«Этот неразумный дух предпринимательства (esprit d'entreprise), этот излишек всякого рода торговли, который вызывает такую массу банкротств в Америке, обязан своим существованием, без всякого сомнения, увеличению числа банков и той лёгкости, с которой обманчивый кредит становится на место реального имущества» (fortune réelle) (II, 111),
и т. д. без конца. Во имя чего же нападал Сисмонди на денежное хозяйство (и капитализм)? Что он противопоставляет ему? Мелкое самостоятельное производство, натуральное хозяйство крестьян в деревне, ремесло – в городе. Вот как говорит он о первом в главе «О патриархальном сельском хозяйстве» (ch. III, l. III, «De l'exploitation patriarcale» – о патриархальной эксплуатации земли. Книга 3-я трактует о «территориальном», или земельном богатстве):
«Первые собственники земли сами были пахарями, они исполняли все полевые работы трудом своих детей и своих слуг. Ни одна социальная организация[157] не гарантирует большего счастья и больших добродетелей наиболее многочисленному классу нации, большего довольства (opulence) всем, большей прочности общественному порядку… В странах, где земледелец есть собственник (où le fermier est propriétaire) и где продукты принадлежат целиком (sans partage) тем самым людям, которые произвели все работы, т. е. в странах, сельское хозяйство которых мы называем патриархальным, – мы видим на каждом шагу следы любви земледельца к дому, в котором он живёт, к земле, за которой он ухаживает… Самый труд для него удовольствие… В счастливых странах, где земледелие – патриархальное, изучается особая природа каждого поля, и эти познания переходят от отца к сыну… Крупное фермерское хозяйство, руководимое более богатыми людьми, поднимется, может быть, выше предрассудков и рутины. Но познания (l'intelligence, т. е. познания в сельском хозяйстве) не дойдут до того, кто сам работает, и будут применены хуже… Патриархальное хозяйство улучшает нравы и характер этой столь многочисленной части нации, на которой лежат все земледельческие работы. Собственность создаёт привычки порядка и бережливости, постоянное довольство уничтожает вкус к обжорству (gourmandise) и к пьянству… Вступая в обмен почти с одной только природой, он (земледелец) имеет меньшее, чем всякий другой промышленный рабочий, поводов не доверять людям и пускать в ход против них оружие недобросовестности» (I, 165–170).
«Первые фермеры были простыми пахарями; они своими руками исполняли большую часть земледельческих работ; они соразмеряли свои предприятия с силами своих семей… Они не переставали быть крестьянами: сами ходят за сохой (tiennent eux-mêmes les cornes de leur charrue); сами ухаживают за скотом и в поле, и в конюшне; живут на чистом воздухе, привыкая к постоянному труду и к скромной пище, которые создают крепких граждан и бравых солдат[158]. Они почти никогда не употребляют, для совместных работ, подённых рабочих, а только слуг (des domestiques), выбранных всегда среди своих равных, с которыми обходятся как с равными, едят за одним столом, пьют то же вино, одеваются в то же платье. Таким образом, земледельцы с своими слугами составляют один класс крестьян, одушевлённых теми же чувствами, разделяющих те же удовольствия, подвергающихся тем же влияниям, связанных с отечеством такими же узами» (I, 221).
Вот вам и пресловутое «народное производство»! И пусть не говорят, что у Сисмонди нет понимания необходимости соединить производителей: он говорит прямо (см. ниже), что «он точно так же (как и Фурье, Оуэн, Томпсон, Мюирон) желает ассоциации» (II, 365). Пусть не говорят, что он стоит именно за собственность: напротив, центр тяжести у него мелкое хозяйство (ср. II, 355), а не мелкая собственность. Понятно, что эта идеализация мелкого крестьянского хозяйства принимает отличный вид при других исторических и бытовых условиях. Но и романтизм, и народничество возводят в апофеоз именно мелкое крестьянское хозяйство – это не подлежит сомнению.
Точно так же идеализирует Сисмонди и примитивное ремесло, и цехи.
«Деревенский сапожник, который в то же время и купец, и фабрикант, и работник, не сделает ни одной пары сапог, не получив заказа» (II, 262), тогда как капиталистическая мануфактура, не зная спроса, может потерпеть крах. «Несомненно, и с теоретической и с фактической стороны, что учреждение цехов (corps de métier) препятствовало и должно было препятствовать образованию избыточного населения. Точно так же несомненно, что такое население существует в настоящее время и что оно есть необходимый результат современного строя» (I, 431).
Подобных выписок можно было бы привести очень много, но мы откладываем разбор практических рецептов Сисмонди до дальнейшего. Здесь же ограничимся приведённым, чтобы вникнуть в точку зрения Сисмонди. Приведённые рассуждения можно резюмировать так: 1) денежное хозяйство осуждается за то, что оно разрушает обеспеченное положение мелких производителей и их взаимное сближение (в форме ли близости ремесленника к потребителю или земледельца к равным ему земледельцам); 2) мелкое производство превозносится за то, что обеспечивает самостоятельность производителя и устраняет противоречия капитализма.
Отметим, что эти обе идеи составляют существенное достояние народничества[159], и попытаемся вникнуть в их содержание.
Критика денежного хозяйства романтиками и народниками сводится к констатированию порождаемого им индивидуализма[160] и антагонизма (конкуренция), а также необеспеченности производителя и неустойчивости[161] общественного хозяйства.
Сначала об «индивидуализме». Обыкновенно противополагают союз крестьян данной общины или ремесленников (или кустарей) данного ремесла – капитализму, разрушающему эти связи, заменяющему их конкуренцией. Это рассуждение повторяет типичную ошибку романтизма, именно: заключение от противоречий капитализма к отрицанию в нём высшей формы общественности. Разве капитализм, разрушающий средневековые общинные, цеховые, артельные и т. п. связи, не ставит на их место других? Разве товарное хозяйство не есть уже связь между производителями, связь, устанавливаемая рынком?[162] Антагонистический, полный колебаний и противоречий характер этой связи не даёт права отрицать её существования. И мы знаем, что именно развитие противоречий всё сильнее и сильнее обнаруживает силу этой связи, вынуждает все отдельные элементы и классы общества стремиться к соединению, и притом соединению уже не в узких пределах одной общины или одного округа, а к соединению всех представителей данного класса во всей нации и даже в различных государствах. Только романтик с своей реакционной точки зрения может отрицать существование этих связей и их более глубокое значение, основанное на общности ролей в народном хозяйстве, а не на территориальных, профессиональных, религиозных и т. п. интересах. И если подобное рассуждение заслужило название романтика для Сисмонди, писавшего в такую эпоху, когда существование этих новых, порождаемых капитализмом, связей было ещё в зародыше, то наши народники и подавно подлежат такой оценке, ибо теперь громадное значение таких связей могут отрицать лишь совсем слепые люди.
Что касается до необеспеченности и неустойчивости и т. п., то это – всё та же старая песенка, о которой мы говорили по поводу внешнего рынка. В подобных нападках и сказывается романтик, осуждающий с боязливостью именно то, что выше всего ценит в капитализме научная теория: присущее ему стремление к развитию, неудержимое стремление вперёд, невозможность остановиться или воспроизводить хозяйственные процессы в прежних неизменных размерах. Только утопист, сочиняющий фантастические планы расширения средневековых союзов (вроде общины) на всё общество, может игнорировать тот факт, что именно «неустойчивость» капитализма и есть громадный прогрессивный фактор, ускоряющий общественное развитие, втягивающий всё большие и большие массы населения в водоворот общественной жизни, заставляющий их задумываться над её строем, заставляющий их самих «ковать своё счастье».
Фразы г-на Н. -она о «неустойчивости» капиталистического хозяйства, о непропорциональном развитии обмена, о нарушении равновесия между промышленностью и земледелием, между производством и потреблением, о ненормальности кризисов и т. п. свидетельствуют самым неоспоримым образом о том, что он стоит ещё целиком на точке зрения романтизма. Поэтому критика европейского романтизма относится и к его теории от слова до слова. Вот доказательство:
«Послушаем старика Буагильбера:
„Цена товаров, – говорит он, – должна всегда быть пропорциональной, ибо только такое взаимное соглашение даёт возможность им в каждый момент быть снова воспроизводимыми… Так как богатство есть не что иное, как этот постоянный обмен между человеком и человеком, между предприятием и предприятием, то было бы ужасным заблуждением искать причины нищеты в чём-либо ином, а не в том нарушении этого обмена, которое вызывается отклонениями от пропорциональных цен“.
