Ху Ханмин не мог не рассмеяться.
— Во имя всех богов! Чжилинь, ты удивительный молодой человек. Тебе никогда не приходило на ум заняться юриспруденцией? С твоим талантом убеждать ты мог бы стать прекрасным адвокатом.
— Я бы хотел помочь, Старший дядя, — серьезно сказал Чжилинь, употребляя уважительное китайские обращение к старшему.
Экскаваторы перестали работать. Сумерки упали на город. В их розово-лиловом свете мутная вода бухты казалась чистой и манящей. Опаловое сияние залило изгиб Бунда, когда зажглись фонари. На баржах затаганили печурки и начали готовить ужин. Дымное марево повисло над гаванью, окрашивая молоденький двурогий месяц в голубовато-сиреневый цвет.
Они пошли по набережной.
— Ты, конечно, прав, — сказал наконец Ху Ханмин. — Но мне бы не хотелось вовлекать тебя...
— Об этом можете не беспокоиться, — прервал его Чжилинь. — Жить с Май и не быть вовлеченным — это, знаете, из области фантастики.
— Ну, ладно, — смягчился Ху. — Насколько хорошо ты знаешь Лин Сипу?
Чжилинь пожал плечами.
— Достаточно, чтобы перекинуться время от времени словечком. По-моему, он большой задира. Прав или не прав, все лезет в драку. Похоже, неплохо освоил большевистскую методологию. Учится он быстро, что и говорить.
— Так вот, он считает себя моим главным соперником. Мы с тобой понимаем, что таковым может быть только Чан, но Лин не верит, что Чан сможет организовать себе достаточную поддержку, чтобы стать лидером Гоминьдана.
— А вы верите.
— А какое твое мнение?
— Я полагаю, что Чан опасен. Но, должен признаться, я не могу быть абсолютно беспристрастным в этом вопросе. Май не любит Чана и не доверяет ему. Она опасается, что он способен предать Революцию.
— Чан, — сказал он, будто вторя Май, — печется только о Чане. — Он пожал плечами. — Но я думаю, все настоящие вояки таковы. Командир не может думать о своих людях на поле боя, иначе он не сможет посылать их на смерть... Но, с другой стороны, Лин сомневается в возможностях Чана стать лидером не из-за этой его черты. Просто он считает себя более достойным. И сейчас он снюхался с Чаном и постоянно выступает моим оппонентом в ЦК. Они с Чаном стоят за то, чтобы немедленно двинуть нашу армию на север и взять Пекин... Хотя армия и выглядит сейчас куда лучше с тех пор, как Чан вернулся из России, я считаю, что мы еще не готовы к захвату власти. Если, после стольких поражений, мы потерпим неудачу и сейчас, это будет конец. Сунь Ятсен этого просто не выдержит. Он работает по двадцать часов в сутки. Такое не под силу и людям намного его моложе. А широкомасштабная военная кампания, да еще и окончившаяся неудачно, наверняка убьет его.
Мимо них пробежали мальчишки, перекликаясь и смеясь. У причала стоял большой пароход, и по его трапу здоровяки-грузчики носили мешки с рисом. Где-то среди этих тюков притаился один, в чреве которого запрятано опиума на тысячи долларов.
Чжилинь наблюдал эту обычную для жизни порта картину, думая о том, что ему сообщил его старший товарищ.
— Мне кажется, что вам ни в коем случае не надо уступать им, — посоветовал он. — Во время стычек в ЦК постарайтесь не говорить им колкостей, от которых они еще пуще озлобятся. Только спокойные рассудительные слова могут урезонить их и доказать, что у вас твердая, взвешенная позиция... А сами в частном порядке постарайтесь встретиться с Сунь Ятсеном и повторите ему то, что вы только что рассказали мне. Скажите, что если он пойдет у них на поводу и начнет военную кампанию прежде чем армия полностью будет готова и поддержка народа гарантирована, сейчас, когда на севере уже зима, вы завязнете в снегах и ничего не добьетесь. И если он двинет армию в поход, который ни к чему не приведет армия потеряет самое дорогое, что у нее есть, — воинский дух, а в народе улетучится вера в могущество вашей партии. Я думаю, это подействует на Ятсена: он знает, что побеждает терпеливый.
Ху Ханмин смотрел на тюки с чаем, будто никогда в жизни не видал подобного груза.
— Знаешь, — медленно произнес он, — сегодня должно было состояться совещание в ЦК, и я должен был председательствовать на нем. Но совещание перенесли. И, да будут мне свидетели все боги, хорошо, что перенесли. Иначе я не смог бы погулять с тобой в такой хороший вечор.
К этому добавить было нечего. Чжилинь понял, что имел в виду «дядя Ханмин». Он улыбнулся и они потихоньку двинулись назад в город, оставив позади гавань и тысячи больших и маленьких кораблей на якоре, отходящих ко сну.
* * *
В начале 1925 года — до празднования китайского Нового года оставалась ровно неделя — Май внезапно проснулась среди ночи. За окном полная луна купала улицу в своем серебристом сиянии. Пьяный матрос заплетающимся языком пытался воспроизвести какую-то песню, издалека донеслись голоса отчаянных спорщиков, никак не желающих приходить к единому мнению.
— Чжилинь!
— Да? Что случилось? — Он потряс головой, пытаясь отогнать сон.
— Я ужасно боюсь за Сунь Ятсена.
— А что такое? Кажется, Ху Ханмину удалось отговорить его от марш-броска на Пекин.
— Он болен. — У нее в глазах стояли слезы. — Серьезно болен.
Чжилинь тоже встревожился.
— Вот как? А я про это ничего не слышал. Даже от Ху.
Она горестно покачала головой.
— Естественно. Ятсен держит это в тайне от всех, кроме меня... А я не знаю, что делать! Чжилинь обнял ее за плечи.
— Май, ты не врач. Единственное, что ты можешь сделать, это показать его хорошему специалисту.
— Это я и без тебя сообразила сделать. — Май повернулась к нему, и он в холодном свете раннего утра увидел, как она бледна. — Врачи ему не помогут.
— Он умирает? Май кивнула.
— Мне страшно, Чжилинь. Если Ху Ханмин не будет избран вместо него, что станет с Революцией? Чан землю роет, чтобы захапать власть, а потом передушит коммунистов. Один Ятсен может еще сдерживать его... Мне жутко даже говорить об этом! — Она не выдержала и разрыдалась, прижавшись лицом к его плечу. — Не могу в это поверить! Рано ему уходить от нас... Слишком рано!
Она дрожала, как лист на ветру. Чжилинь ничем не мог ей помочь. Он только обнял ее крепко-крепко, чтобы хоть как-то успокоить.
Постепенно рыдания ее утихли, и он смог сказать:
— Тогда тем более нельзя терять головы. Ты должна использовать все свое влияние, чтобы Ху получил необходимую поддержку в борьбе за власть. Ведь не только Чана надо опасаться. Есть еще и Лин Сипу...
Май опять расплакалась.
— Не знаю, Чжилинь, не знаю... — Вне себя от отчаяния, она раскачивалась из стороны в сторону. — Мне кажется, у меня уже нет никаких сил бороться. Без Ятсена...
— Что ты такое говоришь, Май? — прошептал он. — А что бы он сказал, если бы услыхал такие жалкие слова, не достойные революционера? Конечно, он бы выругал тебя как следует! Неужели ты не чувствуешь, как в тебя вливается его сила? Даже я это чувствую. И все остальные тоже... И они тебе завидуют. — Он посмотрел на ее бледное, заплаканное лицо и подумал, что никогда прежде он не любил так, как сейчас, эту пламенную революционерку. — Твои враги ждут не дождутся, когда ты отступишь, чтобы со злорадством объявить, что тебя пора списывать. Твои слезы, твоя слабость — они недостойны ученицы Сунь Ятсена. Не их он ждет от тебя, Май! Не для этого он делился с тобой своими самыми сокровенными мыслями, не для этого он приблизил тебя к себе и доверял тебе больше, чем кому-либо еще из своих сподвижников. Разве ты не видишь, что теперь судьба дела его жизни в твоих руках? И что только твоя сила, твоя стойкость поддерживает его ускользающую жизнь? Не будь тебя рядом, болезнь уже давно бы доконала его...
— Спасибо, — голос Май был тих, как вздох. Она склонила голову и прижалась своим пылающим лбом к его груди. Как бегун на дальнюю дистанцию, обретающий второе дыхание, она почувствовала в себе мужество идти дальше по избранному пути, закончить то, что у нее хватило дерзости начать.
— Спасибо тебе, муж мой, — шептала она. — Спасибо.
* * *
В апреле этого же года Чжилинь получил повышение по службе, став старшим инспектором порта. По окончании рабочего дня, он поспешил домой, чтобы сообщить Май эту приятную новость. Он уже давно часть своего жалования вкладывал в ценные бумаги (Май, конечно, предпочла бы, чтобы они шли в партийную казну). Сложив свои сбережения, он и его два брата купили землю в районе города, где, как они предполагали, земля скоро подымется в цене. Через полгода они продали два своих участка, утроив свои капиталы. Теперь на доходы с недвижимости плюс его увеличившееся жалование Чжилинь мог стать совладельцем торгового судна. Его братья сомневались, что такая вещь им по плечу, но Чжилинь имел далеко идущие планы.
Уже спустились сумерки, когда он добрался до дома. Май еще не вернулась. Не теряя времени даром, Чжилинь взял перо и ручку, присел к столу и начал расчеты, прикидывая потенциальные барыши с доли в одном из кораблей, способных ходить в дальние плавания. Поглощенный вычислениями, он не сразу услышал, как в комнату вошла Май. Абсолютная тишина, последовавшая за звуком закрывающейся двери, заставила его поднять голову от ряда цифр, которые он уже написал на листе бумаги.
