Я перестал себя чувствовать одиноким странником, я был в Париже. Я шел по парижским улицам, и хоть я не знал, где буду сегодня ночевать и что буду завтра делать, но совершенно без всяких на то причин я чувствовал себя счастливым.
Когда голод сделался уже нестерпимым, я все же решился и зашел в одно из понравившихся мне кафе. Столики тут стояли не только внутри, но и снаружи — прямо на улице — и можно было сидеть за таким столиком, вытянув ноги, а мимо тебя могли проноситься машины, но ты все равно чувствовал себя на вершине какого-то неземного блаженства.
Я уселся за один из выставленных на улице столиков, и буквально в считанные мгновенья ко мне подлетел официант, жеманный и галантный.
— Месье? — он выжидающе склонился надо мной.
Я сказал коротко и с очевидным русским акцентом:
— Кофе и меню.
— О, уи, уи, ен момент, — шепнул он и исчез, а через секунду появился с чашечкой горячего крепкого напитка — настоящего парижского кофе, такого терпкого, горького и будоражащего кровь, что от одного глотка с меня слетела вся усталость. А еще он протянул мне меню, разобраться в котором я, конечно же, не мог.
Единственное, что я понял — тут готовят более 400 номеров различных блюд. Но мне-то нужно было от них только одно единственное блюдо — я хотел кусок мяса, нормального сочного мяса. Я не знал как это объяснить.
Но официант, видимо уже привыкший к причудам неговорящих по-французски иностранцев, начал терпеливо выспрашивать меня. Он изобразил разных животных — от овцы до свиньи — и я выбрал то животное, которое мычало. Понятно, что мне должны были принести говядину. Официант пытался уточнить еще что-то, при этом он булькал и шипел, но я уже ничего не понимал Тогда он махнул на меня рукой и умчался. А я остался в ожидании. Плевать, что они там сделают с этим мясом, важно, что я все-таки получу свою говядину, а жареную или вареную — какая мне разница.
Я сидел в блаженстве за столиком, вытянув ноги на мостовую, и поглядывал по сторонам. На бульваре неподалеку от меня какая-то девчушка забавного вида что-то рисовала на мольберте. Ах, да, — вспомнилось мне, — ту же должно быть полно художников. Я с любопытством оглядывал ее. На ней была коротенькая черная юбочка, рыжая коротенькая с большим вырезом майка. Какие-то фиолетовые колготки и большие, почти что солдатские, на толстой подошве ботинки. На вид ей было не больше шестнадцати-семнадцати лет. На лице не было ни капли косметики, жидкие волосики прямыми прядями свисали чуть ниже плеч, и вся она была такая хрупкая и одухотворенная, что немедленно стала для меня как бы символом парижской романтики.
Вот если бы у меня была такая девчонка, — вдруг мелькнула у меня мысль, — может быть, и в жизни у меня все было бы по-другому.
Девчушка, неожиданно почувствовав на себе мой взгляд, обернулась и посмотрела на меня.
Я подмигнул ей, и она доверчиво и радостно улыбнулась мне в ответ. Черт подери, — подумал я, — что ж это они все тут такие доброжелательные в этом Париже!
Мне хотелось быть таким же как и они — и я тоже заулыбался ей и даже сделал такой дурацкий жест, приглашая ее сесть рядом со мной за столик.
Каково же было мое изумление, когда она кивнула и, быстренько собрав свой мольберт, села напротив меня.
— Элен, — нежным голоском сказала она, протягивая через стол мне свою тонкую ручку.
— Тимофей. — ответил я.
Она с удивлением выпучила на мена глаза и попыталась повторить мое имя:
— Тимо-ф-фей?
— Ну можно Тима, — разрешил я.
— Тима? — опять с удивлением повторила Элен.
Я радостно кивнул головой. Мое имя в ее устах звучало чудесной музыкой. Она что-то спросила меня, и я, решив, что она выясняет, из какой я страны, ответил:
— Русский я, Россия.
— Рюс? — поняла она и опять радостно улыбнулась.
Черт возьми, чего они тут все лыбятся, — начал злиться я. Может она проститутка и хочет чтобы я ее снял на вечер? Так мне это на фиг не надо, как бы это выяснить? И я, посмотрев на нее, показал ей один вполне международный жест, как бы спрашивая:
— Ты? — сказал я, показывая, как указательный палец правой руки ходит в сложенном в трубочку кулаке левой руки.
— Муа? — возмутилась она, показывая на себя, и засмеялась, — нон, нон, но проститьют, же не сви па, невер, — она путала французские и английские слова, подкрепляя их жестами, и я понял, что она не проститутка, а художница.
Когда подошел официант и принес мне тарелку с прекрасно прожаренным огромным куском мяса и жареной картошкой, она тоже что-то заказала официанту. Опять я с тревогой посмотрел на нее, думая, что она хочет покормиться за мой счет. В принципе я не возражал, но это было как-то неожиданно что ли.
Она поймала мой взгляд, достала свой кошелек и вынула оттуда деньги, показывая, что будет платить за себя сама, тут уж застеснялся я, показывая, что ничего страшного — я могу заплатить и за двоих.
Короче, вот так, жестами, объясняясь мы проболтали целый вечер. Никогда бы не поверил, что можно говорить с человеком, не зная языка. Ей было, как я выяснил, уже восемнадцать, и она жила в маленькой квартирке на Монмартре. Училась в какой-то академии и мечтала стать знаменитым модельером.
Про себя мне особенно нечего было рассказывать, и я пытался объяснить ей, что я из Сибири и что я хороший солдат.
— О, солджер, уи, — щебетала она, — пет этре тю ве а ла легион этранже?
Я так и не понял, что такое «легион этранже», но вроде бы она мне объясняла, что тут есть какая-то работа для солдат. Честно говоря, за одну эту мысль я готов был расцеловать эту хрупкую девчушку. Ну конечно — как я не подумал сразу. Ну что я вообще умею в этой жизни, кроме как трахаться с неграми, я же солдат, наверняка тут нужны наемники, я, кажется, что-то слышал об этом. И наверняка эта девчушка знает, куда мне нужно обращаться.
Я решил, что ни за что не отпущу ее — и начал жестами выяснять, нельзя ли мне поспать в ее маленькой комнатке на Монмартре.
— Тю ве дормир авек муа? — изумилась она, — мэ же не сви па проститьют.
— Да нет, не проститют, — успокаивал ее я и жестами показывал, что даже не поцелую ее, а спать буду отдельно, да еще и заплачу за это, как, впрочем, я уже заплатил за наш с ней совместный ужин.
Элен не заставила себя долго уговаривать, да и время было уже позднее, короче мы вместе покинули кафе и потащились к ней на Монмартр. Было такое ощущение, что мы прошли пол-Парижа, пока добрались до ее комнатушки. Это действительно была мансарда — а по нашему, по русски — чердак, но удивительно уютный и тоже как-то по парижский раскованный и шикарный.
Элен явно не бедствовала. Ее кровать была накрыта розовым шелковым покрывалом, в ногах валялась шкура белого медведя, повсюду висели ее собственные картины и еще кругом было множество красивых безделушек.
