назад, минуты не в счет.
Идея послоняться по закоулкам Уайтчепела принадлежала Генри. У меня еще теплилась надежда, что удастся поспать, однако, когда я сказал об этом Генри, он меня и слушать не захотел. В том настроении, в котором он пребывал той ночью, ему во что бы то ни стало была нужна компания. Хоть моя, хоть обезьяны по имени Джек, которая так потешает публику в зверинце Риджентс-парка.
В качестве компромисса — редкое явление, когда имеешь дело с Генри Ирвингом, — мы сошлись на том, что пропустим напоследок по пинте в ближайшем пабе, после чего расстанемся. Я отправлюсь домой, а Генри — куда ему заблагорассудится.
Вскоре мы обосновались в «Красном льве», что на Бэтти-стрит, к востоку от Бернер-стрит, совсем рядом с Коммершиал-роуд. Там Генри узнали, и настроение его улучшилось. Мы могли бы пропьянствовать всю ночь, будь у нас обоих такое желание. Но на выпивку тянуло только его. Я потягивал свое пиво, глядя в окно, и слушал, слушал, слушал, как он разглагольствует о делах «Лицеума».
