Отравленный памятью
Лина Манило
Пролог
Каждую ночь, каждую чёртову ночь вот уже пять лет я вижу один и тот же сон, и это, наверное, не закончится никогда. Он преследует меня, стОит только закрыть глаза, разрушает хрупкие остатки сознания, отзываясь внутри гулкой болью. Я — сосуд, наполненный вязкой тоской по несбывшемуся до краёв. Она плещется во мне, сжимает сердце так, что подчас невозможно дышать. 2
Грёбаная память, она, словно осколок стекла врезалась в мозг, а впитавшись в кровоток, путешествует по моим венам.
Наверное, больше всего на свете я хочу, чтобы это прекратилось и мечтаю, чтобы не заканчивалось никогда. Будто извращённое удовольствие получаю, переживая раз за разом одно и то же.
И вот снова, сдавшись под натиском усталости, пытаюсь уснуть, а разноцветные картинки мелькают перед глазами, что взбесившиеся цирковые лошади. Я заведомо знаю, насколько больно будет на рассвете, но мой разум давно уснул, породив толпы чудовищ, и с этим уже вряд ли получится что-то сделать.
Рабам памяти не пристало менять своих хозяев.
* * *
— Арчи, не надо! — Нат пытается увернуться от моих рук, жадно хватая ртом воздух между приступами истерического хохота. — Я сейчас умру! Ты меня точно доведёшь, умру от смеха.
Но что бы она ни говорила, я на сто процентов уверен: моя девочка в полном восторге. Она любит мои прикосновения, пусть сейчас и всеми силами пытается указать на обратное.
— Не выдумывай, — шепчу ей на ухо, оставив попытки защекотать до смерти, и крепко прижимаю к себе. Она такая тёплая, родная. Второй такой нет на всём белом свете, сколько не ищи. — Ты никогда не умрёшь, а иначе, что со мной будет? Прежде, чем городить чушь, подумай о ближних своих, что жизни своей без тебя не представляют.
На секунду Нат замирает, как пойманная в силки птица, но через мгновение расслабляется и утыкается носом мне в ключицу. Чувствуя её тихое тёплое дыхание на своей коже, понимаю, что счастливее в этой жизни вряд ли ещё буду.
Мы сидим, обнявшись, несколько невыносимо сладких мгновений, а ласковый ветер, кажется, потерялся в отливающих медью волосах Нат. Мне никогда не встречался подобный оттенок: яркий, богатый, словно дорогой бархат насыщенного красного цвета. Так выглядели, наверное, мантии королей. И пусть Наташа, скорее убьёт меня, чем позволит назвать себя принцессой, но думать-то она запретить не сможет.
— Мне нужно идти. — Тихий шёпот нарушает тишину, и я скриплю зубами от досады. Ей снова нужно идти, и так бывает каждый раз. Нат не умеет отдыхать, не сидит на месте — в этом вся она: порывистая, страстная, рисковая. — Меня ждут. Ты же понимаешь?
Этот вопрос не требует ответа, потому что мы понимаем друг друга. Но как же иногда сложно это даётся.
Тяжело вздыхаю, медленно расцепив руки и выпуская Нат на свободу. Не хочу её удерживать, не хочу неволить — мы слишком давно знакомы, слишком велико доверие между нами, чтобы позволять себе такие выходки.
— Не злишься? — Она кажется встревоженной. Впервые Нат, будто не желает уходить, но я протягиваю руку, мягко касаюсь бархатистой кожи на загорелой скуле, покрытой россыпью веснушек, загрубевшими от многолетней работы с моторами пальцами.
— Почему я должен злиться? — стараюсь, чтобы голос казался спокойным, хотя внутри бушует пожар. — Ты так этого хотела. Научиться управлять вертолётом — твоя давняя мечта, поэтому даже не думай, а просто делай то, чего так долго хотела.
— Спасибо, Арч. — Счастливая улыбка озаряет красивое до боли в глазах, идеальное лицо. Нат закатывает рукав лёгкой клетчатой рубашки, обнажая довольно свежую татуировку — тонкая шпага, увитая тёмно-фиолетовыми и голубыми розами. — Отвезёшь меня?
Мы едем на окраину города, к старому аэродрому, где проходят занятия аэроклуба. Я всю дорогу мечтаю, чтобы небо заволокло тучами, и город затопило внезапным ливнем. Пусть хоть это остановит Нат, но солнце обжигает кожу, и даже ветер утих.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Полчаса быстрой езды и мы на месте. Торможу у сетчатого забора, за которым, я вижу, бегают и суетятся люди в рабочих комбинезонах, а инструктор отчитывает какого-то нерадивого сотрудника. Мне не нравится это место, мне не нравятся эти люди — они кажутся скользкими и падкими до наживы в ущерб безопасности. Хочется, не говоря лишних слов, въехать на территорию взлётной площадки на мотоцикле, снося по пути все препятствия, и разворотить здесь всё к чертям, но Наташа никогда не простит подобной выходки. Приходится терпеть, скрипя зубами.
Сегодня должен быть её первый полёт — самостоятельный, без инструктора. Нат так долго этого ждала, так стремилась к заветной цели, что противиться не имею права, хотя и мечтаю о том, чтобы сгрести её в охапку, перекинуть через плечо и увезти отсюда к чертям собачьим.
— Арч, послушай, — говорит Нат, когда мы оказываемся на месте.— Я слишком сильно тебя люблю. Никогда об этом не забывай, хорошо?
— Что с тобой? — удивляюсь, потому что, обычно, таких слов от неё не дождёшься. Неужели так сильно нервничает?
— Всё в порядке, не выдумывай. Просто мне не по себе: вдруг облажаюсь? Очень боюсь опозориться, вот и несу ванильную чушь.
Она отводит глаза и наматывает на палец прядь, горящих на солнце ярким пламенем, волос.
— Ты? — Я не верю своим ушам. Как такое вообще может быть, чтобы Нат была в себе не уверена и боялась провала? — О чём ты, Огонёк? Когда с тобой такое было в последний раз? У тебя всегда всё получается.
— Не называй меня так! — вскрикивает, хлопает меня по плечу и смеётся. Весьма больно, между прочим, бьёт. — Ох, нужно идти. Чёрт! Время! Заболтал меня совсем.
— Нат, слушай. — Обнимаю её за плечи, зарываюсь носом в наполненные светом длинные пряди. Они пахнут сиренью, диким мёдом и мечтами. — Если не хочешь идти, то не надо. Гори оно всё синим пламенем. И денег не жалко, ничего не жалко. Не хочу, чтобы ты переживала, это больно. Ты боишься, так нельзя. Сколько раз тебе говорил: неосознанному страху нужно доверять — он иногда самый лучший советчик.
— Сама не понимаю, что со мной творится, — произносит и, выпрямившись, целует меня. Мягкие губы, только коснувшись моих, дарят ощущение покоя и заставляют кровь бурлить. — Но я должна. Ради себя самой должна, потому что нехорошо бросать мечту из-за сиюминутной блажи. Но не скрою, волнуюсь. Это же нормально, да?
— Наверное. Но ты уверена, что готова сама летать? Может быть, лучше ещё парочку уроков с инструктором? — Беру в руки её лицо и пытаюсь найти на дне глаз причину её паники. — Я заплачу, не проблема.
Наташа кривится, морщит очаровательный носик. Знал, что будет возмущаться — она слишком самодостаточная для того, чтобы позволить оплачивать свои прихоти.
— Не надо. — Решительно мотает головой, и это означает, что переубедить её не под силу ни одной живой душе. — Я пойду, время.
— Торопыга, — улыбаюсь, целуя её в солнечную макушку.
— Не торопыга, а пунктуальный человек. — Поднимает в назидание палец вверх, чтобы я уж точно запомнил, кто есть кто.
Она такая смешная сейчас, с лихорадочным румянцем на загорелых щеках, с ярким блеском в лазоревых глазах, что не сдерживаюсь и целую её в губы — страстно, отчаянно, как в последний раз. 2
— Иди уже, пунктуальный человек. —Выпускаю Нат из объятий, хотя, чёрт возьми, это самое последнее в жизни, что хочется делать.
Она кивает, вмиг став серьёзной и деловито собранной.
Смотрю, как постепенно её силуэт растворяется в предрассветной дымке, хотя на улице солнечный полдень. А в ушах звучат слова: "Я слишком сильно тебя люблю. Никогда об этом не забывай".
Следующим кадром в моём воспалённом сознании всегда всплывает вертолёт. Его лопасти крутятся, рассекают воздушные потоки. В реальности я не видел его, но во сне он всегда взлетает, унося с собой мою Наташу, чтобы больше никогда не спустить на землю.
