— Давай, — нерешительно ответили мальчики: они с нескрываемым уважением выслушали Галины объяснения и, кажется, боялись ударить лицом в грязь.
Галя с силой закрутила волчок и тут же протянула руку к карточкам:
— Буква «Ч»! Композитор!
— Чайковский, — с облегчением вымолвил Кира.
— Молодец, быстро ответил… Буква «Н»! Что необходимо туристу?
— Ноги… — нерешительно сказал Федя.
Мы с Кирой засмеялись.
— Что же вы смеётесь? — упрекнула Галя. — Он правильно ответил. Разве туристы без ног бывают? Буква «Щ»! Предмет, необходимый в домашнем обиходе!
— Щи! — объявил Федя, входя во вкус игры.
— Неправильно! — возмутилась Галя. — Щи — это не предмет, а еда!
— Щётка! — пришёл на выручку Кира.
— Буква «А»! Что тебе нравится в соседе слева?..
— Марина Николаевна, вы почему же ничего не говорите? Вам что нравится в соседе слева?
Я поглядела на Киру. Он даже рот приоткрыл от неожиданности и вопросительно смотрел на меня.
— Аккуратность, — пошутила я.
Мальчики засмеялись.
Потом я села за работу, а ребята ещё долго играли, и минутами я невольно прислушивалась к их возгласам. Иногда Галя поражала мальчиков своей находчивостью, иногда они ставили её втупик, потому что она, второклассница, не могла назвать часть корабля на «Ю» («Ют!» сказал Лукарев), не знала персонажей древних мифов на «Г» («Геракл! Геркулес!» наперебой кричали Кира и Федя) и не поняла, что такое Аустерлиц, когда понадобилось назвать известную битву. На вопрос: «Сознайся, каков твой недостаток на букву «Н», Кира ответил сразу:
— Нерешительность.
— А ты что же молчишь? — обернулась Галя к Лукареву.
Федя на мгновенье замялся.
— У меня, знаешь, не на букву «Н», — сказал он.
— А на какую?
— Признавайся, чего уж тут! — сказал Кира.
— Да что… известно, какой у меня недостаток.
— Кому известно?
— Марине Николаевне известно, — покосившись в мою сторону, негромко сказал Федя.
Кира и Федя ушли от меня в этот вечер очень довольные. Но история Шуриной марки на этом не кончилась.
«Хорошо придумал»
Иногда в большую перемену мальчики развлекались игрой, которая называется «Зверь — птица — рыба». Все становились полукругом, и водящий ровным голосом выкликал: «Зверь — птица — рыба! Зверь — птица — рыба! Зверь…» — и вдруг, указав на кого-нибудь пальцем, кричал; «Птица!» и быстро считал до трёх. За это время надо было назвать какую-нибудь птицу (или зверя, рыбу). Если, скажем, воробья, щуку или тигра раз назвали, повторять было уже нельзя.
Многие ребята быстро исчерпывали свой запас названий.
— Пума! — говорил Румянцев.
— Уже говорили пуму.
— Росомаха! — пытался спастись Володя.
— Я называл росомаху! — возражал Толя.
И только Серёжа Селиванов был неистощим.
— Турач! — кричал он.
— Это что? Разве есть такая птица?
— Есть. Она вроде фазана.
Или:
— Чо!
— Как так «чо»? Такого зверя нет!
— А вот и есть! Это красный волк. Он поменьше обыкновенного волка и, как лиса, рыжий. И хвост у него лисий — длинный и пушистый.
Серёжины зоологические «новинки» так часто вызывали удивление и недоверие, что он стал объяснять их сразу, не дожидаясь вопросов.
— Птица! — кричал ему водящий.
— Кеклики! — отвечал Серёжа и поспешно прибавлял: — Горные курочки.
— Зверь!
— Сивуч! Морской лев, огромный! Бывает, весит целых девятьсот килограммов. Ростом четыре метра, в обхват — три.
Раз, когда надо было назвать птицу, он сказал совсем уж неожиданно:
— Синяя птица!
— Это только в сказке, — возразил Горюнов.
Но Серёжа сказал, что синяя птица и на самом деле существует. Это лиловый дрозд. У него лиловое или тёмно-синее оперение, и он так и называется: «синяя птица». Живёт он на Кавказе, селится у снегов: «Куда снег, туда и он. Зимой спускается пониже, а летом забирается высоко в горы».
Застать Серёжу врасплох было невозможно; зверей и птиц он знал хорошо — не только по-книжному, по именам: знал их повадки и характеры. Я и раньше знала, что отец его охотник, что Серёжа всё детство провёл в деревне и теперь с нетерпением ждал лета.
Когда мы попадали в лес (осенью — за грибами, зимой — на лыжах), Серёжа чувствовал себя, как дома: он отлично знал грибы и находил их, как никто из нас; как-то он заметил на снегу заячьи следы и с увлечением объяснил, почему знает, что тут пробежал именно заяц, а не кто другой.
Первое время Серёже казалось, что над его пристрастием ко всякому зверью смеются, как над пустой, нестоящей забавой. Но однажды, ещё в прошлом году, я принесла ему книгу «Мои четвероногие друзья». Прочитав её, он стал с восторгом рассказывать про свою собаку Трезора. Потом я дала ему «Остров в степи», записки Дурова, книгу Пришвина. Он зачитывался этими книгами и в нескольких строчках пересказывал их содержание в нашей синей тетради (это была уже новая тетрадь, но тоже в синем переплёте).
Однажды на уроке, когда речь шла о пословицах, он вдруг сказал:
— А не все пословицы правильные. Вот говорят «Как волка ни корми, он всё в лес смотрит». Необязательно в лес. Волки и в болотах живут, и в степи, и в пустыне, лишь бы там разводили скот. И ещё есть пословица: «Дерутся, как кошка с собакой», а у нас Трезор очень дружил с Васькой.
Никто в классе не читал с таким выражением стихи Некрасова:
Плакала Саша, как лес вырубали,
Ей и теперь его жалко до слёз.Сколько тут было кудрявых берёз!
Там из-за старой, нахмуренной елиКрасные гроздья калины глядели,
Там поднимался дубок молодой…
Читая напамять, Серёжа обычно смотрел в окно, и я уверена, что он живо представлял себе всё, о чём рассказывал поэт.
— Марина Николаевна, вы любите кошек? — спросил он как-то. — Неужели не любите? Да почему же? Они хорошие и всё понимают. У нас Васька больше всех любит мою маму. Он её в передней всегда встречает, ходит за ней, как собака, ласкается. А умный какой! Он даже служить умеет. Мы его, когда учили, не наказывали, не пугали, а всё лаской, и он в четыре дня научился. И не ворует. Вот ставьте перед ним хоть молоко, хоть мясо — он ни за что не тронет, только жмурится и отворачивается, чтоб не завидно было.
Как всякому, кто горячо, искренне чем-нибудь увлечён, Серёже хотелось делиться своими знаниями и наблюдениями. Ребята охотно слушали его «звериные рассказы». Сочинения на вольную тему Серёжа всегда писал о животных или о птицах.
Посмотрев коллекции Киры и Андрея и наслушавшись разговоров о марках, Серёжа предложил:
— Давайте всем классом собирать!
— Всем классом нельзя. Марки всегда собирают в одиночку, — возразил Морозов.
— Почему это? Давайте так: я буду собирать марки, на которых есть животные…
— Зоопарк в альбоме, — подсказала я.
— Вот-вот! — Серёжа благодарно взглянул на меня.
Больше сказать ему ничего не пришлось.
— У меня будут марки с растениями! — уже кричал Боря Левин. — У Кирсанова — про художников… Дим, хочешь художников?
— Таких марок мало, — неуверенно, но уже с искоркой интереса во взгляде сказал Дима.
— Про художников и музыкантов тогда, — вмешался Кира. — Вот и получится много. Есть марки Репина, Сурикова, Чайковского, Римского-Корсакова. Мишки есть художника Шишкина — в несколько красок, прямо как настоящая картина.
— Хорошо придумал! — скрепил Лёша и тут же сел записывать темы:
«Великая Отечественная война. Великие люди нашей Родины:
1) Писатели, художники и музыканты.
2) Учёные, изобретатели и путешественники.
Воздухоплавание.
Архитектура.
Спорт.
Марочный ботанический сад.
Марочный зоопарк».
— Только давайте условимся: не просто собирать и наклеивать, а с объяснениями, — сказала я. — Например, некрасовская марка. Надо под нею кратко, в несколько строчек, сообщить, что вы знаете о Некрасове: когда он родился и умер, какие произведения написал. Если на марке изображено дерево, напишите, в каких краях оно растёт и чем замечательно. Если здание — где построено, что вам о нём известно.
— А потом будем читать друг у друга! — подхватил Борис.
Разработали и план альбомов: надо сшить большие листы ватманской бумаги, разлиновать места для марок и подписей. Хранить альбомы решили в шкафу у Лёши.
На другой день я вошла в класс за несколько минут до начала урока (он был первый). При виде меня Морозов встал.
— Марина Николаевна, вот я принёс в общую коллекцию, — произнёс он.
Это была красивая тувинская марка — зелёная, с изображением забавной, словно удивлённой белки.
— Это на развод! — закричали ребята. — Молодец!
