Они вышли на улицу уже официальными мужем и женой, и Лида чуть не задохнулась от неожиданности — на них полетели монетки, рис, лепестки и конфеты. Оказывается, чуть ли не весь поселок собрался поздравить со свадьбой доктора, который успел помочь тут очень многим. В больнице накрыли стол, и, несмотря на протесты Юрия Валерьевича и уговоры о том, что им еще нужно сделать кучу дел и собрать вещи, им устроили настоящий праздник, с гармонью, песнями и танцами до самого позднего вечера. Лидочка ужасно боялась криков «Горько!», но ее новоиспеченный муж только бережно касался ее губ теплыми губами и не допускал никаких чрезмерных вольностей. Им желали так много хорошего, надарили столько подарков, а внутри у Лидочки разрасталась тревога: ей предстояло еще раз — последний — вернуться домой, чтобы забрать вещи и попрощаться с мамой и Мишенькой, и она точно знала, что простым это прощание не будет.
— Долго тебе собираться? — спросил Юрий, когда они уже подходили к ее дому.
— Нет. — Она покачала головой.
Все ее вещи давно были собраны. Она до сих пор так и не разобрала тот чемодан, с которым собиралась в Москву, и если брала оттуда что-то нужное, то потом непременно возвращала обратно. Чемодан дождался своего часа. У Лидочки оставалось только одно важное дело, она непременно должна была поставить эту точку, чтобы уехать отсюда навсегда и с легким сердцем.
— Явилась? — раздалось с кухни, не успели они даже переступить порог. — И где ж ты шлялась, дрянь паскудная? А нарядилась-то во что? Дай-ка гляну… матерь божья! Это что ж за ряженую к нам привели, а? — Мать вышла в предбанник между домом и верандой и застыла, уперев в бока руки. Потом поднесла лицо ближе к Лиде и повела носом. — Ты что, пила? Вы поглядите, люди добрые! Она ж еще и напилась, шваль подзаборная! Спасибо вам, Юрий Валерьевич, мил человек, что паскуду эту до дома дотащили! Сладу с ней нет! Беда, а не девка! Да за что ж мне наказание такое, мало мне горя, так еще эту кобылу безголовую всю жизнь на себе тащу, наказанье сущее… — Мать распалялась все больше и в конце концов резко замахнулась, но тут… Юрий Валерьевич в долю секунды перехватил ее руку и закрыл собой Лиду.
— Успокойтесь, пожалуйста, — сказал он громко и уверенно. — Немедленно успокойтесь, Екатерина… Михайловна, если не ошибаюсь?
— Михална… — Мать потупилась, пока не понимая, в чем дело. Доктор по-прежнему крепко держал ее запястье и не отпускал.
— Очень хорошо. — Он кивнул. — И для начала раз и навсегда запомните одну вещь. Вы никогда, слышите меня, никогда больше не посмеете разговаривать так с моей женой. Потому что так вообще не разговаривают с людьми. Вам понятно?
— Не особо. — Мать отступила на шаг назад, но цепкий доктор ее не отпускал. — С женой? С какой женой? Так у вас есть жена? Так что ж вы не сказали-то, Юрий Валерьевич? Я же и не знала, — она выкручивала руку, но хватка у доктора была железная. Лида наблюдала из-за плеча. — И что, я вашу жену обидела? Нагрубила ей, да? А когда? А где, в магазине? На базаре? Так я наверняка не со зла. Я же не знала, что это жена ваша была. Вы уж простите меня, я не хотела. Я извиняюсь! Если б я знала, что ваша жена, так я бы ни за что, я бы с большим уважением, вы же спаситель наш, благодетель наш, сы́ночку моего спасли…
— Вот моя жена. — Он повернулся и пропустил вперед Лиду. — Лидия Андреевна Розанова.
— Ой. — Лидина мать отмахнулась от него свободной рукой. — Да что вы такое говорите!
— Я сделал вашей дочери Лидии предложение, и она, к моему большому счастью, приняла его. В связи с тем, что меня переводят на работу в Москву, завтра мы с Лидой уезжаем, а сегодня мы официально узаконили наши отношения. Вот свидетельство о браке.
— Не давай ей, она порвет, — тихо сказала Лида.
— А ты рот закрой! — прикрикнула мать.
— Вы, видимо, все-таки меня не поняли, — сказал Юрий Валерьевич. — Позвольте, мы с супругой пройдем в дом.
— Да, конечно, проходите, Юрий Валерьевич, я сейчас чайку быстро поставлю, с вареньицем.
— Лида, собери пока свои вещи, а я поговорю с твоей матерью, — сказал он.
Лида быстро проскользнула к себе в комнату, упала на коленки на плетеный коврик-дорожку и вытащила из-под кровати чемодан. Просунула под вещи руку и достала стопку неотправленных писем, фотокарточку с аэродрома, где они стояли с Леней на фоне отцовского самолета, и перчатку. Потом быстро выбежала из комнаты, по пути схватила с печи коробок спичек и помчалась во двор, где за старыми яблонями у сарая стояла железная ржавая бочка. В ней палили листву по осени и жгли мусор. В густых сумерках Лида чиркнула спичкой и подожгла первый конверт. Пламя весело занялось, на дне бочки были какие-то стружки и старые тряпки, они тоже быстро вспыхнули. Лида бросала письма в огонь и смотрела, как сгорала каждая минута ее яркого, бесконечного и такого короткого счастья. Она вспомнила каждый их день, выпускной, ливень и разбитые коленки, вспомнила, как они сидели под березами на аэродроме, как папа на своем самолете прокатил их над целым миром, вспомнила, как Леня рассказывал ей про Москву, про то, как они будут там жить, куда они будут ходить, какие они будут счастливые. Завтра все для нее заканчивалось и все начиналось. Она уезжала. В Москву. В огромный город. И с одной стороны, Лида очень надеялась, а с другой стороны — ужасно боялась, что они с Леней когда-нибудь случайно там встретятся. Уже не нужно было никаких встреч. Все прошло, все сгорело. Так было правильно. У нее в руках осталась только пара писем, фотокарточка и перчатка. Она подбросила в бочку еще деревянных щепок из ведра на растопку, ей нужно было, чтобы все сгорело дотла, чтобы ничего-ничего не осталось. Последние письма полетели в огонь. Лида держала над бочкой перчатку и тут вспомнила, как побежала прощаться с Леней на автовокзал, как он тогда смотрел на нее, как он расстроился и как она обещала ему прилететь. Она ему обещала… Она быстро накрыла бочку ржавой крышкой, сунула фотокарточку в перчатку, прижала ее к себе и помчалась назад в дом, откуда были слышны материнские крики.
— Да как же это так? — возмущалась Катерина. — Она же единственный кормилец. Я не дам ее увезти. Подумаешь, переводят в Москву, значит, мы поедем все вместе. Мы — семья. Вы обязаны забрать в Москву меня и Мишеньку.
У Лиды внутри все похолодело. Она притаилась за дверью и не дышала.
— Екатерина Михайловна, — спокойно говорил Юрий Валерьевич, — я вам совершенно ничем не обязан. Я женат на вашей дочери и буду содержать ее, заботиться о ней, беречь и защищать ее. На вас я не женат, более того, после услышанного сегодня у меня возникло ощущение, что Лиду стоит защищать прежде всего именно от вас.
— Да что же это такое? Это что же такое делается? Это где это видано, чтобы от родной матери?
— Вы только что при мне кричали на нее, оскорбляли и пытались ударить. Я видел у Лиды синяки и раньше, теперь я догадываюсь о их происхождении.
— Так на то я и мать, я должна ее воспитывать.
— Лидия — совершеннолетняя замужняя женщина. Ваше воспитание давно закончилось. И ваша дочь делала для вас больше, чем могла, и больше, чем достаточно. Да-да, я навел справки. Позвольте узнать, почему вы сами не работаете? Почему всю семью содержит одна Лидия?
— Не работаю? Да вы в своем уме? Куда же мне работать? У меня же Мишенька!
— У вас на соседней улице прекрасные ясли, Михаилу там понравится. А вы могли бы устроиться на работу. На фабрике очень нужны швеи-мотористки.
— Какая еще фабрика? Мишенька такой болезненный! Он совсем слабенький! Какие ему ясли?
— Он прекрасно развивается в соответствии с возрастом, у него нет никаких нарушений и отклонений.
— Ты мне голову не морочь! — вдруг закричала мать. Лида продолжала слушать, спрятавшись за дверью. — Я Лидку не отдам, мы поедем с ней.
— У нас не рабовладельческий строй. Лида уезжает со мной. И вы только что кричали, что у вас от нее одни проблемы и никакой пользы. Я не стану напоминать, какими словами вы только что называли родную дочь, но я их вряд ли когда-нибудь забуду.
