Здесь утро – все сверканье,
Здесь полдень – алый жар,
Здесь вечер тесен от птичьих крыл…[14]
У.Х. ОденАликс проводила нанятую девушку. Только что без видимых усилий та вымыла окна во всей квартире. Работала легко и проворно. И пела: сперва тихо, потом все громче. Голос был чудесный – как у цыганки. Одна песня возвращалась к Аликс снова и снова, будто заело пластинку в старинном патефоне, будто песня сизым голубем облетала Бульварное кольцо, чтобы на минуту опуститься на свою голубятню и опять взмыть в небо. «Сиреневый туман над нами пролетает, над тамбуром горит полночная звезда…» – голос все пел и пел, хотя девушки уже не было.
Аликс закрыла за ней тяжелую дверь, заперла. Снова стало тихо: голос и песня отзвучали, исчезли. Рамы наглухо затворены, кондиционеры включены, и их мерный еле слышный рокот напоминает шум прибоя в далекой Калифорнии. Она наконец одна.
И стекла так прозрачны… Видно, как трепещет горлышко у птички на ветке – вон она, в кроне старого тополя на той стороне переулка, чуть больше воробья и зеленеет на ярком солнце, словно первый одинокий весенний лист. А песни не слышно.
Вместо нее прозвенела трелька мобильника. Аликс подошла к столу, взяла тонкую пластинку телефона и почему-то опять вернулась к окну. Птички уже не было.
Эсэмэска пришла с незнакомого номера. Верно, кто-нибудь по редакционным делам.
Аликс открыла конвертик и прочла:
Лучше быть, чем не быть,Лучше жить, чем не жить.Лучше дать и балдеть,Чем лежать и жалеть.
Свет из промытого окна был ярким и беспощадным. Номер не скрыт, – подумала женщина. Значит, автор хочет ответа. Не получит. Ничего того, что хочет этот автор, он от нее, Аликс, не получит. Как правильно по-русски: этот автор или эта автор?
А может быть, она, этот автор, уже получила все, чего хотела? Нет, наверно, не все, если возникла потребность сочинять стишки специально для нее, жены.
Аликс прижала руку к сердцу. Удар был направлен точно. Неужели она знает? – думала Аликс, невидящим взглядом смотря на старый тополь напротив. Вот та ветка, где только что зеленела птичка. Как трепетало ее горлышко! – Неужели она все знает? Знает, как мы живем. Как я страдаю… Значит, он рассказал. Значит, он говорит с ней обо мне… Нет, не думать.
Она, Аликс, несчастна. Она прячется за тяжелой дверью и не видит выхода. Окно? Под ним асфальт, и все кончится быстро. Нет, это недостойно. Она вырвется, выкарабкается, спасется. Сама себя спасет. Эта девушка с вороньим голосом хочет, чтобы она рассердилась. Разволновалась. Сделала что-нибудь. Порвала с ним. Уехала…
Что ж, она и уедет. Только не сейчас и без скандалов. И найдет то, о чем каждый раз просит судьбу, уходя в ночь, отправляясь в ночное плавание, тихо засыпая рядом с неверным мужем. Переплывет океан сна и яви. И на другом берегу найдет верность. Там, у себя на родине, она проживет свою подлинную, американскую жизнь. Своя земля даст ей надежного друга. Мужчину, который сам будет водить машину. И не предаст. И не будет врать, врать, врать… Такого, каким был отец.
Стоп. Такого, как отец, больше нет. И ничего этого не будет. Никуда она не уедет, не сделает того, чего ждет от нее эта «ах-спирантка» с ее поучительными стишками. А верность… Американская мечта… Что ж, пусть она и не исполнится. Просто птица была такая зеленая, такая зеленая в весеннем солнце. А песня той девушки – такая грустная, что до сих пор щемит сердце. Песня о том, как любовь исчезает в сиреневом тумане над бульварами, и восходит звездой, и сияет в полночном небе…
И Аликс, глядя в чисто вымытое окно, за которым голубели уже сумерки, не отнимая руки от сердца, тихо заплакала, бессильно и безнадежно, как плачут только жены, лишенные любви, жены, обманутые неверными мужьями, женщины, которым вечно предпочитают других… Как плачут Жены, любви не познавшие.
И, держа на расстоянии вытянутой руки мобильник – вот, и глаза уже не те, скоро старость, – она набрала номер своего психоаналитика.
* * *
Прошло три недели, как Алиса Деготь закрыла за собой фанерную, кое-как оклеенную пленкой под дерево дверь своей комнатушки. С третьего этажа блочного дома без лифта и мусоропровода неподалеку от станции метро «Текстильщики» добровольная затворница вышла на свободу.
В руках у златовласой девушки не было ничего. Но в кармане черного бархатного пиджака – в маленьком кармашке, согретая жарким и крепким молодым телом, лежала флэшка. А по сути – новый роман. Он назывался «Мармозетки» – тут Алиса решила рискнуть, уж очень ей нравилось слово, – и повествовал о девочках, покинутых отцами в трущобах московских предместий. Судьбы девочек тесно переплетались, как и судьбы их отцов, свивались в замысловатый узор и затягивались в такой тугой узел, который автору было под силу только рассечь – на последних страницах, конечно.
Пришла пора отправить рукопись литературному агенту, Надин, а заодно возобновить переписку с Сашей Огневым. Алиса полюбила сочинять фрагменты из «Боярышника» в Маккафе на Пушкинской и отправлять послания от Marie Люблинской-Талбот оттуда же. Глядя сквозь стекло на праздных, хорошо одетых, озабоченных людей, на бомжей в отрепьях, расправляющих лица под долгожданным солнцем, на «готишных» студентов Литинститута, которых легко было узнать по печати гения на сумрачных лбах, Алиса сунула флэшку, как кинжал, в бок ноутбука своего приятеля – имя им было легион, и каждый раз кто-нибудь да оказывался под рукой со своим компом. Пока проходила электронка с новым романом «Мармозетки», Алиса хмурилась – и наконец улыбнулась. Новые строки лэ сложились будто сами собой. Казалось, это Marie de France откуда-то издалека диктует их своей земной ипостаси. Из рая? Из ада? У девушки не было ощущения, что Marie там, где ей полагается быть. Напротив – дух ее витает свободно, где хочет, и осеняет своими крылами Алису из Текстильщиков, щедро одаряя всем, что имеет. Вот сейчас Marie реяла над крохотным столиком, над ноутбуком и шептала на ухо своей избраннице слова, чистейшие, словно родниковая вода, свежие, словно едва распустившиеся листья. Почему дама выбрала именно эту странную девушку с уголовным сознанием и хриплым голосом? И что заставило дух Marie – не мятущийся, а спокойно витающий – опуститься здесь, в Москве, и почему случилось это тогда, когда Алиса шла из музея, подняв воротник короткой куртки, глядя на носки своих черных замшевых ботфортов и проклиная мальчишку, который обидел ее, защищая своего отца?
Потому что тогда родилась любовь, – подумала Алиса. Да, тогда. Вот почему появилась Marie и не покинула ее с тех пор ни на минуту.
