— Не-а, скорые машины, правда, подкатили, но уехали пустые.
— Тоже странно, — почесал затылок Зубило, — никак в толк не возьму, что же там произошло.
— А может этот Кевин грохнул его и сжег? — предположил Буряк.
— Ну, это все только предположения, ничего-то мы наверняка не знаем, кроме того, что Тимоха в часть не вернулся, — подытожил Волчара.
— А, кстати, Кевин-то жив? Может, это наоборот Тимоха его грохнул? — спросил полковник.
— Интересная мысль, — хмыкнул Буряк, — это мы выясним в два счета, по вечерам Кевин пропадает в «Попугае». Если появится сегодня-завтра — значит жив.
А нет — значит, того…
— Ну хорошо. А нам-то что делать, — заметил полковник, — что делать, если Тимоха в часть не явится? Мне ведь полагается заявить его в розыск как дезертира А мы ничего толком не знаем, что произошло.
Волчара глубокомысленно помолчал и сказал:
— Значит, так. Ты, полковник, пока ждешь Тимоху, а мы ищем Кевина. В розыск подать всегда успеешь. Сообщи в роте, что ты его отправил куда-то там к командировку, чтобы народ не волновался. Неделю продержишься?
— Без вопросов, — хмыкнул полковник.
— Ну и лады, — сказал Волчара, — через неделю и поговорим, а пока давайте париться…
Так что об исчезновении Тимофея в Москве, кроме майора и его друга Володьки, не знал никто.
А меньше всего знала о происшествии московская милиция.
* * *
Я проснулся от того, что кто-то настойчиво тряс меня за плечо.
— Ну, чего там, — брыкнулся я, протирая глаза.
В первый момент я и не понял — где это я. Вместо казармы надо мной висел какой-то серый потолок.
— Пан, пора, пан, пора, — повторял, как заведенный, здоровенный поляк, пытаясь меня разбудить.
— А! — сообразил я, — это ты, Ежи? Что случилось?
— Германия, Гамбург, — пояснил поляк.
И тут я вспомнил все и понял, что вот теперь я уже в Германии и что надо бы расплатиться с поляком и вышвыриваться из его кабины.
— Где Гамбург? — спросил я недоверчиво.
— Да вот же! — он ткнул рукой в дорожный указатель. На нем немецкой вязью было написано вполне читаемое даже мной «Гамбург, 10 км.»
— Ну, спасибо, приятель, — я пожал ему руку, вытащил из кармана приготовленную заранее тысячу долларов, отдал ему деньги. Он аккуратно пересчитал их, довольно улыбнулся и уехал, помахав мне на прощание рукой, оставив меня одного на пустынном шоссе.
Вот я и вырвался теперь уже от польских мафиози — да только надолго ли моя свобода? Я уже не захлебывался от восторга — заграница показала себя вполне жестоким миром с непредсказуемыми людьми.
Машинально я пощупал свои плавки — все в порядке, мои деньги, заначенные еще с Москвы, были на месте.
И то ладно, — вздохнул я.
Усевшись на обочину и глядя на проезжающие мимо автомобили я напряженно вспоминал, что я когда-либо слышал или читал о Германии. На ум ничего особенного не приходило. Вот только… Стоп! Где-то в газете я читал, как тут бедные студенты легко и просто путешествуют автостопом. Может, и мне попробовать?
Куда мне надо ехать, я не знал и решил, что мне будет по пути с любым, кто согласится меня подвезти. То есть, решил сыграть в такую русскую рулетку, что ли.
Машины со свистом пролетали мимо меня, не обращая никакого внимания на мою поднятую руку.
Сначала я стоял улыбаясь, потом — с обозленным выражением лица. А минут через пятнадцать силы мои иссякли, и я снова плюхнулся на дорогу. Нет, видно тут мне и помирать, — подумал я, и в этот момент рядом со мной притормозила какая-то малолитражка.
Парень приветливо распахнул дверцу и спросил меня:
— Париж?
— Париж! Париж! — радостно закивал я, не очень даже соображая, что Париж — это уже Франция. Какая разница — куда, главное, что везут, — подумал я и уселся на переднее сиденье рядом с водителем.
— Вер а ю фром? — на ломанном английском спросил он меня.
— Фром раша, — с трудом подбирая нужные слова ответил я.
Парень почему-то завеселился и залопотал что-то по-французски, обращаясь к кому-то сзади.
Честно говоря я сразу и не приметил, что на заднем сиденье есть еще один пассажир.
Обернувшись я увидел еще одного парня, который спал сзади в полной отключке.
— Дидье, Дидье, ля рюс, ля рюс! — щебетал мой спутник, пытаясь вызвать ко мне интерес у дрыхнущего Дидье. Но тот лишь вяло открыл глаза, с трудом, видимо, различая меня сквозь пелену сна. И опять ушел в забытье.
Водитель объяснил мне, что его зовут Филипп, и что они с Дидье были в Голландии, и Дидье там обкурился марихуаны. Бог его знает, как я это все понял, но у меня было ощущение, что в эту минуту я бы понял любого, даже японца, настолько обострились все мои реакции. Я жестами объяснил Филиппу, что я русский студент, хочу посмотреть Париж, но у меня нет паспорта.
На что Филипп беспечно махнув рукой сказал:
— Кастомс — ноу проблем?
То есть он был уверен, что на границе нас не остановят. А на случай, если остановят, он велел мне притвориться спящим вроде Дидье — и все дела. Через некоторое время и Дидье продрал глаза, пытаясь подбодрить Филиппа, он дал ему курнуть косячок и наверное зря это сделал, потому что Филипп начал как-то часто клевать носом, засыпая за рулем, один раз мы чуть даже не свалились в кювет, и наконец, уже ближе к ночи, миновали французскую границу. Никто нас почему-то не остановил, и это вызвало у моих новых друзей приступ веселья.
Я пытался у них выяснить, а что они так радуются. Почему радовался я — я и сам знал, но вот они?
Дидье, бурно размахивая руками, показал мне огромную коробку на заднем сиденье, на которой он проспал полдороги. Насколько я понял, это была полная коробка марихуаны. Мне стало дурно от одной только мысли, что было бы, если бы меня остановили на границе с этим двумя весельчаками. Поэтому, когда в Париже они высадили меня на одной из Центральных улиц, я был несказанно счастлив и, тепло попрощавшись с ними, с несказанным облегчением покинул их пропахшую запретной травкой машину.
Я шел по Елисейским полям, и мне на плечи томно опускался парижский вечер. Со всех сторон из многочисленных кафешек доносились зовущие и незнакомые запахи еды. Я вдруг вспомнил, что почти сутки не ел. Быстро разменяв в каком-то «эксченче» доллары я стал присматриваться к различным кафе, никак не решаясь, куда бы мне зайти. Была уже поздняя очень, но в Париже было тепло и приятно. Бульвар озарялся вспышками и переливами разноцветных реклам, отовсюду слышалась зовущая томная музыка — и вдруг я забыл про все свои несчастья и скитания.
Я перестал себя чувствовать одиноким странником, я был в Париже. Я шел по парижским улицам, и хоть я не знал, где буду сегодня ночевать и что буду завтра делать, но совершенно без всяких на то причин я чувствовал себя счастливым.
